Иван перетрусил. Только стыд не позволял бежать. Но то был стыд не перед противником или зрителями. То был стыд перед Эльдингаром.
Жеребец, узнав, что предстоит турнир, обрадовался. И когда утром хозяин пришел на конюшню, Эльдингар шепнул ему на ухо:
– Наконец-то нам подвернулось настоящее дело! Соскучился я по богатырским подвигам.
И теперь конь сам, не обращая внимания на поводья в ослабевшей руке испуганного царевича, направился в угол ристалища. Граф отъехал в другой угол.
«Сколько раз мне говорили: не бойся! Я же всего боюсь, – подумал юноша. – А ведь страх – отец позора, учит батюшка. Стоило ехать в дальние страны, чтобы покрыть свое имя позором!» И Иван половчее, как его учили, перехватил копье.
Заиграли рожки и трубы, противники помчались друг на друга и сшиблись с силой громового удара. Царевич метил в щит Делоржа. А граф – в шлем противника. При удаче этот удар был почти неотразим. Но сегодня удача оказалась не на стороне франкского задиры.
Копья разлетелись обломками по самые рукояти. Зрители восторженно закричали – Иван выбил Делоржа из седла. Невероятно, новичок с первого раза победил опытного рыцаря.
К поверженному графу побежали слуги и пажи. А царевич вернулся на место. Сердце бешено колотилось. Надо же, он опрокинул победителя прошлогоднего турнира! Подошел оружейник и подал юноше новое копье.
Бертран де Борн, барон из Аквитании, друг Делоржа, решил отомстить.
– Берегись, проклятый варвар! – прорычал он и дотронулся копьем до Иванова щита.
Поединщики разъехались по углам ристалища, разогнались и сшиблись. Снова зрители восхищенно закричали – и де Борна царевич выбил из седла.
– Это никуда не годится! – крикнул барон Пауль фон Грюнинг. – Какой-то чужестранец побивает цвет благородного рыцарства. Я положу этому конец!
Но и в третий раз юноша победил именитого противника.
Трубы ревели. Барабаны грохотали. Зрители ликовали. Король дал знак Ивану подъехать к помосту.
– На сегодня, полагаю, достаточно – засмеялся Людвиг. – Ты и так побил трех сильнейших рыцарей. Такого никогда не бывало. Оставь противников для других. Эй, слуги! Снимите с царевича доспехи и потом приведите сюда.
На ристалище продолжалось соревнование. Поединщики вдвоем или вчетвером съезжались и сшибались. Кто-то удерживался в седле. Кто-то падал на землю. Ломались копья.
Зрители кричали, свистели. И никто из них не обратил внимания на русоволосого парня в чужеземном платье, севшего в кресла рядом с королем.
После окончания конного турнира Людвиг велел вывести простолюдинов за стены замка и угостить пивом. А рыцарей пригласили в столовую залу на королевский ужин. Конечно, не все смогли прийти на него. У кого была разбита голова. У кого – бок. У кого поломаны руки-ноги. Граф Делорж лежал замертво. Это огорчило Ивана.
– Ничего! – утешил король. – У меня хорошие врачи. Они владеют всеми сказочными лекарствами: волшебными порошками, чудесными мазями, мертвой и живой водой. Еще никто не уезжал с моих турниров калекой или покойником.
За ужином было весело и шумно. Играли музыканты. Пели миннезингеры. Звучали здравицы. Все рыцари, даже Бертран де Борн и Пауль фон Грюнинг, отделавшиеся синяками и ссадинами, спешили познакомиться с царевичем и осушить кубок или стакан за его победы. Юноша, как всегда, смущался и не пил.
Зато Демьян не отказывал себе в шнапсе и вине. Вскоре он поражал дам и господ рассказами о вымышленных подвигах Ивана.
Потом начались танцы. София Шарлотта Августа упросила, чтобы царевич пригласил ее. От вина и пляски она раскраснелась.
– Надо тебя, принц, приодеть по-нашему, по-немецки. И будет совсем хорошо.
– Не стоит. Ваше платье не идет мне.
– Как ты хорошо танцуешь! Wunderbar! Чудесно! Где учился?
– В ляшской земле, при дворе тамошнего короля Зыгмунта.
– О, я много хорошего слышала о сем государе. Он добрый и ревностный папиман, как и мой брат. Кстати, посмотри на Людвига. Он испепеляет нас взглядом. Ревнует. Он влюблен в меня и намерен на мне жениться.
– А ты?
– Что я? Как скажет мой отец державный Максимилиан, так и будет.
– Но вы же близкие родственники. А в моей стране, например, браки между родственниками запрещены.
– Да, для нашей свадьбы потребуется разрешение святейшего папы. Но, думаю, за тысячу-другую гульденов он согласится на все.
– Что же, получается, согласие папы можно купить?
– Вот чудак! Конечно! За деньги папа отпустит тебе любой грех, даже самый страшный. Разрешит все, что угодно. Деньги, деньги и деньги правят в Роме. Но расскажи лучше о ляшской принцессе Ванде. Хороша ли она?
– Она мне не очень понравилась.
– Вот как? Какой ты разборчивый. А я тебе нравлюсь?
– У тебя же есть жених. Ему ты и должна нравиться. А я человек странный. Нынче здесь, завтра там.
– Фи! Какой ты ханжа, Иван! Не хочу больше с тобой танцевать.
Впрочем, избавившись от Софии, царевич не избавился от назойливого общества. Его тотчас окружили дамы и рыцари и попросили своими словами рассказать о тех невероятных подвигах, что так сладкогласно воспел поэт Демьян.
Ужасно покраснев, юноша пробормотал что-то невнятное и, сославшись на усталость, быстро ушел из залы.
«Ах ты прохвост! – думал Иван, спеша в свою комнату. – Ах ты сказочник! Ужо я тебе!»
Стихотворца царевич нашел храпящим на кровати. Хотел разбудить и выбранить, но потом передумал. Лег на тюфяк и тотчас заснул.
Глава 49
Турниры в замке продолжались неделю. Рыцари сражались конными и пешими, на копьях, мечах, секирах и булавах. По вечерам устраивались пиры и танцы.
София прислала к Ивану придворного портного герра Шнейдера и приказала пошить для гостя одежду на немецкий манер. Русский кафтан царевича раздражал принцессу.
– Когда я с ним танцую, мне кажется, будто я танцую с попом в рясе, – объяснила она.
Баварский король был беднее ляшского. И герру Шнейдеру было далеко до мусью Кутюрье. Поэтому новое платье Ивана оказалось несколько скромнее пошитого в Вышеграде. И шпагу король Людвиг пожаловал только одну.
Однако София и все дамы пришли в восторг.
– Всегда ходи в урюпейском платье, оно очень идет тебе! – сказала принцесса царевичу. – Ты в нем писаный красавец! Аполлон!
На всех состязаниях чужестранец побеждал более опытных и искусных рыцарей. Чем удивлял не только зрителей, но и себя. Юноша и не предполагал, что окажется таким удальцом. Хотя, конечно, не обходилось без синяков и ссадин.
Снова и снова трубили герольды и возглашали, что доблестный принц Иван одержал победу во имя прекрасной принцессы Софии. Ее объявили королевой турнира – королевой любви и красоты. А царевич сокрушался:
– Эх, жаль меня родители не видят! Как они гордились бы мной! Мечами махаться – это не голубей гонять!
По правилам ристаний юноша мог забирать себе коней, латы и оружие побежденных. Но отказывался от такой чести:
– Мне чужого не надо.
И все присутствовавшие сочли, что это весьма благородно и великодушно.
Наконец состязания закончились. В последний день Иван получил из рук Софии высшую награду – золотой венец.
– Никогда еще венец победителя не был возложен на более достойное чело! – объявила красавица.
И миннезингеры многократно повторили эти слова в стихах и песнях.
На вечернем пиру принцесса шепнула царевичу:
– Я отдала тебе не только венец, но и свою любовь. Руку я отдам Людвигу, но знай, мое сердце принадлежит тебе. Оставайся в нашем королевстве. Брат пожалует тебя высоким званием. А я пожалую тебя своей любовью.
– Мне стыдно такое слышать от девицы. А как тебе не стыдно такое говорить? – смутился юноша.
– Не спеши и не отвергай меня, подумай. В октябре я пойду под венец. И после соблюдения всех приличий уже ничто не омрачит наше счастье.
«Надо скорее уезжать отсюда! – решил Иван. – Тут больше нечего делать. Удаль молодецкую я показал, себя потешил. А тешить королевну я не желаю».
Когда участники и гости турнира разъезжались по домам, София велела царевичу и поэту сопровождать ее. Хмурый Людвиг остался в замке.
Карету принцессы окружила толпа поклонников, среди которых путешественники легко затерялись. Но на каждой остановке София требовала к себе юношу и просила его о какой-нибудь мелкой услуге: подать стакан воды, срезать красивую ветку или помочь сесть в карету.
На развилке принцесса и ее свита поехали налево – в сторону дворца Софии. А Иван и Демьян незаметно свернули направо – в сторону границы с Рецией.
Дорога в Рецию проходила через горы, поросшие Шварцвальдом – Черным лесом. Царевич вспомнил о великане Михеле и достал меч-кладенец. Саблей от великана не отобьешься!
Всадники порядочно углубились в лес, который действительно был черным, дремучим и страшным. Дорога поросла травой и мхом, видимо, по ней нечасто ездили.
– Где этот ужасный лиходей? – воскликнул поэт. – За горами, за долами уж гремел об нем рассказ, а нам он не показывается. Может, струсил?
Не успел юноша открыть рот и сказать стихотворцу, чтобы тот не накликал беду, как лес зашумел и затрещал. Широкими семимильными шагами, перешагивая через ели, к путникам направлялся Михель – великан ростом с колокольню в темном камзоле и остроконечной шляпе с широкими полями. Его безобразное лицо по глаза заросло черной бородой. В зубах была огромная трубка, дымившая как сто печей.
– Попался, Иван! – засмеялся Михель, как будто гром загрохотал. И от этого смеха все задрожало, посыпались камни в горах, повалились старые деревья.
– Скачи вперед! – крикнул царевич поэту. – Этому чучелу нужен только я.
– Да, мне нужен только ты! – смеялся великан. – Даже не ты, а твое сердце. Твое живое, горячее, храброе сердце!
И Михель потянул к юноше руку длиной с мачтовое дерево, ладонь которой была шириной с трактирный стол.
«Надо прикрыть Демьяна, – подумал Иван. – Надо задержать злодея и сразиться».