Выбирая томаты, Марьяна думала: ведь жила же она сколько-то лет без Ольги, нормально жила, не жаловалась, в общем, даже не страдала, иногда была счастлива – надо было только вспомнить как.
Каким был их последний разговор? Он случился на следующий день после той встречи в музее, после похорон отца. Они встретились где-то в центре, походили по мокрым от ночного дождя улицам. Было промозгло, после выпитого намедни клонило в сон. Ольга сказала: давай я тебе кое-что покажу.
Марьяна сказала: давай.
Они сели в такси и куда-то поехали, шины терлись об асфальт, как кошка об ногу хозяина.
Вышли у «дома с мозгами», у здания РАН – отец часто ездил сюда по работе, но кто скажет теперь, чем занимался.
Калитка была открыта, она и не знала, что сюда можно свободно войти, что внутри это здание расщепляется еще на несколько звеньев, что, если задрать голову изнутри двора, можно увидеть стеклянные пирамиды, и голова закружится от неба, которое в них лежит. Прошли насквозь – через сочленения дул крепкий северный ветер, как будто с моря.
Они спустились по лестнице и замерли у порога. Под ногами в туманной взвеси лежал огромный проснувшийся город. Над ним – вертолет, взбивающий электрический воздух.
«Вот что я хочу тебе показать».
Покажи мне все – все то, чему нет названия, потому что все слова, которые ты знаешь, здесь будут фальшивыми, лишними, лишенными смысла, потому что нет никого, кроме нас – запутавшихся, голодных, прямо с утра решившихся на короткое рискованное путешествие – и стоящих на этом ветру настолько отдельно друг от друга, насколько это вообще возможно.
«Вот что я хочу тебе показать, и я хочу, чтобы ты это запомнила».
Да уж поверь, я запомню. Как хочется удрать – вниз с парапета, и как хочется, чтобы это длилось вечно – секунда между тем, как ты толкнешь меня и шагом назад – в слепое пятно грязного асфальта.
Так думала Марьяна, но сказать это было нельзя, как будто эта тяга – подойти, встать и шагнуть – была вызвана чем-то другим, дефектом, который существует в ней, и только в ней.
– Дух захватывает, – созналась Марьяна, и непонятно, к кому она обращалась – к Ольге или к городу, который был просто фоном, декорацией для этой встречи.
– Мне кажется, нам нужно сделать перерыв, – сказала Ольга, глядя куда-то в башни Москва-Сити.
Вот сейчас бы и шагнуть – туда, где больше нет причин делать перерывы.
– Почему? – спросила Марьяна дрогнувшим голосом.
– Потому что мы зашли куда-то не туда. Это неправильно. Нужно остановиться.
Холод вонзился Марьяне в лопатки.
– Ты можешь просто объяснить, что тебя расстраивает, и я больше не буду этого делать, – попросила Марьяна. – Пожалуйста.
– Ты не сможешь этого не делать, – возразила Ольга. – Ты же не можешь перестать чувствовать.
– Тебе не нравится, что я так много чувствую к тебе?
Мне не нравится то, что я чувствую к тебе, должна бы сказать Ольга, но она поежилась в свободной кофте, постоянно спадающей с одного плеча, и сказала:
– Просто небольшой перерыв, ладно?
Что мы знаем о человеке, стоящем рядом? Что мы можем в нем понимать? Когда мы не объясняем ничего, мы оставляем другому право домысливать, фантазировать, придумывать нас. И это всегда ложь.
Должно быть, глупо, но Марьяна вдруг представила это колесо сансары – как будто каждую новую жизнь двое, предназначенных друг для друга, сквозь поля, горы и буераки ищут и находят, встречаются – иногда не в самых удачных воплощениях. И нужно переждать эту жизнь, и в следующей снова – искать. Может быть, выйдет получше.
– Я нашла тебя здесь как могла, – тихо сказала она, бросая сигарету в глубь города.
– Что? – спросила Ольга.
– Ничего. Пойдем.
Они вернулись на сиротливую улицу, засаженную кленами и тополями, коротко обнялись, стараясь не слишком касаться друг друга – как сквозь воздушную подушку безопасности, и пошли – каждая своей дорогой. Марьяна – в метро, Ольга – в такси.
Марьяна помнит, как все это начиналось, как горел Ольгин взгляд. Ее взгляд горел не по ней. По ней звенел колокол, звенел всеми церквями этого города, заполненного куполами. Наверное, если посмотреть на него из космоса, можно увидеть лишь позолоченные ножки перевернутых бокалов и черные маслины раскрытых зонтов.
Это лето будет дождливым, сказала ей много лет назад продавщица в секонд-хенде.
Марьяна отложила майку и купила свадебное платье: белое, в цветах, с полоской жемчуга на спине. С длинной мантией шелкового хвоста, на котором можно ехать по полу, если ты кошка или собака миниатюрной породы. Если ты хомячок.
Если ты хомячок, жаждущий свободы, не представляющий толком, на что она тебе сдалась.
Купила и написала Демьяну: «Со свадебным платьем решено».
Потом пришла домой и сказала ему: «Ну хорошо, Ян, хорошо, давай уедем».
Уезжали в августе. Демьян откуда-то притащил чемодан размером с трехэтажный дом.
Марьяна сложила туда книги и немного одежды, а он спросил: ты на каникулы едешь?
Ну примерно да, она не верила, что у них так надолго получится. А потом девочки – Марта сначала, потом Ася. Одна за другой. Ольга всерьез радовалась, присылала подарки детям, плакала даже, когда она ей впервые фотку младенца отправила. Так и написала: плачу от радости за тебя.
Вообще, когда Марта родилась, они почти не общались. Так, открытки на Новый год и день рождения. Марьяна писала ей: «Будь здорова и по возможности счастлива». Ольга писала в ответ: «Надеюсь, вы не болеете». Это было нелепо.
С Яном зато идеально.
Когда они впервые приехали с Мартой в Россию, тут же пришла знакомиться. Демьяна, конечно, не было. Марьяна обняла Ольгу и стояла так добрые несколько минут, а футболка намокла от молока. Когда вспоминает это сейчас – в животе проплывает скользкая рыба, бьется башкой о борта.
Нужно было тогда разводиться и умолять Ольгу остаться с ней. Но вместо этого они с Демьяном снова уехали и зачали Асю. Или даже зачали ее в ту же ночь. Почему-то радость от встречи с Ольгой подействовала на Марьяну так: она настолько ею до краев наполнилась, что и на Демьяна расплескалось.
И могло бы так всю жизнь продолжаться, наверное, если бы вдруг не умер отец и Марьяна не приехала в Москву, не взяла Ольгу за руку в музее и не почувствовала, что вот: вот он (или она? Есть ли разница?), тот единственный мой человек, которого я так ждала – чуть с ума не сошла.
Ольга руки не отняла, улыбалась ласково. Говорили долго. Несколько часов – водка лилась рекой. Марьяна внутри трещала, как сосновые дрова в костре, но не решалась узнать, что там у Ольги. Поэтому отпустила. До утра гуляли как пьяные (даром, что пьяные и были) по сонному городу, хохотали, немного плакали, потом вспоминали что-то необязательное, потом Марьяна посадила ее в такси. «Невыносимо тебя люблю», – сказала она, прижавшись, как маленькая. Ольга вздрогнула, шагнула в любезно распахнутую дверцу, исчезла. Как можно было отпустить ее? Очередная глупость.
Домой вернулась другой. Ян заметил это, решил не спрашивать: пройдет, наверное. Невозможно все время присматриваться к человеку и искать в нем ущерб. Может быть, просто устала, может быть, тоскует по отцу. У каждого свои недостатки и раны. Надо это пережить, постараться. Ян считал себя великодушным. Марьяна внутренне была ему благодарна. Следующая неделя далась тяжело. Ольга соскочила и исчезла в тумане, никаких писем, сообщений и надежд. Марьяна мучилась, крутилась во сне, постоянно вращала в голове диалог, бывший монологом отчаяния, мечтала о встрече.
Потом: магазины, новый семестр, куртки и шапки, школа, уроки, быт. Все как-то стерлось, улеглось, Ян проявил терпение. Однажды утром Марьяна даже почувствовала к Ольге отвращение. Стало полегче. Она высунула руку из-под теплого одеяла, обняла Яна, прижалась к нему. «Ты чего?» – спросил он, удивившись. «Как думаешь, успеем, пока дети не проснулись?» – спросила она. «Успеем», – поспешно кивнул Ян и даже застеснялся собственной радости.
Они всегда успевали. Марьяна старалась тихо, чтобы никого не разбудить. Но в этот раз тихо не вышло: злилась, а злость – не тихое чувство.
Но все равно – Марта пришла уже после. Они лежали под одеялом, уставшие.
Жаль, что этого ненадолго хватило.
34. Нападение
Вызвали его во время лекции. Ян замолчал на середине фразы, сразу же, как только открылась дверь, и понял – вот оно. Случилось. Кивнул ассистенту, что подойдет сейчас же, а сам присел, чтобы успокоиться. Студенты смотрели на него обеспокоенно. Кто-то спросил:
– Мистер Ян, все в порядке?
Он прикинул, могут ли они уже быть в курсе, но, как бы там ни было, через полчаса или завтра они все равно узнают все. Нужно было действовать правильно, чтобы не стать посмешищем.
– Да, да, все хорошо. Небольшое недоразумение, но, возможно, какое-то время мы встречаться не будем.
– Это из-за той студентки? – раздался чей-то голос, и Ян внутренне порадовался, что сразу же обозначил произошедшее как «недоразумение» и вроде как не стал лгать.
– Произошел неприятный инцидент, – сказал Ян, вытирая пот со лба, который бежал струйками, как в спортзале. – Но мы – я имею в виду университет – со всем разберемся. Не волнуйтесь.
Он отпустил студентов, многие из которых пообещали ему свою поддержку и положительные характеристики, и на ватных ногах пошел в сторону кабинета декана. Он судорожно думал о том, что сейчас нужно сказать – так много зависело от этих первых слов, от его раскаяния, сожаления и признания вины, но и переборщить с этим нельзя – чем больше вины он возьмет на себя, тем меньше шансов, что его помилуют.
Профессор Бенэт сидел в кресле и мял в руках бумажный стаканчик от кофе. Когда Ян вошел, он поспешно встал и протянул ему руку.
– Садитесь, мистер Ян, садитесь. Полагаю, вам известно, почему я вас пригласил, да еще и так срочно?