– Помнишь, я тебе рассказывал об одном парне, из-за которого сюда приехал Гулливер Райан? О Теодоре Годо? Он представляется Эдом или Эдди. Одевается как гризер. Его видели разъезжающим по городу в синем «Шевроле». И еще он общается с Рикки Шмидтом.
Джуни напряглась. А я чуть было не прикусила язык. Похоже, отец с шерифом Нильсоном не видели, что Эд поджидал нас за сценой после концерта на ярмарке. Они не знали, что мы с ним тусили!
Я не узнала собственный голос, когда нарушила молчание:
– Джером думает, что Эд… то есть Теодор… причастен к гибели Морин?
Отец кивнул:
– И так же считает агент Райан. Появись у шерифа хоть какие-то подозрения насчет смерти Морин – а я повторюсь: у него их не возникло, – они привлекут Годо к ответу.
Я вспомнила, как Морин флиртовала с Эдом за сценой на окружной ярмарке.
– Почему его не арестуют? – спросила с придыханием Джуни.
– Это не так просто, Жучок, – сказал отец, и в этот момент я услышала это: мы все обращались с Джуни, как с ребенком или, хуже того, с куклой – и разговаривая с ней, и оберегая ее. Как я раньше этого не замечала?
– Еще в Сент-Поле, – продолжил отец, – агент Райан вызвал его на допрос после исчезновения официантки, первой девушки, которая пропала. Но ему пришлось отпустить Годо. За недостатком улик для оставления под стражей. А потом Годо появился в Сент-Клауде, причем раньше, чем мы думали поначалу. И тут исчезает Элизабет Маккейн, а потом тонет Морин. Агент Райан снова задержал Годо, на этот раз с помощью шерифа. И опять не хватило оснований для его ареста. – После этих слов атмосфера в комнате стала гнетущей. Отец уставился на дно бокала и, так и не подняв глаз, закончил рассказ: – Мы работали столько дней допоздна, а некоторые даже ночами, стараясь собрать улики против Годо. Но тратить время дальше бессмысленно. Мы пришли к такому выводу сегодня. Шериф Нильсон и его помощник выдворят Годо из города.
Джуни еще сильнее прижалась носом к моей щеке.
Я потрясла головой. В этом решении не было логики. Они считали, что Годо убил двух девушек и похитил третью, и собирались ограничиться лишь выдворением его из города?
– Неужели ему все это сойдет с рук? – пробормотала я.
Покрутив бокал в руках, отец допил остатки бренди:
– Мы продолжим расследование. Но для жителей Сент-Клауда будет лучше, если здесь не будет подобных уродов. Эда и, возможно, даже Рикки. Такие люди, как они, не меняются. – Голос отца стал еле слышным, словно уносился прочь из комнаты, хотя тело оставалось в ней. – Женщины всегда пытаются сделать их лучше, но такие типы уже рождаются порочными и исправлению не поддаются.
Мне снова захотелось достучаться до отца, убедить его избавиться от лже-шерифа, считавшего нормальным отделаться от человека, которого сам же считал убийцей, взять и попросту отправить его в другой городок, где тоже жили женщины, девушки, дети – в городок, похожий на наш.
Но я не смогла подобрать нужных слов.
– Имейте в виду: эта информация не должна выйти за пределы комнаты, иначе я лишусь работы. – Отец опять сосредоточил на мне взгляд, серьезный и искренний. – Мне надо, чтобы ты поняла, Хизер. Мне нужно, чтобы ты уяснила: если смерть Морин была насильственной, преступление не останется безнаказанным. Я даю тебе слово. Ты мне веришь?
Он почти умолял.
Отец умолял меня ему поверить.
И я кивнула, ощутив внутри страшное одиночество.
В доме было тихо. Спокойствие нарушал лишь храп отца, а храпел он, когда много выпивал. Он продолжил попивать бренди, пока я рассказывала ему все, что знала об Эде. А знала я, на самом деле, немногое. По крайней мере, я смогла подтвердить, что Морин и Эд были знакомы. Отец позвонил шерифу Нильсону, поставил его в известность об этом; от меня не укрылось, что разговаривал с ним папа довольно сухо и отрывисто. А потом он вернулся на диван и вскоре заснул. Я накрыла его одеялом, тихо прошла в свою комнату и, не раздевшись, улеглась в кровать. И пролежала так с полчаса, прислушиваясь к тиканью часов и папиному храпу. А потом вылезла из постели, проскользнула на кухню и сняла с крючка ключ.
Отец, может, и доверял Джерому Нильсону.
А я нет.
Шум, похожий на топоток крысиных лап по деревянному полу, выдернул Бет из полудремы. Она вскочила на ноги, приготовилась к бою или бегству, и только после этого вспомнила, что с ней стало. Она превратилась в существо тьмы, дремавшее и резко просыпавшееся, настороженно воспринимавшее любые перемены в своем окружении. Этот звук, который разбудил ее сейчас, он исходил от потолка. Или из-за двери? Странный, быстро перемещавшийся звук. Он заставил ее живот заурчать. Последним, что съела Бет, был кусочек хлеба, больше похожий на сухарик, нежели на булку. И было это два дня назад.
Может быть, пора есть землю? Из уроков здоровья Бет запомнилось, что у некоторых беременных женщин наблюдалась нездоровое желание поедать землю – горстями. Обычно это свидетельствовало о дефиците железа в организме. Но если есть землю, то только из того угла, что находился дальше всех от ее ночного горшка, воняющего аммиаком. По-большому Бет не ходила уже несколько дней. А чем было ходить? Но моча еще выделялась. Правда, не обильно. И то, что выделялось, походило на какую-то илистую субстанцию, потому что Бет «нормировала» питье воды.
Кстати, у грунта в дальнем углу был довольно приятный запах, с нотками шоколада и кофе. Дивясь самой себе, Бет усмехнулась. Она может слепить из той земли печеньку или тортик и откусывать по кусочку, оттопырив мизинец. Под стать леди, наслаждающейся изысканным лакомством. Смех Бет стал громче.
«Ты слышишь, ублюдок? Я еще могу смеяться».
Что же это за звук? Если это мышь, она не станет ее есть. Даже если совсем оголодает. Бет с ней подружится. И они будут ждать вместе, потому что скоро, очень скоро Бет вырвется на свободу: она отрыла тот костыль. Двенадцатисантиметровый «ключ от черепа». Бет назвала его так, потому что собиралась провернуть его в глазу своего мучителя. Этот ключ… он отомкнет дверь темницы и выпустит ее на свободу.
Берегись, гад! У меня есть ключ от твоей омерзительной черепушки…
Пушки, сушки, мушки, мышки, пышки, шишки, черепушки….
Смех Бет перешел в хохот – безудержный, торжествующий и лишь слегка пронзительный.
Глава 33
Я застыла на месте, по рукам побежали мурашки страха.
Мне почудилось, что я услышала над головой смех, а потом голоса. Но стоило мне замереть, и все звуки стихли. Наверное, это призраки в дальнем конце Пэнтауна – в той зловещей его части, где жил Нильсон, – ожили, как обитатели «дома с привидениями». «Не трусь! Иначе ты не доберешься туда, куда решила дойти», – скомандовала себе я.
И все-таки я вжалась в одну из ниш напротив двери, чтобы успокоить нервы. Этот закуток и сам казался призрачным фантомом призрачного фундамента дома, который так и не был построен. Какой бы грандиозный комплекс получился и вверху, и внизу, если бы мечта Пэндольфо осуществилась. Но этому не суждено было случиться. Сент-Клауд был гранитным городом – практичным и приземленным. Он был построен не для того, чтобы взмыть ввысь, став площадкой для амбициозных проектов.
Я успела досчитать до ста, пока пульс пришел в норму.
Смех больше не слышался. Пэнтаун спал.
Я пошла дальше; у двери Анта я остановилась и приложила к ней ухо, мысленно заверяя себя, что никто из-за нее не выскочит. Так же я поступила и у двери Питтов. А потом продолжила свой путь к той двери, которую считала входом в подвал дома Нильсона. В этом конце тоннеля воздух был более плотным и грязным. Темнота поглотила лучик моего фонарика, разинула зев, жадно подбираясь ко мне. Я направила фонарик вниз и, следуя за желтым кружком на земле, начала считать двери, пока не достигла той, что открыла Джуни.
Дверь Пандоры.
Хотя нет, неправильно. Пандора выпустила в мир зло. А мы не давали воли злым силам. Мы лишь случайно стали свидетелями того плохого, что уже творилось за этой дверью. Рука потянулась к груди, прижалась к тому месту, где в тот раз находилась нашивка с надписью «ТАФТ». Я почти увидела, как заскользили по ней вспышки стробоскопов, высвечивая имя.
Но шериф Нильсон не пришел за Брендой.
Только за Морин.
Я приложила ухо к тяжелой деревянной двери, чуть ниже высеченной буквы «Н». И услышала тишину – такую глубокую, как будто все вокруг утратило способность звучать, такую же древнюю, как океан. «Неужели я действительно сделаю это? Проникну в чужой дом?» Переложив фонарик в левую руку, я взяла правой ключ. «Пусть он все решит за меня! Если ключ откроет эту дверь, я войду. Если нет, что ж… Тогда я найду другой способ пробраться внутрь. Упрошу отца взять меня с собой на еще один прием у шерифа, или заявлюсь к нему сама с печеньем, попрошу пустить меня в туалет, пролезу в окно, либо…»
Сработало!
Ключ скользнул в замочную скважину, провернулся и отомкнул язычок запирающего механизма.
Он сработал!
Я повернула ручку; внутри все затрепетало, на тыльной стороне шеи вздыбились волоски.
Когда дверь открылась, мне в нос ударил запах дома – ливера и репчатого лука, кофе и ароматного табака для сигар, а еще мускусный запах мужчины. Затаив дыхание и предельно сосредоточившись, я переступила порог, вошла в подвал, обшитый филенчатыми панелями, закрыла за собой дверь и прислонилась к ее полотну. Глаза довольно быстро привыкли к мраку и различили предметы: кушетку, оружейный шкаф, напольный телевизор, застывший на коротких, толстых ножках, как присевший к земле бульдог, музыкальный проигрыватель со стопкой альбомов рядышком. На дальней стене, у которой стояли те трое мужчин, висели полки, тогда скрытые от моих глаз их торсами.
В горле встал комок: там, у той стены, эти мужчины пользовали Морин.
И впервые с того дня, когда ее нашли, я допустила, что она могла покончить с собой. Но даже если так, хозяин этого дома нес ответственность за ее самоубийство. Морин была совсем юной девушкой. Ей бы жить да жить…