Аза (он сразу назвал ее так) покорно встала и пошла за ним. Домой пришлось добираться пешком, он не знал, как ехать с собакой в метро, заняло больше часа.
Мать была на смене, отец в депо, Демьян нашел тарелку с трещиной и синим цветком посередке, вылил туда из кастрюли щи. Аза выпила с совиным уханьем, шаркая языком по дну, начисто осушила. Затем Демьян повел ее в ванную, слегка потянув за холку. Вымыл ей лапы с мылом, вытер своим полотенцем. Что дальше делать – не знал. Хотелось скорее купить ошейник, он даже задумал какой: красный, с железными дырочками.
Мать разозлилась сильно, кричала, что ладно бы еще пуделя какого притащил, но не овчарку же?
Вот на черта тебе овчарка, спрашивала она, ты ж не охотник. А отец хохотал – почему ж не охотник, вот же пылится ружье.
Это не охотничья порода, сказал Демьян.
Без разницы, махнула рукой мать, все одно – огромная.
Мамочка, можно она останется, мамочка, ну пожалуйста, ныл Демьян, а она сказала ему: нет у нас места, Дема, держать такую собаку. И как ее прокормить? Он хотел сказать, что будет отдавать ей свою порцию, если нужно – щей вот, котлет и картошки, а мать разрешила, но временно: пусть поживет, пока не найдется хозяин. И надо развесить объявления, может быть, это чья-то, нельзя же так просто тащить в дом не пойми кого.
Те два месяца, что Аза жила с ним, были счастливейшими из всех – он просыпался с утра до будильника, наскоро одевался, кричал в темноту прихожей: «Аза, гулять!» Хватал поводок и бежал, перескакивая через ступеньки. Там – в утренней морозной дымке по команде Демьяна Аза живо пробиралась сквозь полосу бесполезных препятствий на занесенной влажными листьями собачьей площадке.
То же самое после школы. Он несся домой со всех ног.
Мать раздражалась все время – то грязные лужи в прихожей, то шерсти комки на полу, то супа почти не осталось, а она на неделю варила, между прочим, тут вам не рабочая столовка, у нее есть другие дела.
Аза на этой холодной войне вела себя мудро: пряталась под креслом-кроватью Демьяна, торчал только черный нос.
Однажды Демьян вбежал, швырнул в угол рюкзак, сорвал с вешалки ремешок, который служил поводком, крикнул: Аза, Аза! Но никто не выскочил к нему со знакомым уханьем. Он обыскал всю квартиру, все потайные углы – даже самые безнадежные, хотя уже понял – Азы тут больше нет, просто не мог поверить.
К супу не притронулся, лежал на полу и ждал мать. Мать появилась – в каждой руке по сумке.
– Сетки возьми, чего встал, – скомандовала она без «привета».
– Где Аза? – спросил Демьян, тенью заполнив проем.
– Все хорошо с ней, сынок, не волнуйся. – Мать даже как-то попятилась к двери, уловив настрой.
– Где она? – повторил он, наступая. – Где моя собака?
– Да в деревне она, чего ты, – скороговоркой строчила мать. – Тетя Надя забрала, помнишь, моя бывшая коллега. У них там дом большой, территория, у нее там будка будет своя, дом, понимаешь? Бегать есть где. Ну, большая собака, Дема, не для города она, а им там нужно. Они на забор повесят: «Осторожно, злая собака», хотя какая она злая, да, Дем? Вообще ведь не злая, но лает громко – как бы сигнализация.
– Но это же моя собака, – сказал Демьян, ничего уже не видящий из-за наступивших слез. – Это я же ее нашел.
– Ну нашел, молодец, – устала сражаться мать. – А теперь она живет у тети Нади. Порадуйся за свою собаку, что у нее теперь природа. Территория. Дом.
И добавила, сбавив голос:
– А у тебя скоро будет сестра.
Демьян в ужасе отшатнулся. Замер, а потом заорал вдруг:
– Я никогда тебе этого не прощу! Никогда! – схватил пальто и выбежал прочь из дома.
– Нужно мне твое прощение как собаке пятая нога, – бросила мать ему вслед, но этого он уже не слышал – шумно сбегал вниз по лестнице.
Он тогда несколько часов шатался по городу, вынашивал план мести, план побега, план поехать в деревню и выкрасть Азу, план найти и притащить другую собаку – еще больше и страшнее, на этот раз злую, и на дверь в кухню повесить табличку «Осторожно».
В парк, где он прятался, быстро спустилась ночь. Демьян проголодался, нащупал в кармане сушки, и больно кольнуло нутро. Он вышел к пруду, сел у кромки, долго всматривался в пустое, темное дно, где-то там наверняка спрятанное под созревшим льдом. Лед он потыкал палкой – показалось, крепкий. И сделал шаг – захотелось скользить вперед. Лед треснул, сразу же и как будто весь, тонкая корочка лопнула под ногами. Демьян только ахнул и весь оказался в воде – пытался нащупать дно, вроде бы у самого берега должно быть мелко, но только проваливался сильней.
Он долго барахтался, руки уже онемели, почти не чувствовал ног, кричать тоже почему-то не выходило, наконец удалось опереться на что-то, как будто внизу подставили табурет. Последним рывком он выпрыгнул всем собой и схватился за каменный берег. А потом вытянул себя, вцепившись за мерзлую землю.
До дома дошел в тяжелом размокшем пальто, как будто тащил на себе плиту – и с плитой внутри. На пороге упал, мать в ужасе отступила, а отец занес его в ванную, сунул в воду, обжегшую кипятком.
Следующие две недели Демьян не помнил – только бред от температуры, горькие порошки, банки, горчичники, небытие.
Когда оклемался, мать принесла ему календарь на 1996 год – с большой овчаркой. И еще сказала, что у Азы все хорошо, она гоняет кур и шлет ему привет.
И еще – извини, сказала мать. Извини, но не стоило топиться из-за собаки.
А из-за чего стоило, спросил он.
Мать махнула рукой и вышла, захлопнув дверь.
Сестру назвали проще – Катей. И чем проще Катя становилась, тем сложнее была к ней родительская любовь. Кате всего досталось сполна – и внимания, и ожиданий, и нулевых.
Катя быстро себя нашла: после школы торговала на рынке турецкими дубленками и радужными ершиками для разгона пыли, стояла вместе с матерью, которую к тому моменту сократили в больнице, на картонке, увещевала, привлекала фиолетовой курткой из полиэстера и крашеными волосами. Демьян злился, просил сестру хотя бы окончить школу, ругался с матерью до хрипоты, а та говорила: отстань, ты бы лучше помог, толку от тебя никакого. Отца уволили, и он запил совсем. Демьян поступил в аспирантуру. Родители смеялись: чего ты за дурак такой, люди бизнес делают, на ноги встают и страну поднимают с колен, а ты со своими книжками, много книжки твои нам денег сделают?
Хоть бы когда-нибудь они гордились им, единственным из всей семьи, получившим высшее образование, но нет, Катенька молодец, Дёма у нас… Ой, да смешно говорить.
Демьян Катю ненавидел – не мог объяснить себе, почему ее, по всему видно, не такую удачную, любят больше, чем его – правильного, самого себя вскормившего и давшего плоды. Потом понял, что логики в этом не было, слепая любовь.
В семнадцать Катя родила сына, любимого внука родителей. От кого родила неизвестно – да и какая разница, свой ведь! Демьян, освобождай квадраты, ты уже взрослый, пошел бы работать, теперь ведь еще и маленького надо кормить, а чем, Дёма, чем – ведь никто толком и не работает, а ты тратишь время на книжки, не дело, Демьян, принимайся за ум. Он вышел работать в ночь. Грузил какие-то ящики, днем готовил школьников к поступлению, по вечерам – в институте.
Когда его взяли младшим преподавателем, снял квартиру с приятелем. Родителям деньги носил ежемесячно, но без особых благодарностей. Да и не ждал уже ничего – есть предел и у ожидания. Просто звонил в дверь, протягивал конверт, пил чай на кухне, как каменный гость, стараясь не видеть, во что превращается жизнь когда-то родных людей. Выходил через час из подъезда, жадно вдыхал сырой воздух свободы. К лету удалось накопить немного, несмотря ни на что: купил абонемент в бассейн. Тогда и решил почему-то: у меня все будет иначе. Я выбрал себе другую жизнь, я заслуживаю любви, и жизнь мне любовью отдаст.
Сейчас, когда Марьяна демонстрировала ему свое безразличие (с улыбкой, конечно, жалостливой, но наигранной), Демьян превращался в кимвал звучащий и любви не имел. Имел раздражение, ненависть, злость – сразу от матери до Марьяны разливалось все это в нем и разрывало его изнутри. «Я хороший», – убеждал он себя в детстве, в слезах, запершись на кухне, раскачивался словно маятник и твердил: я хороший, хороший, хороший. Вот и снова: «Я хороший» – хороший, хороший, но совершенно потерянный. Марьяна его за это сначала жалела – как же можно не полюбить такого? Но сама не смогла, кажется, хотя и рассчитывала. Иногда во время ссор она говорила: ты слишком хороший, Демьян, в этом твоя проблема. Даже когда яйца достать нужно, ты этого не можешь. Потому что это неприлично, а у тебя на плохое ресурсов нет, этим я должна заниматься.
И в Демьяне снова качался маятник.
Когда родилась Марта, мать позвонила. «Поздравляю с дочкой, – сказала она короткой строкой. – Денег не вышлешь? Катеньке надо бы помочь, у нее ведь тоже сын, ты теперь понимаешь – дети». «Мама, это ведь твоя внучка…» – начал было Ян, хотел спросить, не хочет ли она приехать, хоть посмотреть на нее. «Дёма, – строго отрезала мать. – Ты думаешь, я совсем умом поехала? Раз твоя дочь – значит, внучка мне, это понятно». Мартой она никогда не интересовалась. О рождении Аси Ян сообщил коротко – в ватсап. На улице снова стояла весна – громко и радостно просыпался размякший мир. Получил в ответ наклейку – букет роз с мерцающими звездочками и подписью «Христос Воскресе!»
19. Мэй
Нет, сказал сам себе Демьян, стоя утром перед зеркалом в ванной, широкой, как поле для гольфа, – нет, я больше не буду жить без любви. Надо только найти ее. Кого ее – он и сам не знал, но душа требовала поисков. Впрочем, чего искать? Нужно просто плыть по течению и принимать дары.
Он не помнил толком, как выглядела та студентка, не помнил имени.
В аудитории осмотрелся – нет ли еще кого-то, способного заменить? Но ничего не попалось под руку. Решил, что стоит сходить в деканат, там поднимет списки, найдет. В деканат пошел вместо обеда.