– Глория, неси вазу, – донесся до нас мамин голос. – У меня столько цветов, что впору открывать магазин.
Но Глория не отвела глаз от моего лица.
– Ты научишься распознавать таких мужчин, склонных проявлять темную сторону своей личности. Это нетрудно, потому что обычно они пытаются переложить свой груз на тебя. Стараются смягчить твой гнев байками о том, как им тяжело и больно, заставляют тебя сомневаться в себе, уверяют тебя в своей безграничной любви. Кто-то делает это сразу, как Эд. Но большинство движутся к этому тихими шажочками. Как твой отец.
Мое сердце застучало, как бас-барабан.
– Встретишь на своем пути такого мужчину, – продолжила Глория, – сразу разворачивайся и уходи. Даже не оглядывайся. Ничего хорошего с ним не получится. Все хорошее у нас уже есть, здесь и сейчас. Все, что нам действительно нужно.
Глория произнесла эти слова в тот момент, когда, раздвинув нити янтарных бусин, в кухню протиснулась мать – с разрумянившимися щеками, обворожительной улыбкой. Даже больно было смотреть на ее красоту. В руках в перчатках она держала потрясающий букет роз необыкновенного миндального оттенка.
– Они почти так же прекрасны, как ты, Конни! – повернувшись к маме, воскликнула Глория.
Я уставилась на ее спину, поняв: это все. Это все, что она сочла возможным сказать мне об отце. Не поняв своего отношения к этому, я решила отложить раздумья на потом. Я так и не показала Глории дневник ее дочери. И уже усомнилась, что когда-нибудь покажу. Зачем? Он только усугубит боль этой женщины. Мы все равно не узнаем, кого боялась Морин – Джерома Нильсона или Эда Годо.
Подозреваю, что обоих. У Морин была отличная интуиция. Только она не всегда к ней прислушивалась.
Бет решила поступать в университет Сент-Клауда, а не в колледж в Беркли. Она больше не ощущала себя в безопасности вдали от родителей.
– Пока так, – призналась она мне во время одного из еженедельных визитов. – Надеюсь, что это не навсегда. Сильную женщину не сломить.
Я улыбнулась ей в ответ, но я помнила, что увидела в ее глазах тогда, в хижине. А увидела я в них жуткое осознание того, что жизнь однажды рискует повернуться так, что ты уже не сможешь об этом забыть никогда. Да, теперь и я кое-что знала об этом и была рада, что Бет со мной рядом. Ее присутствие придавало миру красок, а мне уверенности.
Думаю, что и Бет помогало наше общение, хотя каждый раз, когда девушка приезжала к нам в гости, она врывалась в дом так, словно оставила утюг включенным. И только прикоснувшись ко мне или Джуни – к щеке, руке или волосам, – Бет выдыхала полной грудью. Тем не менее с каждым приходом к нам Бет оздоровлялась. Ее мышцы наливались силой, глаза становились ясней. Правда, она материлась по-черному. Я не знала, всегда ли она сквернословила или нет. Но для себя решила: если кто и заслужил ругаться, как сапожник, то это Элизабет Маккейн.
И Эд, и Рикки были мертвы. Рикки утонул и не всплыл, пока его тело не подняли водолазы. А об Эде позаботилась Бет в подвале. Она одолела его – того самого Эда, который, по свидетельству агента Райана, в ярости убил свою первую девушку, когда она решила его бросить, а потом промучил сутки походившую на нее официантку в Сент-Поле, пока та не попыталась убежать. Агент Райан был уверен, что Эд извлек из этого урок и намеревался держать Бет в темнице неопределенно долго.
Репортеры прозвали Бет «героиней, спасшей себя». Бет смеялась, читая подобные строки, но ее смех не звучал радостно.
«Я бы не отказалась от чьей-нибудь помощи», – бросила она как-то.
Иногда мы с Бет и Джуни усаживались на крыльце и хранили молчание, согретые теплом друг друга. А иногда Бет упрашивала меня сыграть на барабанах, и мы – все втроем – бежали к Глории. И по пути прихватывали Клода. Потом открывали гараж, зажигали лавовые лампы, и я ударяла палочками по барабанам. Джуни трясла бубном, Клод стучал по треугольнику, а Элизабет танцевала. Но никто не играл на бас-гитаре и не пел. Я еще не была готова к этому. Я изо всех сил старалась сохранять радостное выражение на лице, но временами сердце разрывалось: так тяжело, так горько было находиться в гараже без Бренды и Морин. Должно быть, Клод ощущал это тоже, потому что иногда он подходил ко мне и приобнимал – именно в тот момент, когда я больше всего в этом нуждалась.
Мы теперь – пара. Сперва, только начав встречаться, мы оба испытывали некоторую неловкость, даже стеснение. Но так было лишь до первого поцелуя. Я тогда так сильно напряглась, но стоило губам Клода – таким теплым, с таким приятным, сладковатым привкусом лимонада – найти мои губы, и меня до самых пяток пробрало желание навсегда остаться в объятиях этого парня. Я ощутила себя настолько желанной, любимой и защищенной, что расплакалась. Многие парни психанули бы из-за этого или, хуже того, подняли бы меня на смех. Но не Клод. Он расплакался вместе со мной.
– Знаете, чем мы сегодня займемся? – спросила Бет, глядя в голубое небо.
Мы сидели на переднем крыльце, засушивали для гербария желтые листья, подобранные на лужайке. Прошел уже месяц с тех пор, как мы пошли в школу: Джуни в восьмой класс, я в одиннадцатый, а Бет на первый курс колледжа. В последнее время она стала немного раздражительной и беспокойной. Она никогда не жаловалась. Но похоже, ей было непросто жить в городке, где тебя все знали.
– Чем? – поинтересовалась Джуни.
Она начала укладывать волосы, как Бренда, а макияж теперь наносила умеренней, чем летом. И благодаря этому, наконец, стала выглядеть на свой возраст.
– Мы поедем в парк развлечений – в Вэллифейр, пока они не закрыли сезон, – с триумфом в голосе объявила Бет и, вытащив из кармана своих брюк из рубчатого плиса ключи, потрясла ими перед моими глазами: – Ты за?
– Конечно, – улыбнулась я. Всю последнюю неделю Бет учила меня водить, но я оказалась «трудной ученицей». – Только я ни за что не сяду за руль.
– Отлично, – согласилась Бет.
Уведомив маму и Глорию о том, куда намылились, мы набились в оранжевую «Вегу» Бет. В дороге мы хранили молчание. А когда зашли в парк, я при виде американских горок затосковала по Морин и Бренде. Но постаралась примириться с тем, что ждало меня впереди. В парке все напоминало о подругах – и запах жвачки «Баббл Юм», которую так любила Морин, пока не поверила слухам о том, что ее производили из паучьих яиц; и повторный показ сериала «Пейтон-Плейс», который мы с Брендой смотрели с таким фанатизмом, которому бы позавидовали самые ревностные почитатели этой мыльной оперы; и все хорошие песни, звучавшие из динамиков. Весь этот мир кричал: твоих лучших подруг больше нет. Но в то же время напомнил мне о том, какими классными они были. И я прокатилась на колесе обозрения и вопила за троих – за себя, за Бренду и за Морин – полусмеясь, полуплача.
Джуни, похоже, встревожил мой всплеск эмоций, но Бет стиснула мою руку и дала им излиться наружу. Забавно, но я никогда прежде не замечала, насколько они похожи – Бет и Джуни. У обеих были рыжие волосы, веснушки, широкие, открытые улыбки и даже одинаковые «гусиные лапки», появлявшиеся при смехе в уголках глаз у обеих, несмотря на разницу в возрасте. Их легко можно было принять за сестер, но мою радость от осознания этого отравил комок, вставший в горле, когда я вспомнила, что именно поэтому их выбрал Эд – они напомнили злодею его первую подружку, ту, которую он убил. Вот так – во взлетах и падениях, в смене настроения – прошел весь день. К вечеру мы все были выжаты, как три лимона.
На парковке по пути к машине нам попалось одно дружное семейство; его глава немного походил на папу, на Кеннеди, только в этот раз знаменитого. Мужчина покосился на нас, заметил наши хмурые лица. Он не знал, что мы попросту вымотались. Он не видел, как мы вместе развлекались, и не понял, что у нас все было в порядке.
– Улыбнитесь, девушки, – весело призвал он. – Вы сразу станете привлекательней.
Рот Джуни выгнулся – как будто был готов автоматически расплыться в той самой улыбке, которую она все лето тренировала перед зеркалом и которой я не видела на ее лице после страшной ночи в хижине. Я молча понаблюдала за ней. Не знаю, что раздражило бы меня сильней – способность или нежелание сестры улыбнуться. Она стала такой замкнутой в последнее время. Даже сегодня, в парке развлечений, Джуни была молчаливой. Я желала видеть ее счастливой, но мне не хотелось, чтобы Джуни чувствовала себя обязанной сделать что-то для незнакомого человека.
Уголки ее губ вздернулись вверх, но вместо зубов появились слова.
– Подруги моей сестры мертвы, а люди, которым я думала, что могу доверять, оказались обманщиками и негодяями, – выпалила сестренка. – И черт возьми, но я сама решу, когда мне улыбаться.
Я чуть не разразилась довольным хохотом:
– Моя девочка!
– Чертовски верно, – гордо подтвердила Бет.
Мы взялись за руки и побежали к машине. «С Джуни все будет в порядке», – успокоилась я.
Мне осталось сделать только одну вещь.
Глава 58
Бет и Джуни захотели нам помочь, они молили им это позволить. И только маме удалось их убедить, что это мы с Клодом должны сделать сами, вдвоем.
– Ты готова? – спросил Клод.
Мне теперь даже не верилось, что я когда-то находила его похожим на Робби Бенсона. То есть да, Клод немного походил на него, но, на самом деле, он был намного симпатичнее. Как же я не замечала эту ямочку? Я наклонилась и поцеловала ее – все еще стесняясь своих чувств. Правда, уже стало проще.
– Готова, – кивнула я.
Клод вручил мне молоток и гвоздь. Я вогнала его под углом, как посоветовал отец Бренды. Клод подал мне следующий.
Мы решили первым делом заколотить вход в тоннель. Идея принадлежала мне, но, когда Клод ее поддержал, я едва не включила заднюю. Я восприняла этот шаг как своеобразный финальный аккорд – мы словно отворачивались от нашего детства, от Пэнтауна.
Когда я сказала об этом Клоду, он ласково покачал головой.