А может быть, потому что в завывании сирен я расслышала двухтактный ритм: Брен-да, Брен-да, Брен-да…
Встряхнув головой, чтобы избавиться от него, я быстрее завертела педали.
Воздух был таким плотным, что, казалось, его можно пить. Удушливый, вязкий и липкий, как пластилин. Он как будто норовил преградить мне путь, заслонял его незримой стеной.
Но я продиралась сквозь заслон, крутила педали так быстро, что раскалившаяся цепь пыхала жаром. Я проехал мимо хода в Карьер Мертвеца, затем мимо узкой грунтовки, что вела к хижине, о которой я рассказала шерифу Нильсону и которая, по словам Эда, принадлежала его приятелю, хотя я подозревала, что он занял ее самовольно, – той самой, где Ант запугал меня, а потом сфотографировал без футболки.
Ярдах в двухстах от нее, близ пешеходной тропы, стояли кольцом полицейские; их автомобили и машина «Скорой» были припаркованы рядом. Район каменоломен испещряла сеть тропок, и куда вела эта дорожка, я не представляла. Но я услышала плач двух ребятишек у ее кромки. Мальчики – почти ровесники Джуни – были не из Пэнтауна.
Они разговаривали с одним из полицейских, в стороне от остальных, стоявших кольцом. Вокруг чего он стояли? На что смотрели? Бросив велосипед, я, спотыкаясь, пошагала к ним. Я видела, как двигались их челюсти, как блестели потные лица. Чем ближе я подходила, тем сильнее душный воздух пах гнилью; в нем буквально витали флюиды разложения – под стать лосиным клещам, норовившим присосаться к коже и зарыться в волосы. А полицейские сосредоточились на чем-то, что лежало на земле.
«Это она, это Бренда, Бренда…»
Они даже не заметили меня, хотя я уже стояла среди них.
Я натянула любимую богемную футболку на шелковые синие шорты; мои колени были узловатыми, зато икры красивыми. По крайней мере, так сказала мне Бренда – «она мертва, Бренда тоже мертва», – когда я примерила этот наряд перед ней на прошлой неделе. Морин тоже была с нами. Мы принесли к Бренде и перемерили все свои любимые вещи – решали, что надеть на наш концерт на окружной ярмарке. Мы радовались и трепетали в предвкушении выступления. Мы – втроем! – на сцене! Еще несколько дней назад это казалось нереальным. А теперь мечты, которым я даже не позволяла будоражить воображение, готовы были воплотиться в жизнь.
Воспоминание о том, как весело нам было в спальне Бренды, о том внутреннем комфорте и ощущении безопасности, больно резануло меня по сердцу. Щелк, щелк, щелк… звук огромной печатной машинки разнесся над городом, отчаянно пытаясь отвлечь мои глаза от ее стопы, разбухшей подошвы, обтянутой нейлоном. Мы никогда не носили нейлоновых чулок, никогда, и тем более летом, когда воздух был таким плотным, вязким и липким, как пластилин. Взгляд перекинулся на другую стопу. В туфельке на каблуке. «На каблуках не убежишь. Я никогда не буду носить туфли на каблуке…» – смеялись мы, смотря на повторе «Пейтон-Плейс». Эти ноги были обуты не как ноги Бренды. Но я все равно уже поняла: это была она.
«Ее даже не накрыли простыней… Господи, пожалуйста, она не может быть мертва…»
«Не смотри на ее лицо, а то ты повредишься рассудком…»
А разве ты могла не тронуться умом, когда ты выросла вместе с этой девушкой, которая была тебе близка, как сестра? Наши семьи устраивали вместе пикники, ходили вместе в рестораны и кафе, выезжали вместе в Миннеаполис, когда маме это было еще по силам. Я провела несчетное количество вечеров в детстве, играя в «Форт» в гостиной Тафтов, пока взрослые резались в бридж или рамми за обеденным столом на кухне. Бренда, как и Джуни, была очень доверчивой и даже с незнакомыми людьми охотно шла на контакт. Я была самой тихой из нас.
Вокруг тоже тихо.
«Мертвая тишина».
Что-то треснуло глубоко под ребрами.
Я так и не отважилась посмотреть на ее мертвое лицо. Но я знала, это она.
Это Бренда Тафт лежала на спине в самом центре кольца из обступивших ее полицейских. Одетая в колючий шерстяной костюм школьной учительницы, которого у нее никогда не было. Выставленная на всеобщее обозрение, как тело убитого бандита.
Это была Бренда.
Крик сформировался не в моем горле. Он томился в теле Бренды, окоченевшем и одеревеневшем. Но когда я приехала, этот крик – вобравший в себя весь ужас Бренды, узнавшей кого-то знакомого, – перетек гнилой ртутью по земле, проник в меня через ступни, пробрался по телу вверх и застрял в глотке. Слишком сильный, мучительный, готовый ее разодрать. В бреши между моими вывернутыми губами он увидел свет и потребовал себя выпустить. И он вырвался на волю – этот крик, истошный, страдальческий, страшный. Вырвался настолько неожиданно, что полицейские подскочили и, наконец-то, заметили меня.
– Уведите ее отсюда.
Они затолкали меня в машину «Скорой помощи», а я не сопротивлялась.
Но и кричать не перестала.
Глава 45
Водитель «Скорой» что-то мне вколол. Вряд ли это была стандартная рабочая процедура, но я была не в себе. Успокоительная жидкость растеклась по моим артериям и венам. И когда достигла мозга с обманчиво-сладостным шепотком «все хорошо», я наконец прекратила кричать.
В ушах зазвенела оглушающая тишина.
Какой-то полицейский вывел меня из машины и усадил в свой автомобиль. Наверное, для того чтобы освободить место для тела Бренды. «Тихо, крошка, тихо, все хорошо…» Он отвез меня домой вместе с велосипедом, который оставил на переднем крыльце. Когда коп уехал, я уселась на диван в гостиной – с растрепанными волосами и пересохшим ртом, без единой мысли в голове. И просидела на нем несколько часов, пока в дверях не появился отец.
Его лицо выдавало страшную усталость.
– Господи! – воскликнул он, заметив меня на диване. – Я не видел тебя там. Где Джуни?
Я задумалась над вопросом. Действие успокоительной жидкости уже стало ослабевать, и ко мне вернулась способность связывать мысли. Хотя им еще требовалось время, чтобы найти рот – как заблудившимся туристам, ищущим выход из лабиринта.
– У Либби.
Отец кивнул, вроде бы хотел что-то сказать, но вместо этого рухнул рядом со мной на диван и закрыл лицо руками. Из-под них стали вырываться странные звуки – то ли сопение, то ли судорожные вздохи. И я поняла: отец плакал.
«Надо бы погладить его по спине…»
Я с облегчением увидела свою руку, уже нависшую над его плечом. Едва отец почувствовал ее тепло, он подался ко мне, зарылся в мои объятия. Он был крупным человеком, ростом под метр восемьдесят. Но я держала его и поглаживала по спине, пока он всхлипывал. Мама сказала бы, что это обязанность жены, но ее рядом не было. Почему отец так легко сломался?
– Бренда умерла, – просипел он, когда заглох плач; его голос прозвучал глухо, потерянно.
– Я знаю.
– Джером допросил Анта и Рикки, – продолжил отец, проигнорировав мой ответ. А может, я ничего не сказала, только подумала, что сказала. – Они клянутся, что не знают ничего. Рикки утверждает, что не видел Бренду после того, как она заехала к тебе на работу в субботу. Ант говорит, что видел ее утром в субботу. Похоже на правду…
Я передернула плечом; отец либо не почувствовал, либо ему было все равно.
– Они согласились на полиграф, с одобрения родителей. И оба его прошли. – Отец отстранился от меня, вытер тыльной стороной кисти рот. – Мне так жаль, Хизер…
– А что Эд? – спросила я. – Что он говорит?
– Мы не можем его найти. – Отец потряс головой так, словно не мог поверить в такую неудачу. – Мы действительно облажались.
С этим мы просидели пару минут. Ощутив покалывание в пальцах, я вытянула руки. Потом хрустнула челюстью, но так и не смогла выдавить ни звука.
– Она была задушена. – Взгляд отца остекленел.
И эти слова пробили брешь в моем защитном скафандре. Я попыталась ее залатать, но скафандр затрещал по швам и стал расползаться на части.
– Бренда? – почему-то решил уточнить мозг.
– Да, – кивнул отец. – Но никаких следов борьбы на ее теле нет. Джером считает, что преступников было двое; один держал ее за руки, а другой душил.
Я моргнула. Раз. Другой. Перед глазами встали ноги Бренды в нейлоновых чулках, потом колючая юбка – такая отстойная, как будто ее достали со дна коробки на дворовой распродаже.
– Для чего они ее переодели?
– Что?
– Бренда была в чужой одежде. У нее таких вещей никогда не было. Зачем они надели их на нее?
Отец выглянул в окно и снова перевел взгляд на меня:
– Откуда ты знаешь, что это не ее вещи?
– Знаю. У Бренды не было такой одежды.
Губы отца напряглись; они едва шевелились, когда он выдал:
– Может быть, ты не настолько хорошо знаешь своих друзей, как полагаешь.
В груди зажегся сигнальный огонек. Я не знала, что он там есть.
Щелчок. Шипение.
Эти слова должны были обескуражить меня, привести в замешательство: мой собственный отец заявил, что я ошибалась насчет тех людей, которых любила. Но они возымели обратное действие. Они меня завели. Это я-то не знала своих подруг? Возможно, я не знала всего, чем они занимались и с кем. Но я знала, какими людьми они были.
Я знала их сердца.
Я позволила разгореться этому внутреннему огню, но тихо. Я еще не была готова его демонстрировать.
– А Морин тоже задушили? – холодно уточнила я.
Отец странно хмыкнул и встал:
– Давай не будем об этом, Хизер. Пускай Морин лежит, упокоенная в земле.
Я вскинула глаза на отца – на моего сильного отца, красивого, как Кеннеди, хоть и не такого знаменитого. И впервые разглядела его, увидела настоящего. Огонь, который он разжег во мне своим внезапным плачем, заполыхал. Я почти чуяла его запах, слышала пощелкивание язычков пламени. Это было приятно и пугающе одновременно. Но и слишком тяжело. Мне надо было куда-то уйти, пока он не сжег все дотла – и хорошее, и плохое.
Я встала, слегка покачнулась:
– Пойду прогуляюсь.
– На улице очень жарко.
– В тоннелях, – пробормотала я, уже устремившись к подвалу.