Горничная сообщила, что один из жандармских офицеров едет курьером в штаб фронта, боится опоздать на поезд – времени у него в обрез. Но говорит, «раз обещал заехать к генеральше, то обязательно заедет»…
– Он здесь, Надежда Владимировна, – сообщила горничная.
– Зови его скорее сюда, – попросила Брусилова.
Жандарм вошел, вежливо звякнул шпорами. Лицо его было потным, с нетерпеливым выражением: сразу было видно, что человек очень спешит. Надежда Владимировна вручила ему конверт с письмом, в отдельном конверте отдала послание, пришедшее из тюрьмы.
– Отдайте это генералу в руки, как только прибудете в штаб, – велела она.
На следующий день Надежда Владимировна узнала, что муж задержал дело Котовского, не стал утверждать приговор, а восемнадцатого октября вообще заменил казнь каторжными работами.
Известно всем, что характер у Брусилова был жесткий, прежде чем кого-то помиловать, он подробно изучал дело и известно немало случаев, когда в помиловании он отказывал. В частности, отказывал и своим солдатам, провинившимся в окопах…
На каторгу Котовского не отправили: второго марта в России сменилась власть: Николай II подписал отречение от престола.
Через несколько дней Россия узнала: главное действующее лицо в стране отныне – Керенский, власть на местах так же, как и в Петрограде, зашаталась, на губернские троны уселись новые люди, судьбой России занялось Временное правительство – не самое удачное из всех правительств, которые властвовали в стране.
Собственно, «временным» не было никакого дела до того, что творилось в России, видать, потому правительство и называлось Временным.
В Одессе на пост начальника тюрьмы заступил пехотный поручик, самый обычный, который ничего, кроме маршировки «ать-два!» не знал, а о законах российских и вообще правоохранительной деятельности имел представление не большее, чем о передвижениях Марса и Сириуса во Вселенной.
Заключенным новый начальник не понравился, в результате восьмого марта они взбунтовались. Поручик не стал их удерживать – мол, куда хотите, туда и идите, и если бы не Котовский, они бы наверняка разбежались. Все до последнего мухрика. Но авторитет Григория Ивановича был велик и одного его «Цыц!» хватило для того, чтобы большая часть камер вновь оказалась заселенной. Многие одесситы, говорливые люди, не хотели верить, что Котовский никуда не убежал.
Слухи эти рассеяли городские газеты – о Котовском в Одессе писали не меньше, чем о Керенском в Петрограде.
Вот что, например, сообщила одна из газет тридцать первого марта: «Слухи о побеге Котовского – недоразумение. Секция общественной безопасности исполнительного комитета Совета рабочих депутатов дала ему поручение по розыску провокаторов, которых он хорошо знает. По исполнению поручения Котовский вернется в тюрьму».
Таких заметок не удостаивался даже Керенский в своей Северной столице.
Одесса бурлила. Мало еще кто разобрался в том, что Керенский – обычная пустышка, способная только сотрясать воздух и не более того, и министры его – такие же пустые люди; имя бывшего адвоката пока произносили с восторгом, как с захлебывающимся восторгом, давясь слюной и радостными воплями, славили случившуюся революцию, которые историки впоследствии назвали Февральской.
Котовский активно (очень активно) занимался тем, что помогал «жертвам царизма». Так двадцать третьего марта в городском театре был дан большой концерт в их пользу, там же, в перерыве, Григорий Иванович решил продать с молотка свои кандалы, ручные и ножные, а деньги потратить на «жертв», не все, конечно, частично, оставшуюся же долю – пустить на нужды одесской тюрьмы.
Похоже, что тюрьма в Одессе стала для него в те дни родным домом…
Ножные кандалы за три с лишним тысячи рублей приобрел популярный в городе адвокат Гоберг и торжественно вручил присутствовавшему в зале директору театрального музея. Тот с благодарностью принял:
– Хороший предмет для всякой экспозиции. Жаль только в театральных постановках не был задействован…
Ручные кандалы за семьдесят пять рублей достались владельцу кафе «Фанкони», который посчитал, что лучшей рекламы, чем кандалы Котовского, для его заведения не найти, и тут же через газеты оповестил об этом весь город. Конечно, выложить редакциям пришлось кругленькую сумму, но денег он не пожалел: рассчитывал, что публика в кафе «Фанкони» теперь покатит широким валом.
Публика, конечно, покатила, но и рубль очень быстро начал катиться тоже, все вниз да вниз, и не только по дням и часам, но и по минутам, и очень скоро оказалось, что за три тысячи рублей не только дом нельзя купить, как раньше, – этих денег даже на десяток куриных яиц может не хватить.
Доподлинно известно, что восемьсот рублей из вырученной на аукционе суммы Котовский передал в Фонд помощи заключенным одесской тюрьмы и правильно сделал: пока деньги еще что-то весили, их надо было тратить…
В те же дни в одесской печати развернулась широкая кампания за полное освобождение Григория Ивановича от всяких тюремных сроков, оков, обязанностей и прочего ярма, наваленного на него «слугами царского режима».
Котовский, и без того популярный в Одессе, стал еще популярнее.
В кафе «Саратов» Котовский собрал уголовников, имеющих в своей среде вес, таких оказалось сорок человек. Его беспокоило то, что Одесса начала показывать себя во всей красе: местному интеллигенту после восьми часов вечера нельзя было выйти на улицу – и бумажник обязательно отнимут, и пиджак заставят снять, и часы из жилетного кармана выдернут, да еще ради интереса либо проверки, какого цвета кровь у «интелехента», ножиком полоснут… Всякое бывало.
Надежда Владимировна Брусилова записала в своем дневнике: «В городе было неспокойно. Уголовная и политическая тюрьма разбежались. Котовский просил мне передать, чтобы я была спокойна, что он пользуется таким авторитетом среди разбежавшихся, что соберет их всех обратно и водворит порядок, что он и выполнил. Я была ему крайне благодарна, так как по городу ходили чудовищные слухи. Жители боялись вечером выходить на улицу, грабежи участились…»
Как подчеркнул один из исследователей того времени А. Иконников-Галицкий, «на несколько лет преступление в России стало обыденным явлением, насильственное лишение собственности – государственной политикой, убийство – нормой жизни. Начало социальному безумию положила Февральская революция.
О ее криминальной составляющей обычно упоминают кратко. Так, две-три фразы: мол, открыли тюрьмы, выпустили уголовников, сожгли окружной суд. На самом деле, в те дни была под корень уничтожена вся правоохранительная система».
А впереди была другая революция – Великая Октябрьская, за ней – последующие события, Гражданская война со своими горькими итогами: десятью миллионами погибших (четыре миллиона полегли в боях, шесть умерли от голода и болезней), разрухой, нищетой, бедами, бродяжничеством, всем самым худым, что могло навалиться на людей. И еще – с огромным потоком соотечественников, потерявших Родину и ушедших за границу… Кто может сказать точно, сколько их было, сколько мы потеряли? Пожалуй, никто. Крови было пролито столько, что улицы в городах имели красный цвет, а вода в реках текла бурая…
После встречи в кафе и шумных дебатов, происходивших между главными гоп-стопниками города, был создан – ни много ни мало – комитет содействия перерождающимся преступникам. Приняли, – как и положено, – и резолюцию. Рука Котовского была видна во всем, во всех делах, касающихся наведения порядка в Одессе.
«Мы из тюремного замка посланы призвать всех объединиться для поддержки нового строя. Нам надо подняться, получить доверие и освободиться. Никому от этого опасности нет, мы хотим бросить свое ремесло и вернуться к мирному труду. Объединим всех в борьбе с преступностью. В Одессе возможна полная безопасность и без полиции».
Более того, Котовскому и главным гоп-стопникам Одессы Кицису, Поляку, Иванову и Медведеву было поручено в ближайшее время созвать общее собрание уголовников города. Так было создано сообщество, которые газеты не преминули назвать «тюремной республикой».
Надо заметить, что после этого собрания многие уголовники стали устраиваться на работу. И все – под влиянием Котовского…
Через месяц посчитали число этих работяг. Оказалось – более ста человек.
Деятельность Котовского вызывала вспышки раздражения у Одесского Совета – имелись там у Григория Ивановича друзья в кавычках, – то ли не любили его, то ли завидовали, то ли однажды попали ему под горячую руку, когда он робингудствовал на одесских и бессарабских большаках – всякое могло быть.
Газеты тем временем взорвало нелепое сообщение: Котовский бежал из тюрьмы. Бежать он, конечно, мог, только вот вопрос: зачем? Все эти недели и месяцы он находился на виду у горожан, деятельность его была публичной, скрываться он не думал. Но тем не менее ветер подул сильный.
Реакция на крик, поднятый газетами, была неожиданной: Одесса вступилась за Котовского. В городской Совет пришло ходатайство с длинным хвостом подписей, их было очень много, подписывались целые заводы, – люди требовали освобождения Котовского от всякого тюремного наказания.
Подобное ходатайство было отправлено и в Петроград, к комиссарам Временного правительства. В результате Одесский военно-окружной суд получил предписание: пересмотреть свое решение.
Новое решение вскоре было принято: бессрочную каторгу заменили каторгой двенадцатилетней и запретили Котовскому заниматься общественной деятельностью. Это был удар ниже пояса – не заниматься общественными делами Котовский уже не мог, не та натура была у него, – и обратился к министру юстиции России с просьбой о помиловании.
Начальник штаба округа со «странной» фамилией Маркс и генеральскими погонами на плечах поставил на этом прошении следующую резолюцию: «Горячо верю в искренность просителя и горячо прошу об исполнении его просьбы».
Прошение это попало в руки к Керенскому, но тот разбираться в нем не стал – слишком уж долгое это дело, надо выслушать все стороны, проанализировать разные точки зрения, совместить факты и проверить их, во все вникнуть и взвесить, а это – время, время, время, которого жаль, и бывший адвокат, недолго думая, отправил бумагу назад в Одессу – пусть разбираются там.