— Сколько тебе лет, Дэн? — спросил я.
— Шестьдесят два было, когда последний раз проверял, — усмехнулся он.
— Какой ты старый! — удивился Тим.
Дэн рассмеялся:
— Морской старик!
Но морю было плевать На нас. Мы — ничто.
— Что там? — спросил Даг.
— Тсс! — Капитан прикрыл глаза.
— Держитесь за руки, мальчики, — сказал Дэн. — Встретим эту штуку вместе.
Он раскинул руки, и мы прижались к нему, спрятались, как птенцы под крыло. Сверху, из-за туч, донесся звук, голос или целый хор голосов — различить невозможно: то ли человеческие, то ли звериные крики, многозвучные, похожие на отчаянный плач младенца. Отчаяннее не бывает.
— Держитесь друг за друга, — повторил Дэн.
Тим схватил меня за руку и, широко раскрыв глаза, с улыбкой повернулся ко мне:
— Джаф, старина Джаф!
— Вместе, мальчики, — произнес Дэн.
Капитанская шлюпка подошла поближе.
— Держимся курса, держимся! — прозвучал голос.
Лодки стукнулись бортами.
— Мистер Раймер! Как вы там? — прокричал капитан.
— Полный порядок! — отрапортовал Дэн.
— Что это, по-вашему? Очередной шторм?
Дэн по-собачьи принюхался к воздуху:
— Похоже на то.
Надвигающийся шум взорвался в ушах страшным грохотом. Меня отбросило Дэну на плечо, и его губы оказались рядом с моим ухом.
— Молодец, Джаф, — произнес он, — теперь ляг и попробуй уснуть. Ни о чем не беспокойся. Скоро мы все будем дома.
Дэн заставил нас с Тимом, как маленьких, лечь и закрыть глаза. Чтобы сделать ему приятное, мы притворились спящими. Это его успокоило. Сонно напевая, Дэн перебрался к борту помочиться. «Когда иные губы и сердца расскажут свои сказки о любви…»
— Что происходит, Дэн? Что это?
— Ничего, все в порядке.
Помню, я повернулся к Скипу и спросил:
— Ты еще в себе?
— Разве я когда-нибудь был в себе? — возразил он мне и улыбнулся.
— Пей. — Дэн приподнял меня и поднес воду к губам.
Я заглянул за планширь. Далеко, на красном фоне, темнела капитанская шлюпка. В ней можно было разглядеть сгорбленные силуэты — в преддверии ночи все уже заснули. И никого на вахте. Что-то здесь не так.
Скип больно схватил меня за руку пониже локтя, ногти у него оказались довольно острые.
— Гляди!
Становилось все темнее.
— Нет там ничего.
— А вот и есть.
— Я не вижу. Что там?
Скип что-то видел, в этом я не сомневался. Его ногти впились мне в руку.
— Вот оно! Смотри! Поворачивает голову сюда.
— Пусти! — Я отцепился от него.
— Заткни свой дурацкий рот! — разозлился Тим. — С тебя все и началось, Скип. Ты же сам сказал. Все из-за тебя. Разве нет? А?
Скип закрыл лицо руками.
— Это все ты, ты!
— Мальчики, уймитесь, — приструнил их папаша Дэн.
Капитанские сухари и мясо закончились. Фурункулы начали лопаться, словно маленькие вулканы. Мы ждали, когда умрет Уилсон Прайд. Да, ждали. Все знали, что он — следующий. Вот до чего мы дошли. Считали дни, надеялись, а он метался в сухом поту, пытаясь протолкнуть между губ почерневший язык. Наш корабельный кок, который готовил нам жаркое, пудинг, и перловый суп, и рис, и гороховую похлебку, как это принято у него на родине, добавляя в нее все подряд: или просто немножко соли, редьки, пару веточек какой-нибудь травы, собранной на незнакомом острове, — жарил мелких рыбешек — прямо с внутренностями, хвостами и глазами. Эх, утроба моя ненасытная. Бульон. Горячий бульон, а над ним — ароматный пар. Яркие зеленые листья, оранжевые коренья, на поверхности супа плавают кусочки порея — живая золотистая жидкость.
— Матушка моя готовила такой бульон. Окорок на кости — если удавалось раздобыть. Бобы и горох. Репа. Морковка.
— Ты выпустил дракона, — не унимался Тим, — вот что ты сделал.
— Да! И что?
— Ты. Ты сам сказал. Ты его выпустил.
— Порей, — продолжал я. — Порей — важный овощ. Обязательно нужен порей.
Больше Уилсон ничего не приготовит. Он теперь далеко-далеко. Душа его отправилась в дальний путь, перекинув через плечо котомку. Я пытался объяснить Тиму, как разучился понимать, что правильно, а что неправильно; объяснить, что я лишился всех чувств, что внутри у меня все горит и постоянно крутится и как много мне хочется ему сказать, но я не могу говорить, не могу заставить слова слетать с языка, потому что он стал слишком тяжелым и глупым.
Капитан молча снял нагревшуюся тряпку со лба Уилсона, смочил ее в прохладном море, отжал, встряхнул как следует, расправил и положил обратно.
Уилсон что-то говорил или, скорее, бормотал себе под нос — слов было не разобрать. Толстые губы завернулись внутрь, а глаза — когда он открывал их — смотрели в небо с почти насмешливым выражением.
— Мы с ним до этого дважды вместе ходили, — поделился с нами капитан.
— Правда? — Дэн методично расчесывал коросту, образовавшуюся у него вокруг шеи.
— Саймон, отодвинься в сторону, дай ему место. Скоро все будет кончено.
Саймон отсел. Пришлось подвинуться и Дагу — последнему это далось с трудом: ноги у бедняги страшно распухли. Теперь они уже были цвета подкопченного бекона. От боли Даг поморщился и несколько раз всхлипнул, сдерживая слезы.
Дэн подозвал нас, как наседка своих цыплят.
— Не смотрите туда, мальчики, не надо.
Мы сели с ним на носу.
— Смотрите лучше сюда. Сейчас мы займемся чем-то очень важным. Это приказ. Вы должны вспомнить все слова песни «Табак — индейская трава».
— Я не помню! — принялся отнекиваться Тим.
— Неправда. Напрягись. Помнишь, как бывало на лестнице в Уоппинге?
— Да, но слова я не могу вспомнить.
— Постарайся. А ты, Джаффи?
— Я только первую пару строчек помню.
— Отлично. Вот и начинай.
Табак — индейская трава,
Срезают ее, подрастет едва.
Она захватила нас в плен…
— Там еще что-то было, — напомнил Тим.
Она захватила нас в плен,
И сами мы та-та-та
Подумай об этом, куря табак.
Тим взглянул на Дэна:
— Продолжай, умник.
Дэн тихо запел:
Вот трубка фарфоровая бела,
На радость нам, покуда цела;
Как жизнь сама касаньем руки…
Недолгую паузу заполнил пронзительный стон Уилсона.
— Давай, Тим, — Дэн встряхнул его, — твоя очередь. Смотри на меня. «Как жизнь сама касаньем руки…» Как там дальше?
— Она превращается в черепки… — закончил строчку Тим, и мы втроем затянули в унисон: — Подумай об этом, куря табак.
— Нашли время песни петь, — раздраженно буркнул Габриэль.
— Скип, знаешь эту песню?
Скип отрицательно покачал головой. Глаза у него расширились и стали совсем стеклянными.
— Спокойно, Уилсон, молодец, не обращай внимания, — безучастно произнес капитан.
Уилсон хныкал, как маленький ребенок.
— Смотрите, что у него с горлом! — ужаснулся Даг.
Я повернул голову.
— Джаф! — Дэн взял меня за подбородок и потянул обратно. — Следующий куплет, давай.
— Я не знаю дальше.
— Сосредоточься. Все ты знаешь.
— Не помню.
Раздался звук, будто кто-то откачивал насосом воду.
— Я тебе помогу: «Курильщика трубка внутри грязна, грешной душе…»
Уилсон словно шел ко дну. Горло у него сжималось. Голос вырывался из бездны, глухой животный рев.
— Держись, — уговаривал его капитан.
— Что у него с горлом! — в панике кричал Даг. — Тим, продолжай.
— …сродни она, — произнес Тим.
— Отлично, теперь Джаф!
— Не помню.
— А ты напрягись.
Я не помнил. Что-то про дым и про то, как мы все вернемся в прах, и дальше в том же духе…
— Нагар и пепла на дне чуток, — торжествующе продекламировал Тим, — напоминают жизни итог…
— Ага, точно! — Я тоже вспомнил окончание куплета:
Все мы как есть — воротимся в персть.
Подумай об этом, куря табак.
— Молодцы! Еще один куплет. Давайте, мальчики, шевелите мозгами.
— Дым… — начал я.
Послышались страшные хрипы. Уилсон Прайд задыхался. Звук был такой, будто его тошнило и легкие лезли изо рта наружу.
— Дым! — Дэн щелкнул пальцами. — Скип! Теперь ты!
Скип заплакал.
Вдох, словно гвоздем провели по грифельной доске, и выдох в молчаливую бесконечность.
Дэн бодро продолжал:
— Дым, что так…
— Нет! — поправил его Тим. — Дым, что высоко поднялся так…
— Кончено, — сообщил капитан.
13
В капитанской шлюпке остались три человека, а у нас — пять. Я пересчитал по пальцам. Всего восемь. Кому-то придется пересесть к капитану. Но кому?
— Мальчики останутся со мной, — заявил Дэн.
Значит, Скип или Габриэль, но ни один из них не хотел переходить в другую лодку. Озадаченные, мы никак не могли решить этот вопрос.
— Ладно, — произнес кто-то, — слишком поздно, скоро стемнеет. Утро вечера мудренее. Ради бога, давайте спать.
Мы поели и от этого осоловели еще больше. Надо было прочесть молитву, как заведено, но мы лежали не двигаясь, словно тяжелые мешки.
Ночь была темная, ни звездочки. Все молчали, фонарь зажигать не стали.
Спустя какое-то время Дэн странным голосом, с чуть ли не торжествующей интонацией, произнес:
— И вот мы… вот мы все еще… Нас… — Он сказал это так, что можно было подумать, будто он улыбается.
— Восемь, — подсказал я.
— Спасибо, Джаф. Нас восемь душ, унесенных в море. Что тут скажешь?
Раздался смех. Не знаю, кто еще смеялся, — я точно хохотал, Тим — тоже, он лежал рядом со мной и трясся от смеха. И Дэн. Кто еще — не знаю. Несколько человек. В полной темноте чувство было такое, словно мы хихикаем, накрывшись с головой одеялом. Когда мы утихомирились, остался лишь умиротворяющий плеск волн. Я зевнул. Снова стала выделяться слюна, горькая, как лимон. Где-то в ночи висели тонко нарезанные полоски мяса: они сохли и пропитывались солью.