Я спросил у папы, как дрессируют зверей. Папа рассказал, что раньше дрессировали при помощи наказаний. Например, ставили медведя на железный настил, стучали в барабан и подогревали настил, пока он не начинал жечь медведю лапы. Медведь принимался поднимать лапы, подскакивать – ну, как бы плясать. Потом настил уже не нагревали, а только барабанили, но медведь всё равно пугался и сразу начинал приплясывать. Теперь, чтобы научить медведей танцевать, пол не нагревают, рассказывал папа. Теперь дрессируют не страхом, а лаской и лакомствами. Нужно любить животное. Любить – значит ласково разговаривать с ним, угощать его тем, что животное особенно любит. Каждый раз, как медведь поднимает лапу, давать ему за это что-нибудь вкусное. До тех пор, пока медведь не поймёт: поднимешь лапу – получишь много вкусной еды.
Жаль, что медведю нельзя просто объяснить. Иначе можно было бы сказать: «Послушай, медведь, станешь плясать – получишь награду».
Как мне дрессировать Зверя с помощью лакомств? Как мне его любить и ласково разговаривать с ним, когда я его боюсь? Во всяком случае, я решил больше не светить на Зверя фонариком. Просто буду держать фонарик в руке, для большей уверенности. Дрессировщик львов тоже держит хлыст и щёлкает им в воздухе, но зверей не стегает. У дрессировщика и пистолет есть на поясе.
Я рассказал Зверю о себе. Рассказал, как меня зовут и где я учусь. Рассказал, что моего папу зовут Йосеф, но все называют его Йоси. Я тоже иногда зову его Йоси, а иногда – папа. Мою маму зовут Да́фна. Это очень красивое имя. Можно произносить Да́фна, а можно – Дафна́, с ударением на конце. Но папа и наши друзья зовут её Да́фна. Маме так нравится. И я тоже, если называю её по имени, говорю Да́фна.
Иногда я думаю про те времена, когда мама служила в армии. Это было ещё до того, как мама с папой поженились. Они тогда ещё даже не познакомились. Мне бывает трудно в это поверить, хотя, если полистать их большой альбом с фотографиями, всё станет ясно. Вот папа сам по себе, вот папа в армии, вот папа в школе. Вот папа со своей подружкой, которая вовсе и не моя мама. Это ещё до того, как он познакомился с мамой. И мамины фотографии там есть, когда она была маленькой девочкой, – вот она школьница, среди других детей, в третьем классе. Потом она в армии, офицер. Моя мама была в армии лейтенантом, а папа – сержантом. Если бы они служили вместе, папа бы отдавал маме честь. Смешно.
Я сказал Зверю:
– Ты только представь себе, Зверь, ведь они могли идти рядом по улице, встретиться, даже встать перед одной и той же витриной, и мама могла бы спросить у папы: «Не подскажете, который час?», и всё равно бы они не знали, что они – мои мама с папой.
Думаю, Зверь начал прислушиваться. Я знаю, он слышал всё, что я ему говорил, потому что я уже чуть меньше его боялся. Я даже на секунду высунул ногу из-под одеяла. Не ступал на пол, чуть-чуть только высунул, и… ничего не случилось. Почти сразу же я втянул ногу обратно, но ведь если б Зверь захотел…
Я сказал ему:
– Зверь, а Зверь! Ну-ка, зарычи!
Он не зарычал.
Так даже лучше. Если б зарычал – даже совсем тихо, – я бы очень испугался. А раз он не зарычал, не захотел меня пугать – значит, уже немножко приручился. На всякий случай я всё время сжимал фонарик в руке, но не зажигал его. А Зверь не шевелил занавеской и не издавал страшных звуков в стене за моей кроватью.
На следующий вечер я опять рассказывал Зверю из темноты разные истории, долго-долго, пока не уснул. А когда я уснул, мне приснился страшный сон. Мне часто снится этот сон, я от него плачу и просыпаюсь. Мне снится пчела. Она сидит на моей подушке и вот-вот ужалит. Но тут, прежде чем я успел заплакать и проснуться, Зверь вылез из темноты, пришёл в мой сон и прогнал пчелу. Дунул на неё разок своим чёрным дыханием, прищурил сверкающие глаза, и пчела тихо-быстро убралась. Даже крыльями не осмелилась махнуть в мою сторону.
Во сне я видел, что Зверь похож на облако. Он как сладкая вата, которой торговали у входа в цирк, только та вата была розовая, а Зверь из темноты – чёрно-серый. Жаль, что я всегда сплю, когда вижу сны. Если бы я не спал, то мог бы наложить на пчелу заклятие, как заклинал Зверя из темноты. Но ночью я сплю и ничего не могу, а только вижу себя во сне, что я там делаю, и слышу, что говорю.
Утром, когда я проснулся, Зверь уже совсем сжался. Я не нашёл его под кроватью. Я искал его в темноте под шкафом и в ящиках. Вся беда в том, что, как только открываешь ящик, чтобы найти Зверя, он сжимается, потому что темнота уходит. Тогда я закрыл дверь, чтобы никто не слышал, и спросил:
– Зверь, а Зверь, хочешь пойти со мной в школу?
Он ответил «да». Не вслух. Даже не шёпотом. Я прислушался и ясно услышал его ответ у себя в голове.
Я нашёл пустую жестянку, маленькую круглую коробочку из-под фотоплёнки. Открыл все ящики, чтобы Зверю было негде прятаться, чтобы он пошёл в единственное в комнате тёмное место, под шкаф. Я лёг на пол возле шкафа, засунул под него жестянку, так глубоко, как только сумел, и сказал заклинание:
– Тьма, тьма, тьма на тебя, заходи!
На секунду открыл крышку и тут же закрыл обратно. Зверь был там, внутри.
Я обернул жестянку чёрной бумагой, положил в целлофановый пакет на случай дождя и крепко завязал верёвкой. Тогда я ещё не знал, что Зверь умеет входить и выходить между молекулами. Я думал, он останется в жестянке, пока я не решу её открыть.
В тот первый день нашей дружбы я многого ещё не знал. Например, я думал, что будет, если у Зверя не хватит воздуха, чтобы дышать. Но Зверь только засмеялся внутри жестянки, он ведь сам – воздух! Когда Зверь смеётся, видно, что жестянка капельку дрожит, и так можно понять, что он смеётся. Наверняка Зверь подумал о том, как он вечером раздуется в комнате, хотя жестянка по-прежнему будет закрыта, завёрнута и перевязана верёвкой, оттого и засмеялся.
3. Зверь приходит на помощь
Я взял жестянку со Зверем из темноты с собой в школу. По дороге я объяснял Зверю про всё вокруг. Ведь он же ночной Зверь и ничего не знает про день.
Я спросил маму, сжимаются ли на свету ночные птицы и звери, и она объяснила, что днём они просто засыпают, а ночью просыпаются, но никогда не сжимаются. Мама засмеялась. Она не знала про Зверя из темноты. Может быть, когда-нибудь, через много-много лет, я ей про него расскажу. Зато я рассказал маме, что малыш у неё в животе – девочка. Мама спросила, откуда я знаю, но я не ответил.
Я показал Зверю из темноты наш квартал и объяснил, что это – первый еврейский квартал за стенами Старого города. И что наш дом – очень древний, ему, может быть, сто лет. Из-за того, что он такой старый, у него ужасно толстые стены. Я показал Зверю мельницу с крыльями, которые не вертятся, потому что она уже давно не мелет муку. Показал и карету Монтефиоре, потому что, когда Монтефиоре приезжал в страну, чтобы помогать евреям, машин ещё не было. Были только паровозы и пароходы. Ещё я объяснил Зверю, что в кареты впрягают коня или пару коней. Короли впрягают в свои кареты помногу коней за раз, пару за парой.
Пока я всё это объяснял, мне вдруг пришло в голову, что, может быть, Зверь и вовсе не знает, что такое «конь», «Старый город» или «евреи». Но у меня уже не было сил объяснять ему всё за один раз.
Мы вышли из квартала, и я растолковал Зверю, как переходят главную улицу. Он боялся машин и светофоров тоже боялся. Я объяснил Зверю, что делать, когда горит красный свет, что – когда жёлтый, и что на зелёный можно переходить. И сказал, чтобы он не трусил, ведь я его защищаю.
Интересно, что Зверь не боялся ни темноты, ни других зверей. Его пугали только такие вещи, как машины, в которых есть мотор, всякие электрические приборы. И одного зверя он всё-таки опасался, но про это я расскажу в другой раз.
Я показал Зверю, как влезаю на ограду и хожу по ней вокруг высокого дома, как канатоходец по канату. Этот дом, наверное, самый высокий в Иерусалиме. Я люблю высокие дома, а мой папа нет. Он говорит, высокие дома портят вид Иерусалима. Я люблю встать рядом с Высоким домом близко-близко, задрать голову и увидеть его весь целиком.
Пришли ребята таскать бумагу из тележки Комитета помощи солдатам. Нехорошо так делать. Я объяснил Зверю, что Комитет помощи солдатам продаёт эту бумагу, а на вырученные деньги покупает для наших солдат разные вещи. Солдатам ведь много всего нужно: и телевизоры, и нарды для солдатских клубов, не одни только ружья и пулемёты.
Я спросил:
– Зверь, а Зверь! Ты можешь прогнать араба, который гонится за мной во сне?
Мама не сумела. Она честно пыталась. Вечер за вечером мама сидела у моей кровати и объясняла, что арабы такие же люди, как и мы. У них есть родители, мама с папой, есть даже дяди и тёти. У моего папы есть друзья-арабы. Их дети, как и мы, учатся в школах. Родители любят их, мамы укладывают их вечером в постель и поют им колыбельные. И вообще, сказала мама, есть хорошие арабы и есть плохие, так же как бывают хорошие и плохие евреи. Я спросил, почему же тогда за мной во сне никогда не гонится плохой еврей. Мама сказала:
– Может, потому что у нас пока ещё нет мира.
Мы со Зверем дошли до пустыря, по которому я хожу каждое утро, когда иду в школу короткой дорогой. Я показал Зверю цветы, которые там растут, и ворон, которым каждое утро крошу кусочек своего бутерброда. Эти вороны уже узнают меня и ждут, когда я приду. Показал женщину, которая всегда выходит, когда я иду мимо, и, одетая в домашний халат, кормит кошек.
Когда я дошёл до одинокого дома, приплёлся жёлтый пёс и начал на меня лаять. Всегда, когда я иду короткой дорогой, гадаю, будет он там или нет. Если я прохожу это место, а пёс так и не появился, то вздыхаю с облегчением. Я боюсь этого пса. Вообще боюсь собак.
Я прекрасно знаю, что нужно делать, когда он лает. Нужно продолжать идти, медленно-медленно, как ни в чём не бывало. Не бежать. Не смотреть на него и не махать руками.