Слава посмотрел на Вольфганга. Всё в нём было большое: ладони раза в три больше Славиных, плечи широченные, а фуражка такая, что, надень её Слава, она бы опустилась на его плечи.
На фуражке Вольфганга был медведь. Это как бывает «краб» у наших морских офицеров. Эмблема, одним словом. У солдат наших на пилотке звёздочка. У транспортников на фуражке колёсико с крылышками. А здесь был медведь. И на левом рукаве чуть повыше локтя — там, где у пионеров бывают красные нашивки, — тоже был медведь.
«Что за город Берлин! — подумал Слава. — Везде медведи». Эти медведи — на дверцах автобусов, на вывесках, на плакатах и вот даже на фуражках и на рукавах. Они как бы дразнятся: «Вот сколько нас здесь. Попробуй-ка найди среди них своего Мишку!..»
Теперь Вольфганг мял в руке сигарету, как мнут пластилин в кружке юных ваятелей. Но тут — Слава это понимал — Вольфганг опять оттягивал время. И Маргит всем своим видом — неторопливо-мечтательным — как бы снова говорила: «Подождём, подождём. Здесь так хорошо вокруг. Спешить нам совсем некуда».
Где-то сбоку вдруг вспыхнуло что-то красное. Бывает же так, будто не глазом увидел, а ухом: смотришь вперёд, а увидел или, вернее сказать, почувствовал что-то сбоку.
Слава повернулся и как бы встретился взглядом с фламинго. Бело-розовая птица распрямила красное крыло, и крыло это и гордая голова птицы — вся она, стройная и величественная, отражалась в зеркале пруда среди отражённых же розовых облаков.
— Так вот, — сказал Вольфганг, — помнится, рассказывал проводник, что у той медведицы было два любимых медвежонка.
«Два!» — чуть было не воскликнул Слава, но увидел, что Маргит приложила указательный палец поперёк своих губ.
Вольфганг затянулся сигаретой и выпустил дым.
— Да, два любимых детёныша, — повторил он. — И ещё проводник говорил, что у охотников собака была на редкость сообразительная. Зверь хотел убежать от них, но собака всё время хватала его за задние лапы… («Тарзан, — подумал Слава, — конечно же, это был Тарзан, который выследил Якову Павловичу медведицу — мать моего Мишки».) …И вот медведица повернулась и занесла лапу, чтобы ударить этой лапой собаку. Да, собаку…
При этом Слава вспомнил Шустрика, но вспомнил на одно только мгновение. Здесь, в зоопарке, все его мысли были заняты медвежонком. Ведь Славе казалось, что поиски подходят к концу, что вот-вот он найдёт, наконец, своего Мишку…
После паузы Вольфганг продолжал:
— Да, медведица хотела ударить собаку, а та ухватила её за «штаны». Ну, знаете, так охотники называют длинную шерсть медведя на задних лапах. И когда опытная собака-медвежатница так вцепится в эти штаны, худо медведю. Он туда, он сюда — собаку никак не сбросить.
Вольфганг снова затянулся, и дым повалил теперь у него изо рта и из обеих ноздрей.
«Совсем как рисуют в сказках Змея Горыныча», — подумал Слава.
Нет, Вольфганг никак не походил ни на Змея или там на какого-нибудь злого волшебника. Его широкое лицо, толстые губы, большие светлые глаза были очень добрыми. Только вот говорил он очень медленно. Скажет фразу, затянется сигаретой, выпустит дым и ещё вроде бы подождёт, пока дым этот рассеется, как будто серое облако мешает ему говорить.
— Да, да, — как бы про себя говорил Вольфганг. — Надо же всё аккуратно вспомнить. Проводник рассказывал мне, что медведица была очень хитрая. Она нашла себе сухое место среди болота, о котором охотники могли подумать: «Ну, в такой сырости никакой медведь не заляжет». А она ещё с осени выстлала свою берлогу еловыми ветками и мягким мхом. И залегла-то она до снега. Да и как залегла: кружила вокруг и прыжком кинулась в берлогу. А потом посыпался снег, и эти путаные следы совсем её скрыли. Вот оно как.
Теперь, после такой большой речи, Вольфганг отдыхал. Он загасил сигарету, опустил её в коробочку, которая была, видимо, пепельницей, достал носовой платок и вытер кончики пальцев для того, должно быть, чтобы они не пахли табаком и дымом.
Павлиний веер медленно разворачивался перед Славой, как парус яхты, когда яхте надо сделать поворот. Это было красиво, но в то время всё отвлекающее, всё, что не относилось к рассказу о медвежонке, раздражало его.
— Да, — продолжал Вольфганг, — берлога была засекречена и замаскирована лучше самого секретного аэродрома. А всё-таки собака вынюхала берлогу. Вот за это ей теперь и доставалось. Вот оно как. Один удар медвежьей лапой, и от собаки полетели бы только клочья.
— А как звали собаку? — спросил Слава.
Маргит посмотрела на Славу с осуждением.
Вольфганг молчал.
Павлин за это время дважды повернулся вокруг своей оси. «Что это он, в самом деле, — подумал Слава, — расхвастался своими перьями. Только мелькает перед глазами».
Время шло так медленно, что Слава поднял левую руку к уху и послушал, тикают ли часы. Да, тикают. А то казалось, что время совсем остановилось.
— Так вот оно как, — продолжал Вольфганг, — про то, как звали собаку, помнится мне, проводник не говорил. Он рассказал только, что в тот самый момент, когда собаке грозила гибель от медвежьей лапы, грянул выстрел: зверь рявкнул и присел. Теперь мишень, можно сказать, из движущейся стала недвижимой. Полыхнуло пламя из двустволок, и медведице пришёл конец…
Молчал Вольфганг.
Молчала Маргит.
Молчал Слава.
А на языке у него вертелось: «Как же взяли в берлоге медвежат?» Но он сдерживал себя и не произнёс ни слова.
— Так вот оно как, — сказал Вольфганг. — Потом собака повела охотников в берлогу. И там оказались все медвежата — любимые и нелюбимые.
— Медвежата! — воскликнул Слава и сам удивился, услышав свой голос, будто это не он сказал, а кто-то сидящий в нём. — Сколько?
— Да, медвежата, — повторил Вольфганг.
Нет, тут Слава не мог молчать.
— Два? — спросил он. И не спросил, а выкрикнул.
Вольфганг посмотрел на него с удивлением и отрицательно покачал головой:
— Нет, три. Два малыша лежали на подстилке, а третий отдельно между корней. Ведь берлога та была…
— Вольфганг! — воскликнул Слава, но Маргит взглядом заставила его замолчать.
— …была, — продолжал Вольфганг, — под большим деревом. Я думаю, что когда к медведице подкатывался старший медвежонок, она била его лапой. Да, да, не удивляйтесь — это же обычно у медвежьих матерей. Только бьёт она, конечно, не когтями, а подушечкой мягкой лапы — не больно, но так, что медвежонок откатывается прочь. Он же пушистый шарик. Вот оно как…
Теперь Вольфганг разговорился, а Слава и слушать его не хотел. С трудом он дождался, пока Вольфганг произнесёт своё заключительное: «Вот оно как».
Маргит, которая всё понимала и всё знала, спросила:
— Медвежат было точно три?
— Точно, — подтвердил Вольфганг. — Завтра вы сможете прочитать об этом в паспорте Мишки. Там всё сказано: и когда примерно родился, и сколько у него было братьев и сестёр. У этого Мишки были брат и сестра. Это так же точно, как то, что я Вольфганг.
— Всё, — сказала Маргит. — Пошли. Этот Мишка не твой медвежонок.
Доктор Рознер
До закрытия зоопарка осталось два часа, и энергичная Маргит решила использовать всё это время до последней минуты, чтобы разыскать следы Славиного Мишки.
— Зря я начала с Вольфганга, — сказала она. — Он, конечно, старейший здесь работник, но всё-таки он не знает всего, что произошло в зоопарке. Нам нужно найти доктора Рознера. Он знает всё.
— Доктора? — переспросил Слава. — Он что, лечит зверей? Он ветеринар?
— Да нет, никого он не лечит и никакой он не ветеринар. — Доктор Рознер — директор зоопарка.
— А почему — доктор?..
К этому времени жизни в Берлине Слава уже заметил, что вокруг очень много докторов. Только и слышалось: «Мы встретимся с доктором таким-то… В музее нас будет сопровождать доктор такой-то… О, об этом надо спросить доктора…» Так много было докторов вокруг, как всё равно в больнице. В чём же дело?
— Доктор, — сказала Маргит, — это потому, что у него есть высшее образование. Понял?
Слава не совсем понял, но сказал: «Угу».
— Высшее — понимаешь? У нас так принято: окончил человек институт — значит, доктор.
— Каждый? — спросил Слава.
— Каждый.
— И не обязательно для этого окончить медицинский институт?
— Конечно, нет.
— А если человек окончил строительный институт или писательский — он тоже доктор?
— Да. Пошли. Вот, кажется, в ту дверь вошёл доктор Рознер. Догоним?
— Догоним.
И они побежали…
Доктор Рознер понравился Славе с первого взгляда. Они столкнулись с ним в дверях конторы зоопарка, и он чуть было не сшиб с ног сразу Маргит и Славу. Но понравился он Славе не потому. Когда человек спешит и навстречу ему тоже бегут, никуда не глядя, — столкнуться не шутка. А Рознер бежал, как потом выяснилось, чтобы попасть к себе в кабинет только на мгновение и взять перчатки.
В дверях Слава столкнулся с чем-то чёрным и мягким. Это и был доктор Рознер, весь в плотной коже — пальто, перчатки, сапоги, шлем.
— Вы ко мне? — спросил он на ходу, когда Маргит и Слава, развернувшись, побежали за ним по дорожке, которая вела из конторы.
— К вам, — сказала Маргит.
— Тогда подождите, я скоро вернусь. В нашей больнице случилась беда с медведицей. Подождите меня здесь.
Он шёл очень быстро, передвигая длинные ноги, как будто был на ходулях. Слава с Маргит так быстро идти не могли и потому бежали рядом. При этом Слава шепнул Маргит:
— Не будем ждать здесь, пойдём в больницу.
— Можно нам с вами? — спросила Маргит на бегу.
Доктор Рознер не ответил, и они продолжали бежать, считая, что молчание — знак согласия. Так решил Слава и, наверно, Маргит, которая тоже не остановила бег…
А вот и больница. Первое, что Слава увидел, была настоящая военно-походная кухня. На колёсах большой бак с трубой. Слава сразу подумал о фронте, на котором он, конечно, не был, но всё знал по кино и фотографиям.
Походная кухня дымила вовсю, и от неё шёл приятный такой запах. Вокруг на кусках брезента, разостланных как ковры, высились разноцветные горы продуктов: мяса, овощей и фруктов.