Джиллиан. Алекс. Брук. Алиса. Пегги (тут он добавил: Гуггенхайм). Найджела. Кейт (здесь ему на ум пришло: Уинслетт). Шерил (конечно, Кроу!). Он даже засмеялся – это забавно, достал телефон и записал в заметки: «Игра на ассоциации с именами». Ян решил, что это неплохая проверка учета культурных кодов: он предложит ребятам на занятии список имен или даже пусть они называют свои – а все остальные должны на счет три дополнить имя фамилией, с которой оно сразу же сочетается в голове.
Питер. Чарли. Бренда. И даже Настя. Он вспомнил: это русская девочка, дочь каких-то эмигрантов в первом поколении, она рассказывала ему о своем маленьком городе в России, маленьком, да удаленьком – кажется, в этом городе повсюду разливалась нефть. Настя сказала, что ее родители не были богатыми по меркам этого города, но сложно в это поверить, если она смогла уехать и учится теперь здесь в университете.
Кевин. Риз (Уизерспун). Мэй. Желтое платье.
Ее звали Мэй.
Споткнулся об это имя и сразу же вспомнил: платье, светлая, волосы волнистые, как у Марьяны, он тогда еще внутри усмехнулся, что ему не придется к новой женщине привыкать.
Окей, Мэй Ройз, найти тебя было легко.
Мэй стояла возле своей машины – старого «жука», вместо желтого платья на ней был брючный костюм – серый, белая блузка, бриллиантовая капля на влажной ключице.
– Привет, мистер Ян, – сказала она радостно, заметив его. Мистер Ян – так его называли все студенты. Его бесило, что к нему обращаются по фамилии, поэтому перешел на имя. Отказаться от своей фамилии было для него только в радость, чтобы ничто не роднило его с семьей.
– Привет, Мэй, – ответил он и протянул руку. – Зайдем в кафе?
– Вот уж не ожидала вашего сообщения!
– Да я сам не ожидал, знаешь. Но тут вспомнил твою работу… Ты еще работаешь над этой темой?
– О да. И я сейчас веду группу пострадавших от харрасмента. Так что могу рассказать многое. А что, что-то произошло?
Ее лицо мгновенно стало озабоченным и серьезным, Ян ненавидел это в местных – ему казалось, что это ложь, лицемерие, что не может человек вот так распоряжаться собственной мимикой и тем паче эмпатией. Но в Мэй ему это понравилось. Способность сопереживать ему нужна была сейчас хлеще иных способностей.
– Нет, – он мягко коснулся ее плеча, улыбнувшись. – Нет, ничего не случилось. Просто хотел узнать, какая сейчас в этом направлении ведется работа, пишу статью.
Он соврал и соврал легко – никогда еще не было ему так легко и складно врать, а она это приняла, не усомнилась даже.
Дома сидел за ужином и думал про Мэй. Про то, как она рукой провела по его спине прощаясь. И про то, что она выглядит слишком взрослой для своих двадцати, они с Марьяной так точно не выглядели, когда познакомились. Они и в двадцать пять еще были подростками, их не занимали идеи спасения мира, раздельного сбора мусора или борьбы с мясоперерабатывающими заводами, а работы в комитетах и денег на костюмы у них просто не было, не говоря уж о машине.
Понял, что снова с нежностью думает о Марьяне, и резко отбросил эту мысль – хорошо бы о ней забыть, хотя бы на время.
Перед сном спрятался в душе, впервые за много лет дверь закрыл на замок.
Через полчаса постучала Марьяна: «Ты там утонул, что ли?» А он почти. В два счета довел себя до конца – душ, как водопад, шумел неистово. Думал о желтом платье, о блузке, о влажной ключице, о светлых волосах. Порадовался, что обошелся без порно. Потом вытерся, сел на край ванны и написал в сообщении: «Теперь все время думаю о тебе».
20. Манго
Ольга пришла в редакцию, сняла туфли и кинула их под стол. Натерла ноги, идиотская неудобная колодка. Через пару часов совещание с советом директоров, нужно представить план развития на следующий квартал, вообразить какое-то будущее, а у Ольги-то все уже в прошлом. Посмотрела вечером сериал о сексе после пятидесяти, подумала, что это здорово, когда женщины так в себя верят, но у Ольги совершенно не было на это сил. Классно было бы поехать в отпуск, на какое-нибудь вшивое море, чтобы вытянуть ноги и лежать на шезлонге, который стоит в три раза дороже вменяемого. «С кем ты поедешь на море? – спросила сама себя Ольга. – Ну не с мужем же?» И сразу же подумала про Марьяну. Здорово было бы отогнать от себя эту мысль, но она в последнее время ее преследовала. Даже во сне: во сне она была в черном – в чем-то свободном и летящем, будто с хвостами, а Марьяна лежала рядом на широкой отельной кровати и гладила ее – лежащую на покрывале лицом вниз – по сложенным крыльям. Ольга даже во сне запретила ей раздевать себя, но руки не прогнала.
Проснулась в состоянии, которое требовало срочно Марьяне написать, какую-нибудь бессмысленную ерунду, но вот до этого момента не могла придумать, что именно. А сейчас стало ясно, что просто нужна поддержка, импульс, правильные ободряющие слова.
Стоило лишь открыть шкаф и взять это. Просто написать.
Сфотографировала манго на столе, написала: «В Ашан завезли приличные». Марьяна тут же отозвалась: «Созрели?» Ольга иногда удивлялась – у нее телефон в руках все время, что ли?
И следом добавила: «Созрели, в отличие от меня, а я все еще не знаю, что говорить на совете директоров».
«Ты обязательно справишься, – ответила Марьяна то, чего от нее и ждали. – Ты лучше всех».
А что еще надо? Ольга всегда знала, где взять необходимое – тепло, слово, желание. Не в этом ли суть их связи?
Конечно, хотелось бы, чтобы как у людей. Чтобы муж был таким человеком, чтобы ему было не все равно. Чтобы это от него можно было получить поддержку и тепло. Ведь было же это когда-то? Когда? Очень давно.
Вспомнила, как ездили в Грецию. Ходили по древним камням, рассматривали окаменевшие брызги песка. Он держал ее за руку, чтобы не поскользнулась. Одним утром она проснулась с раскалывающейся головой – давление или смена климатической зоны – в общем, не могла встать, тошнило. Он принес ей таблетку, а потом долго держал в ладонях гудящую голову, пока она не заснула. Один день из отпуска был потерян, Ольга злилась – пропустили экскурсию в пещеру Зевса, а сейчас радовалась, что он был таким – муж нечасто проявлял заботу, да и Ольга в ней не нуждалась. Молодая была и глупая – сейчас бы все отдала.
Во второй половине жизни никому не нужна пещера Зевса, вот бы кто-нибудь обнял.
Но не Марьяна. Или Марьяна?
Устала от этих метаний невыносимо.
Вспомнила еще любовника Андрюшу. Недолго все длилось, но было ярко. Он был неистовым, резким, каким-то несдержанным. Однажды на летней веранде кафе посадил ее на колени. Набросил юбку как абажур. Выгонять их пришел администратор – увидел в камеру. Стыдно было ужасно, Ольга это кафе любила, там были самые лучшие хинкали. Но и весело тоже. Изгнанные, они хохотали, шли под дождем вдоль Патриарших, он прижимал ее к себе за талию. Ольга про это, конечно, рассказала Марьяне, и та натянуто улыбалась с плохо скрываемым раздражением. Сказала, что это совсем уже за гранью. И Ольга не поняла, какую грань она имеет в виду.
Теперь все схлынуло. И где то будущее, о котором ей нужно подумать? «Подумаю об этом завтра», – решила Ольга и усмехнулась случившемуся каламбуру. Открыла ноутбук и быстро набила тезисы – четко и по делу, как она умела, когда соберется в кучу. Выкурила наполовину сигарету, захотелось чего-то свежего.
Очистила манго. И правда хорошие завезли: не соврала.
21. Бег
Перед отъездом с Яном в их новую жизнь Марьяна думала только об одном: как она переживет разлуку с Ольгой. Она давно привыкла к мысли, что между ними ничего не будет, но к тому, что ее совсем не будет, привыкнуть было нельзя.
Подруги смотрели на Марьяну глазами, полными сочувствия, и интересовались: ну а как ты будешь потом? Это вкрадчивое «как» и непонятное «потом» напоминало беседу здорового человека с безнадежно больным; будто все они понимают что-то очень важное, а Марьяна нет, и жалеть ее опасно. Словно через месяц она выйдет из комы, и неожиданно выяснится, что на календаре 2048 год, за окном зима, и ей давно не двадцать семь. И вот она выглянет в окно, а они скажут: ну что ты, что ты, выпей лучше воды. А сами друг другу такие сигналы подают, мол – о боже, сейчас она увидит, что машины давно летают по небу, и что кошку мы ей подменили, и что путинская эра кончилась восемнадцать лет назад. Мол, давайте ей сначала об этом как-то намекнем, подготовим.
Марьяна думала иначе. Ей казалось, что все пройдет, перемелется, сотрется, закончится, словно и не было ничего: раз – и не было этих дней – от августа до августа, даже чуть больше, каких-то семь лет ничего не было. А потом она будет долго и тихо Ольгу любить, скорее всего, всю жизнь, но будет врать, как она будет врать, она же совсем не умеет врать.
Ну а что, собственно, такого было? – спрашивала себя Марьяна. Ничего такого: не было парков, лавочек, острых губ, от которых она не могла отвести глаз, не было голоса, который ей так нравится, не было этих летящих рук, которые так случайно ее касались; не было вкусной еды и кислого вина, запаха, что навсегда въелся в ее дыхательную систему: когда она не видела Ольгу, она ее чувствовала. Нет, нет и нет – не было ничего – по крайней мере, такого, о чем можно легко забыть.
Как она может уехать? Ну, она не умрет. Существование Марьяны будет лишний раз доказывать, что от любви не умирают, а просто перестают жить. Какая глупость: не обязательно умирать, чтобы умереть.
На этом…
Зазвонил телефон.
Ольга.
– Что делаешь?
Думаю о тебе.
– Да так, вещи собираю.
– Помочь?
Еще не хватало. Еще не хватало, чтобы ты помогла мне выпроводить меня отсюда.
– Если хочешь.
– Хочу, раз спрашиваю.
– Приходи.
И она приходит. Опять и опять. Впрочем, на этом все.
А потом проходят какие-то годы – никто от этого не застрахован.
– Пойду пробегусь, – сказала Марьяна и вывалилась из дома через черный ход. Прошла мимо переполненных мусорных баков, аккуратных соседских гортензий и стены, напрочь заросшей плющом. Вышла на улицу с дихотомическим рядом одинаковых домов.