Палец заскользил по контуру собаки. Я не знала, что Морин умела рисовать.
Чего еще я не знала о близкой подруге?
Открыв первую страницу, я увидела два мрачных предложения; они были написаны, точнее, процарапаны ручкой с таким нажимом, что бумага порвалась и буквы задвоились на следующей странице.
«Если я исчезну, значит, меня убили. Не допустите, чтобы это сошло им с рук».
Голоса мужчин над головой стали громче, как будто они приближались.
Бет не обращала на него особого внимания, когда он стал захаживать в ресторан. Она лишь узнала в нем человека из своей прошлой жизни. Да, она, конечно, замечала, что иногда он поджидал, когда освободится столик в ее секции, а не садился за любой. И по ее коже пробегали мурашки от того, какие взгляды он бросал на нее, когда думал, что она этого не замечала. Он не сводил с нее глаз, даже когда разговаривал с другими людьми.
Но Бет все это замечала.
Проблема была в том, что он был одним из немногих мужчин, которые так вели себя с ней.
Каждой официантке приходилось сталкиваться с парнями, принимавшими профессиональную вежливость и учтивость за личное расположение. Бет никогда это не нравилось, но она хотя бы понимала это. Думала, что понимала. Бет полагала, что мужчины просто не умели сходиться с женщинами так, как умели сближаться женщины. У мужчин не имелось близких подруг, но была человеческая потребность в общении с представительницами противоположного пола. Все фильмы, телепрограммы и журнальные статьи убеждали их: это вы должны пойти и получить то, что вам хочется! Вам доступны все женщины без исключения. И разве можно было винить их за то, что они порой неправильно истолковывали поведение женщин, принимали их улыбки и обходительность за призыв к действию?
Именно так Бет думала раньше.
Теперь она поняла, что ошибалась.
И избавилась от заблуждения. Те мужчины, что не понимали слов, а продолжали преследовать женщину, не проявлявшую к ним никакого интереса, – были кончеными, сломанными, гнилыми людьми. Конечно, не все они пошли бы на похищение. Но каждый из них искал девушку или женщину, над которой можно было почувствовать свою власть, ту, которая, по их мнению, была ниже и слабее. Но что еще хуже, в их представлении все женщины были такими – существами низшего сорта, призванными удовлетворять их безумные желания и тем самым повышать их состоятельность в собственных глазах, помогать им самоутверждаться.
Он вынудил ее играть по его правилам прежде, чем Бет их узнала. Но теперь шоры с ее глаз спали.
Ей осталось совсем немного, чтобы извлечь костыль. Может быть, еще пара-тройка часов копания. Но если он войдет в комнату раньше, она больше не позволит над собой измываться. Не важно, успеет она отрыть костыль или нет. Она раздерет его лицо. Выкрутит яйца. Засунет кулак ему в глотку, как он делал с ней, и будет хохотать при этом, как неистовая банши…
Бет осознала, что жадно глотала воздух.
Он зашел в ресторан и за день до похищения. Вечерний наплыв посетителей уже начался; ему пришлось минут пятнадцать ждать, пока освободился столик в ее секции. Даже в суете Бет его сразу заметила. И он опять следил за ней глазами, пусть и делал вид, будто вообще не смотрел в ее сторону. Только это было очевидно – то, что он за ней наблюдал. Неужели он не понимал, насколько прозрачным было его поведение? Потом он, наконец, сел. Но даже не потрудился раскрыть меню, потому что всегда заказывал фирменное кушанье Пэнтауна – стейк по-солсберийски с картофельным пюре с подливкой и кукурузой со сливками. Но в тот день он впервые спросил у Бет, как ей отработалось в ту смену.
«Нормально, – ответила девушка и, откинув волосы с лица, выгнулась назад, чтобы заглянуть в кухню. Жареная рыба для седьмого столика была уже готова. – Вам как обычно?»
«А почему ты не поинтересуешься, как прошел мой день?» – рявкнул он довольно резким тоном.
Бет натянула на лицо свою лучшую улыбку: «Как прошел ваш день?»
«Плохо, до этой минуты».
Бет кивнула. Он сделал заказ. Все это было нормально! Абсолютно нормально!
Потом, когда народ схлынул, он даже расспросил ее о колледже. Ощущая себя великодушной с потолстевшим от чаевых карманом на фартуке, Бет рассказала ему, что запланировала через три недели поехать в Беркли. И он вроде бы остался доволен.
Порадовался за нее.
Он притворялся, искусно скрывал то, что на самом деле задумывал. Похоже, они все скрывают, что у них на уме, – эти злодеи, эти монстры. Бет вспомнила отца, и ее сердце чуть не раскололось надвое. Ее отец был порядочным человеком. Бухгалтером, любившим возиться в саду. Он женился на ее маме, еще будучи студентом колледжа, двадцать четыре года назад. Но их лица до сих пор озарялись любовью, когда они смотрели друг на друга. И до сих пор родители во всем поддерживали друг друга, даже когда бывали раздражены. Черт возьми, да они даже телевизор смотрели, держась за руки! И именно их любовь помогла Бет понять, что Марк не годился на роль ее «избранника навеки», хотя он был хорошим парнем. Действительно хорошим и добрым.
Голоса за дверью темницы стихли. Бет затаила дыхание.
Ее отец и Марк выросли в той же социально-культурной среде, что и похититель и тот парень, что был сейчас с ним. Но первым удалось стать порядочными и достойными людьми, не смотревшими на женщин свысока и не обращавшимися с ними как с недочеловеками, не скрывавшими своей истинной сущности, не подглядывавшими за женщинами, не злоупотреблявшими их добротой, не навязывавшими себя тем, кто не отвечал им взаимностью. А главное – не способными на насилие над женщиной.
А все почему? Потому что и ее отец, и Марк не были законченными подонками.
Кровь побежала по ее жилам, прилила к кулакам, наполнила силой ее ноги, натренированные пробежками и работой официанткой, даже несмотря на то, что Бет провела в темноте, на голодном пайке, уже целую неделю. В любом случае она больше не желала страдать и быть жертвой, позволявшей издеваться над своим телом и глумиться над своей душой.
Скрипнула дверная ручка. Это он? Уши Бет не уловили знакомого лязга ключей. Этот тупой ублюдок носил большую связку на ремне, под стать привратнику. Как будто эти ключи значили что-то еще, а не только то, что у него их было много.
Похоже, это он. Скорее всего, он.
Впрочем, это уже было неважно. Бет превратилась в тигрицу, готовую к броску, сгруппировалась, сконцентрировалась. Даже волоски на ее коже встопорщились, как шерсть у дикой кошки.
Голоса опять послышались, переросли во что-то, похожее на спор.
А потом удалились, и в ее сырой пещере снова воцарилась могильная тишина. Бет тяжело выдохнула. А затем метнулась к тому месту, где был присыпан землею костыль, и принялась отрывать его с энергией разъярившейся фурии.
Глава 26
– Кто хочет пончики?
Я скривилась от спазма в напряженной спине. Так происходило всегда, когда у матери случались хорошие дни. А они случались гораздо реже, чем плохие. Когда мама пребывала не в себе, я знала: нельзя терять бдительность, надо все время быть настороже. Но иногда, когда на маму накатывало хорошее настроение, я непозволительно расслаблялась, отвлекалась от действительности и уносилась мысленно в прошлое, вспоминая, какой она была прежде.
А потом, когда маму «перещелкивало», меня изводила боль.
– Я хочу! – вынырнула из-за моей спины Джуни с улыбкой до ушей.
Я покосилась на сестренку. Никто из нас ни разу не обмолвился, насколько оказалась мать близка к очередному «отпуску» накануне. Но именно в силу этого ее нынешний прекрасный настрой только сильней напугал нас обеих.
– Знаю, – сказала мне Джуни, проскользнув вперед, в наш уголок для завтрака. – Сегодня день, когда надо быть умницей.
Я выдохнула чуть легче. «Быть умницей» было нашей кодовой заменой напутствия: «Приготовься, день будет тяжелым». Так я объяснила Джуни, когда она чуток повзрослела и уже могла понять: некоторые дни выдавались паршивыми, от рассвета до заката, но в этом был и положительный момент, поскольку ты за один день выплескивал весь негатив. Зато на следующий день тебе везло во всем. Это как «принцип зебры»: темные полосы сменяются светлыми.
Мама улыбнулась мне:
– А ты, Хизер? Будешь пончики?
Сегодня она уложила волосы так, как мне нравилось, – стянув свои жесткие кудри не головной повязкой, а белым шарфиком, концы которого красиво падали на ее плечо. Мамин взгляд был ясным и живым, благодаря искусной подводке и перламутровым голубым теням ее глаза казались невероятно большими. Румяна были в тон губной помаде. И выглядела мама как телезвезда – даже на нашей кухне, возле аппарата для приготовления пончиков без масла. По-моему, в Пэнтауне у всех были подобные аппараты – последнее изобретение Сэма Пэндольфо: чугунная форма для одновременной выпечки шести пончиков. Оригинальный рецепт предполагал использование непросеянной муки и изюма, но мамины получались вкусней; она не добавляла в тесто изюм, зато посыпала их сахарной пудрой с корицей.
– С удовольствием, – растянула губы в улыбке я, усевшись напротив Джуни. – Спасибо.
За готовкой мама напевала песню Джорджа Харрисона «Мой милый Боже». А я поймала себе на мысли, что каждое покачивание бедрами, каждая ее улыбка, адресованная персонально одной из дочерей, действовали мне на нервы. Джуни, похоже, этого не замечала. Ее мысли были заняты другим.
– Лучше бы Морин не сбегала, – сказала она, потянувшись за пакетом с соком.
Мать на миг замерла, прекратила петь; ее лицо окаменело:
– Что?
Джуни кивнула:
– Морин сбежала пару дней тому назад. Вот почему мы не смогли выступить дважды на ярмарке.
– Кто тебе сказал, что Морин сбежала? – насторожилась я.
Я принесла дневник подруги домой и уже в своей комнате пролистала его до конца. Но обнаружила в нем только еще четыре записи. Все они были датированы этим летом, и во всех описывалось, во что Морин была одета (розовые бархатные шорты и