— Он больше никогда никуда не придет.
И направилась к деревянной бадье с водой. Откинула в сторону круглую крышку. Та упала на половицы со стуком. Взяла черпак, набрала полный. Вода казалась темной. Припала к деревянному отполированному краю и стала пить.
Долго. Жадно.
Отнесла книги в комнату, где когда-то гостевала жена Тарха…
Вернулась.
— Мама, к нам скоро придут… люди. На постой, возможно, попросятся. Ты пусти, ладно?
Мать кивнула. Опять попыталась расспросить:
— Что ж было-то, Лили? Что случилось с тобой? Тебя точно не…
Лили глянула на нее гневно.
— Точно не что? А? Договаривай, мама! Что «не»? Не изнасиловали? А что, если так? Что это меняет?
Мать совсем потухла, прижалась спиной к дверному косяку.
— Доченька… Ты… Что ты такое говоришь? Люди-то что скажут, подумай…
— Тебя только это волнует? — Голос Лили звякнул металлом. — Нас чуть не убили. Тебя. Меня. И еще неизвестно, что будет впереди.
Но мать уже смотрела мутным взглядом и бормотала бессмысленно:
— Что же ты наделала, глупая. Что наделала… Пресвятой Эвгай, помилуй! Ну зачем ты все это устроила? Зачем?
— Затем, что жить хочу. И выжить пытаюсь всеми силами. И себя сохранить.
Мать не слушала.
— Разве плохо мы к тебе относились? Мужа нашли хорошего, приданое давали — все! Жила бы, как у Эвгая за пазухой. Как Ильза бы в дорогой одежде и самоцветах ходила…
При упоминании Ильзы Лили ощутила, как к горлу и глазам подступают слезы. И не выдержала, взорвалась:
— Не смей упоминать ее имя! Не смей никогда! Ильза на себя руки наложила, потому что не хотела такой судьбы. Сломали ее! Как игрушку, как вещь. И я не хочу так!
Она выдохнула, понимая, что гнев сейчас не поможет, только растратит силы.
Мать поджала губы, посмотрела горестно, проронила сквозь плотно сжатые зубы:
— В тебя демоны вселились, доченька… Демоны…
Лили отозвалась хмуро:
— И пусть.
Потом, усевшись на кровать, вытянула из книжной стопки «Травник», стала читать.
Читала, пока не легла на Нерку густая сизая с розовым подпалом заря. Нашла то, что искала. Улыбнулась сама себе, а потом спрятала книгу поглубже в сундук.
В окно постучали.
Лили настороженно приблизилась. Встала бочком за занавеску, выглянула, чтоб саму не видно было. Внизу в зарослях злого крыжовника пестрели яркие девичьи нарды. Во всей Нерке такую расшитую и дорогую красоту могла позволить себе лишь Фая.
Чего ей тут надо?
Лили тихо вытолкала наружу залипшие створы, перегнулась через подоконник.
— Чего?
— Пусти меня, Лиль, — потребовала мельникова дочка, всеми силами сдерживая дрожание алых пухлых губ. — Коли ты не пустишь, идти больше некуда.
— Залезай. — Лили протянула ей руку, кряхтя, помогла влезть в комнату. Указала на сундук. — Садись. Что случилось-то?
Фая молчала.
Пыталась начать говорить, но рот сам собой кривился, не слушался. Вместо слов из него шли всхлипы и жалкие поскуливания. Наконец, не выдержав этой борьбы с самой собою, Фая разразилась рыданиями. Проплакавшись, рассказала:
— Из-за него все. Из-за Муна. Ты ж знаешь.
— Догадываюсь.
В душе Лили зашевелились нехорошие предположения.
— И вот… — Фая оглушительно всхлипнула. — Жених-то прознал. И вот… — повторила она, не решаясь сказать о самом страшном. Будто заело ее. — И вот…
— Мун пристал к тебе, а Турм прознал об этом? — подытожила за нее Лили. — И?
— Свадьбы не будет теперь… А я так хотела! А гости… А родня… А теперь стыдоба одна…
— Стыдоба? Будто ты виновата в чем-то?
— Виновата… — Фая красноречиво обхватила ладонями свою пышную грудь. — Виновата! Все это… — Она хлопнула себя по широким бедрам, по разрумяненным щекам. — Искушает оно, понимаешь? Значит, виновата…
— Кто это тебе сказал? Мун? — Лили подошла к ней, села рядом. — Не слушай. Никого не слушай. Ты не виновата ни в чем.
— Так все говорят, что виновата, — не унималась Фая, и Лили с тоской понимала, что слово ее вряд ли перевесит то множество слов, что кидают в несчастную мельникову дочку обвинители.
— Вот. Смотри. — Фая задрала подол, демонстрируя белые полные бедра, исполосованные алыми рубцами. — Отец высек… Сказал, убьет. А я сбежала… К тебе!
Лили ощутила, как внутри поднялась и опала волна ярости.
— Почему ко мне?
— Потому что ты заступишься.
— С чего? Нашла заступницу…
— С того, что ты ведьма. А ведьмы таким как я, пропащим и порочным, помогают. Так мамка говорила, пока отец не услышал ее и не засек за такие слова.
— Засек? — После гнева в душе нарос лед. Он защищал от огня, жгущего внутренности при каждом подобном рассказе, истории, случае. Не хватит сил каждый раз слушать и беситься от несправедливости, что царит кругом… Так лучше уж в лед. — Говорили, что мать твоя утонула.
— Нет. — Фая шмыгнула носом. — Отец мать в ведьмовстве уличил. Вот и…
— И ты после этого ко мне, к ведьме, за спасеньем пришла?
— Лучше к тебе, чем с позором под плеть. — Фая склонила тяжелую голову на Лилино плечо. — Ты прости, что я тебе гадости говорила. Что прежде не водилась с тобой.
— Ладно. — Лили обняла ее. Странно как-то. — Только… Матушку твою ведьмы вон не спасли.
— Не успели, — уверенно ответила Фая. — Все равно больше никто не пожалеет. Девчонки боятся, их самих родня заест, коли в беспутстве уличит… А ты…
— Оставайся. — Лили поднялась с сундука, прошла через комнату к двери. — Но когда скажу, что надо уходить — уйдешь без споров, ясно?
— Ясно, — радостно закивала Фая и впервые за весь разговор улыбнулась.
***
До Нерки они доехали к вечеру следующего дня.
Погода стала еще хуже. Небо затянуло сизая хмарь. У западного горизонта сквозь нее мутно проглядывали размытые кляксы ржавой зари.
Лошади еле шли. Спотыкались в грязи, поскальзывались, норовили и вовсе упасть, попадая в глубокие ямищи разбитой колесами телег дороги.
Дорога текла через вымокшее насквозь поле. В ее конце черным гребнем стояла деревня, сверкала жгучей вереницей поздневечерних окон. Оранжевые огни сообщали, что тут есть жизнь. И бурливый дым, что поднимался из труб в сырое небо, намекал на сытный ужин.
От стройки, ведущейся чуть в стороне — судя по острому, тянущемуся ввысь шпилю становилось ясно, что возводят храм, — двинулись навстречу две фигуры в алом.
— Эвгайские псы, чтоб их. — Здоровяк плюнул под ноги Лейфовой лошади. — Чего они прутся сюда?
— Поприветствовать нас, — ухмыльнулся в ответ Кьярр. — Не волнуйтесь. У них тут свои интересы, у нас свои. Переговорим и разойдемся.
— А я-то уж думал срубить пару алых голов, — разочаровался Здоровяк. — Ненавижу их не меньше, чем Тарховых солнечных прихвостней.
— Тихо себя веди, пустоголовый, — ругнулся на соратника Лейф. — Сказано тебе — в бой не вступаем. Говорим.
Флоки, двигаясь в хвосте процессии, смотрел на приближающихся конников без особого интереса. Эти вояки в красных хламидах встречались ему прежде, и всегда были годны лишь на то, чтобы пугать недостаточно набожных крестьян.
А бойцы никудышные.
По сравнению с северянами — уж точно!
Даже если их тут не пара, а десять — беспокоиться не стоит.
Даже если пятнадцать…
Кьярр бросил через плечо остальным:
— Притормозите и ждите здесь.
Когда все послушно встали, пустил лошадь рысью навстречу алым плащам. Махнул рукой, приветствуя. Воины махнули в ответ. Где-то на середине поля они пересеклись с Кьярром, о чем-то коротко переговорили, после чего разбойник вернулся к соратникам.
— Ну? Чего? — нетерпеливо поинтересовался Здоровяк. — Чего там тебе эти псы налаяли?
— Ничего, — отмахнулся Кьярр. — Пожелали хорошего дня. Да посоветовали бабу одну, у которой на ночлег можно остановиться и пожрать от пуза. Вроде и Регер уже там.
— Ба-а-аба! — сладострастно протянул Здоровяк.
— Старуха, — оборвал его Кьярр, — мужем брошенная.
— А-а-а-а, страшная, выходит, или больная, — донеслось в ответ разочаровано.
— Ну так как сбудем полукровку с рук, по соседям пройдемся, — успокоил приятеля Лейф. — Чего ты разнылся тут? Сначала дело, не забывай. Потом развлечения.
Когда они спешились возле означенного дома и забарабанили в дверь, открыла вовсе не старуха. Девица! Не скажешь, что жгучая красотка, но им всем сейчас хватило бы и того, что она молода.
Флоки поймал ее взгляд, тревожный, злой, холодный из-под рыжей пряди, павшей на лицо там, где шевелюру девушки не удержала серая косынка. В душе полукровки шевельнулись нехорошие предчувствия.
Что-то не так.
За густым неухоженным садом дробно прозвучал чей-то тяжелый топоток и растворился в ночи. Кто-то еще тут был да сбежал?
Флоки хотел толкнуть в бок Лейфа, предупредить, а потом подумал, что даже если и случится с местными какой-то конфликт — то эта не его проблемы. Он даже лезть туда не станет — пусть Кьяррова компашка сама разбирается с всем.
Дело Флоки добраться поскорее до Йоремуне…
Дева улыбнулась широко, блеснула зубами.
Кьярр заговорил с ней:
— Что, красавица, пустишь на постой? Деньги есть. Заплатим хорошо. В долгу не останемся.
Рыжая улыбнулась еще шире и согласилась без вопросов:
— Конечно. Ваш друг предупреждал, что вы придете.
Кьярр, привыкший, что его не слишком симпатичная физиономия обычно в таких случаях вызывает у людей сомнения, удивился такой сговорчивости.
— Регер уже тут?
— Да, — кивнула девица, жестом приглашая войти в дом. — Милости прошу.
— Так зови его, рыжая, — рявкнул Здоровяк. — Хочу на морду его поглядеть, давно не виделись.
— Он отлучился по важному делу, — без тени сомнения сообщила молодая хозяйка дома. — Но ужин уже готов. Так что можете его не дожидаться. Вы ведь, я вижу, устали с дороги.
— Устали! Еще как устали!
Оттолкнув Кьярра, Здоровяк первым ввалился в дом и протопал, не снимая грязных сапог, прямо в комнату. Плюхнулся за стол, вытер руки о скатерть и демонстративно плюнул на пол.