– Но с тобой-то я могу поговорить о вере по-нашему?
Грицко надулся и важно произнес:
– Fides sine operibus mortua est. Вера без дел мертва есть. Так сказано в древних книгах.
– Растолкуй.
– Все просто. Если ты веруешь в Бога, то и живешь по-божески. Делаешь добрые дела, угодные Богу. Если же ты творишь зло, то, значит, у тебя нет веры. Так говорит наш пан профессор и обзывает нас «безбожниками» за частые посещения шинка. Вот твои друзья – поистине верующие люди. Они который день кормят и поят бедного студента. А ты, Иван, робишь добрые дела?
Царевич смутился.
– Не знаю. Думаю, нет.
– Тогда тебе, как и мне, еще далеко до познания истинной веры. Плачет по тебе матушка virga.
– Значит, ты ничего не поведаешь мне о Боге и вере?
– Своими словами не поведаю. Могу пересказать книги великих мудрецов. Но не думаю, что они помогут тебе. Философия – наука многоголосая. Сколько мыслителей, столько и голосов, думок, противоречий. Плутон писал так. Арест – этак. Африкан Полинезийский – по-своему. Димитрий Симонид – по-своему. Иногда мне кажется, что наша философия – бестолковая лженаука. И не был ли прав мудрый Экклезиаст, написавший: «Суета сует, всяческая суета»?
– Так зачем же ты учишься этой бессмысленной науке?
– А что мне робить? Идти працувать? Уволь! А так я ежедневно за казенный счет сыт, пьян и нос в табаке. Вот наступило лето, начались вакации. Нас, студентов, распустили по домам. В сентябре встретимся в академии на лекциях.
– И так всю жизнь? – ахнул царевич.
– Ты что! Только пять лет. Ну, выдающихся тугодумов могут оставить и на второй год. Но твой покорный слуга не принадлежит к их числу, gloria Dei – слава Богу!
– А потом? Вот выучился ты этой суетной науке. Как она прокормит тебя?
– Тю! Чтобы философия и не прокормила? Многие богатые паны хотят, чтобы их дети читали по-латыни сочинения древних мудрецов. Поэтому всегда можно устроиться домашним учителем в хорошую семью. Или остаться преподавать в академии. Не бойся, хлопец, я с голоду не помру.
Иван загрустил. Вот тебе и мудрец Грицко! Вот тебе и наука философия!
– Ничего, – утешал студент. – Не перевелись еще на белом свете настоящие мудрецы. Кажут, в Средиземном море есть остров Эрос. На нем живут философы, что утекли от нашего суетного мира. Этот остров – сущий рай, страна блаженных. Если ты не найдешь веру у ляхов или немцев, посети Эрос. Только, кажут, попасть на него сложно. Но это уже не моя печаль.
– Поехали с нами, Грицко! – попросил царевич. – Думаю, ты нам будешь полезен.
– Тю, хлопец! Я вольный казак. Куда хочу, туда и иду. А хочу, никуда не иду. Хочу, горилку пью. Хочу, гопак танцую. Хочу, целый день сплю. Ты думаешь меня к делу принудить. Не выйдет! Labore eques occumbunt – от работы кони дохнут. Пан профессор и пан ректор не могут от меня ничего добиться. А ты и подавно не добьешься. Нам с тобой не по пути.
Иван был раздосадован. Сколько времени ушло на пустой разговор с пустым человеком!
– После обеда выезжаем, – буркнул царевич и пошел в хату.
Демьян и Кудеяр спорить не стали. Да и Грицко заявил, что ему надо идти дальше – в Диканьку к какому-то состоятельному пану, что хочет обучить единственного сына латинскому языку.
Трындычиха пыталась задержать гостей. Мол, мало покушали, мало попили, мало погуляли. Но Иван твердо отклонил ее доброжелательную настойчивость:
– Мы у тебя, тетушка, будем есть и пить на обратной дороге, когда веру найдем и с ней домой будем возвращаться.
Обедали скромно. Царевич упросил старушку не готовить ничего этакого. Наскоро собрались и покинули гостеприимный дом атамановой тетки. Грицко пошел в свою сторону. Друзья поехали в свою.
Кудеяр горделиво восседал на вороном жеребце царевича. А Эльдингар старательно изображал обыкновенного коня. Ему хотелось прыгнуть в небо, перелететь на самый край земли и дальше – за море-окиян. Но он сдерживался.
Атаман, поняв, что юноша расстроен, решил развлечь его беседой.
– Хошь, расскажу о черкасской стране? Моя мать родом отсюда. Я здесь часто бываю. Многое знаю.
– Изволь, расскажи.
– Черкасы – народ добрый и веселый, но притом беспечный и ленивый. Земля их плодородна. Здесь хлеб родится не так тяжело, как на Куличках. Черкасы могли бы жить на зависть всем богато, но склонность к праздности губит их. Прибавь сюда любовь к горилке. Русский мужик пьет от голода и холода, а черкасский – от скуки и безделья. Когда-то этот край принадлежал нашим Куличкам. Все здесь было наше – власть светская и духовная. Из Кучкова сюда назначались воевода и митрополит. Но при царе Фосфоре, деде царя Алмаза, ляшский король Казимир отвоевал эту землю у Куличек.
Глава 23
Издревле ляхи и немцы противопоставляли себя русским – жителям Куличек и сказочного царства. Мол, у нас блистательная и галантерейная Урюпа, а у вас гнилое болото и дремучий лес. Мы – просвещенные урюпейцы, а вы – варвары, дикари и невежи.
У нас беззаботная жизнь и свободные нравы, доступные развлечения и прелестные наряды, прекрасные дворцы и чудесные сады, громкая музыка и веселые танцы, пышные пиры и сладкие вина. А у вас только мужики с бородами да бабы в платках.
Черкасы оказались на границе противопоставления – между урюпейцами-ляхами и варварами-русскими. Это определило их непростую судьбу. Каждый хотел владеть плодородной черкасской землей. Каждый хотел перетянуть на свою сторону добродушное племя землепашцев.
Когда шла война между русскими и ляхами, черкасы благоразумно уклонялись от участия в ней. Кто побеждал, того они и поддерживали. Сами в битвах не сражались, но при случае охотно грабили военные обозы. Не гнушались обирать мертвых и раненых, оставшихся на поле брани. Не пропадать же добру.
Король Казимир оказался сильнее царя Фосфора. И черкасские земли отошли к нему. Первым делом победитель стал насаждать ляшскую веру. Однако не вполне успешно. Черкасы были слишком ленивы, чтобы переходить в новую веру. Народ оставался при своем. Хотя дворяне, желавшие веселиться на королевских балах, охотно принимали папскую веру.
Впрочем, духовное влияние ляхов все равно было сильно. В древнем городе Егупце, столице черкасской земли, по образцу урюпейских университетов была основана Замогильная академия. Учили там латынь и заумные заграничные науки. Толку от такого учения было немного. Но ляхи гордились – они принесли свет урюпейской образованности в страну дикарей.
Черкасы оказались в двойственном положении. Светская власть в их стране принадлежала ляхам, а духовная – русским. Король назначал своего наместника, гетмана. А патриарх всех Куличек – своего наместника, егупецкого митрополита.
Да вот еще напасть! Сарацинский шахиншах, пользуясь тем, что русские и ляхи ослабли после войны, построил на берегах моря, с юга омывающего черкасскую землю, неприступные крепости. И теперь каждый високосный год требовал с землепашцев дань – пять тысяч дирхамов.
Бедные черкасы платили налоги ляшскому королю, церковную десятину – русскому патриарху и дань – сарацинскому шахиншаху. Их страна окончательно обеднела. И многие в поисках лучшей доли разошлись по соседним державам. Кто к русским, кто к ляхам.
Мать Кудеяра, бедная сирота Оксана, ушла на заработки на Кулички, встретила там хорошего парня и вышла замуж. Ее сестра Марыся – тетка Трындычиха – осталась на родине. Она не нашла подходящего жениха и всю жизнь прожила старой девой. Одиночеством и бережливостью объяснялось ее относительное благополучие.
Вспомнив покойницу-мать, атаман умолк, загрустил и поник головой.
Так молча и ехали до вечера. Уже в сумерках увидели постоялый двор – большую хату с пристройками и сараями. Окошки светились, слышалась музыка. Во дворе стояли чумацкие возы с задранными оглоблями. Распряженные волы задумчиво жевали сено у яслей.
Вошли в хату. Слепой музыкант играл на гнусавой скрипке. За длинным столом сидели чумаки и тянули горилку. Двое, уже изрядно пьяные, пытались плясать гопак, но у них ничего не получалось.
За другим столом в одиночестве сидел необычный постоялец – монах-папист в белой сутане из дорогой шерстяной ткани. Хозяйка двора, женщина бойкая и решительная, тумаками и пинками огораживала гостя от назойливого внимания чумаков. И никто не мешал ему спокойно поглощать ужин: чудно зажаренного барашка, парочку голубей на вертеле, шесть штук самых жирных карасей и жбан пива.
Неразменный рубль, поданный Иваном, пробудил в хозяйке живейшее чувство искреннего гостеприимства.
– Панове, я не посажу вас с грубым мужичьем. Извольте присесть рядом с шановным Алоизием, настоятелем монастыря в Жмеринке.
Друзья, несколько оробев, приблизились к столу и поклонились монаху. Он поднялся и принялся радостно пожимать им руки.
– Алоизий Морошек, папский прелат, аббат монастыря святой Цирцеи. Еду из Жмеринки в Конотоп к своему другу отцу Мельдонию Держиморде – игумену тамошнего Святогорского монастыря. Прошу, панове, разделить со мной скромную трапезу. Хозяйка, еще пива!
На столе явилось и пиво, и сковородка со шкварчащей колбасой, и тонко нарезанное сало.
Друзья сели рядом с монахом. Царевич не мог скрыть удивления:
– Отче, я слышал, монахи не вкушают мяса, но, вижу, ты не отказываешь себе в этом удовольствии.
– Ах, паныч, – засмеялся аббат. – Сразу видно, что ты чужестранец. Наверное, с Куличек? Только там еще сохранились эти древние предрассудки. Надеюсь, патриарх Никель выведет их Dei gratia – Божьей милостью. Уже по всему миру монахи едят мясо. Да и простые миряне не изнуряют бренную плоть постом. Ведь самое главное что?
– Что?
– Самое главное, чтобы Бог был в душе. Веруй в Бога в душе, а все остальное – ненужное внешнее лицемерие. Строгие правила, которые придумали святые отцы тысячу лет назад, безнадежно устарели. Они удобны лишь для ханжей, которые прикрывают ими свое неверие и безбожие.
– Но позволь, батюшка, – вмешался в разговор Кудеяр. – Ты едешь в гости к игумену черкасского монастыря, папефигу. А ведь ты папиман. Следовательно, игумен должен быть для тебя страшным еретиком?