.
Очень это не нравилось румынам, все время им приходилось чем-нибудь прикрывать свой оголенный зад – то артиллеристам для собственной безопасности требовался кавалерийский эскадрон, то обозники просили чуть ли не пехотный батальон, иначе, как предупреждали они, от длинной вереницы фур, нагруженных ворованным добром, могут остаться только хомуты да переломанные оглобли, то возникало еще что-нибудь, и всегда причиной беспокойства румынского начальства оказывался Котовский.
В конце концов нервы у румын начали звенеть от напряжения, и они стали подумывать о том, каким салом смазывать себе сапоги, чтобы побыстрее удрать из Бессарабии. Уже было решено восьмого марта подписать договор об отводе румынских частей, как вдруг грянуло новое лихо: по земле Украины и Молдавии забряцали подковами германские сапоги.
Советские части покинули левый берег Днестра, а румыны, которые только что занимались тем, что паковали свои вещички, отложили мешки и чемоданы в сторону, шомполами прочистили грязные стволы своих винтовок и заявили:
– Мы еще тут побудем, нам здесь нравится.
Через пару дней, недовольно сморщив свои физиономии, они сделали новое заявление:
– Что-то тесно сделалось на этой земле – нам не хватает места… Надо расширяться.
И расширились – заняли Аккерман и Шабо. Губа у румын была не дура.
Развернулись тяжелые затяжные бои. Немцы были упрямыми бойцами, бились до остервенения, старались не отступать, нащупав противника, брали его в кольцо и не уходили до тех пор, пока он не переставал дышать.
В марте в Дубоссарах они зажали отряд Котовского и после тяжелого боя взяли в окружение.
В такие переделки Григорий Иванович ранее не попадал. По сути, отряд, которым он командовал, был вольным, партизанским, о военной тактике и стратегии его бойцы никогда не слышали, а тут пришлось иметь дело с регулярным, хорошо обученным войском, умевшим планировать каждый свой шаг, задумывать хитроумные комбинации, заманивать противника в ловушки, накрывать ковровым огнем большие пространства, форсировать крупные реки и не увязать в болотах, одинаково умевшим наступать и отступать…
Отряд Котовского они зажали очень грамотно и хотели его уничтожить прямо в Дубоссарах, положить в уютных заснеженных улочках, но результат оказался совсем иным: немцы столкнулись с мужицкой хитростью, к которой совсем не привыкли, и не сразу поняли, что их обыграли, как сопливых детишек. В итоге одни немцы столкнулись с другими, обменялись залпами свинцового града, потеряли два с половиной десятка солдат и лишь тогда осознали, что происходит нечто незапланированное.
Кто виноват? Котовский виноват.
Кинулись искать: где Котовский? А Котовского уже и след простыл, он пробился в Березовку, где должен был находиться Тираспольский отряд, и очень удивился тому, что Березовка встретила его бойцов настороженным, очень холодным молчанием. Крылось в этом что-то не то – Березовку Котовский знал, жители села были очень гостеприимными и не было случая, чтобы в честь Котовского они не устроили какое-нибудь шумное и вкусное торжество. А тут словно бы воды в рот набрали, лица у жителей были каменными – ни одной улыбки.
Что, черт побери, тут происходит? Неужели Березовка приняла германское гражданство?
Отряд медленным шагом прошел половину села и очутился на центральной площади. И тут котовцы увидели то, чего, собственно, не ожидали увидеть: из бокового проулка, ведущего куда-то в огороды, на рослом пегом коне выехала дама, наряженная в кожаную куртку, с двумя маузерами, украшавшими ее сдобное тело.
Чуть отступя от нее двигались четыре крепких мордастых парня на одинаковых гнедых лошадях: то ли охрана, то ли конвой – не понять. Дама, не боясь и не стесняясь многочисленного отряда, появившегося в Березовке, проследовала ему наперерез и остановилась в центре площади. Краем глаза Котовский заметил, что слева и справа, с «огородных» проулков выкатились две телеги и готовно развернулись. На телегах стояли пулеметы.
– Однако!.. – Котовский хмыкнул, сдвинул фуражку на нос и поскреб пальцем затылок.
– Ты кто? – громко, по-мужицки зычно выкрикнула дама, обращаясь к Котовскому.
Интересные пряники получаются, совсем непростые пряники, простые имеют медовый или коричный вкус, а эти заметаны на порохе и свинце…
– Я кто? Котовский.
– А-а-а, слышала про тебя, – снисходительно проговорила дама. – А я – атаман Маруся.
– Почему атаман, а не атаманша?
– Так солиднее.
– Про многих атаманов слышал, но про Марусю никогда, – Котовский покосился в один проулок, где с задка телеги в пространство сонно поглядывало тупое рыльце пулемета, потом в другую сторону, также охраняемую пулеметным стволом, и махнул плеткой, зажатой в руке: – Поехали!
Остановившись в небольшой неприметной хате, Котовский вызвал к себе командира конной разведки:
– Пошли своих хлопцев, пусть пошукают вокруг Березовки – нет ли немаков?
Германцев под Березовкой не было – похоже, что от них оторвались.
В дверь хаты тем временем негромко, как-то робко постучали.
– Не заперто, – выкрикнул Котовский.
Дверь осторожно приоткрылась, потом замерла на несколько мгновений и снова приотворилась, еще на немного.
– Дозволь войти, Грегорей? – послышался шепелявый старческий голосок.
– Входи, коль не шутишь, – разрешил Котовский.
В проем просунулся дедок с мальчишеской внешностью – плоский, длиннорукий, с незамутненными голубыми глазами и румяным гладким лицом, к которому небрежно была прилажена редкая вьющаяся бороденка.
Этого дедка Котовский встречал раньше, знал, поднялся из-за стола, на котором уже разложил бумаги.
– Заходи, Афроим, – проговорил радушно. – Сколько лет, сколько зим не виделись.
– Да, давно… Я вот зачем к тебе пришел, – голос дедка сделался сухим. – Ты, Грегорей, человек известный, уважением пользуешься, настоящий атаман, но, знаешь, и настоящие атаманы могут терять авторитет.
– Ты к чему это, Афроим, клонишь? – Котовский непонимающе сощурился.
– Да к тому, что ты, Грегорей, с этой лярвой Маруськой на виду у всего села балакал. А знаешь, кто она такая, Маруська эта?
– Сказала, что атаманша.
– Лярва она отпетая, а не атаманша, я говорю. Ты знаешь, чего она надумала, Грегорей?
– Нет.
– Да всю Березовку обложила налогом. Требует сала, масла, вяленой говядины, муки и золотых червонцев.
– А если у вас нет червонцев?
– Это Маруську совсем не колышет, – дедок шмыгнул носом, повторил: – Совсем. Сказала так: ежели за двое суток не соберем налог, село будет сожжено. Вот так, Грегорей.
Лицо у Котовского потемнело, некоторое время он сидел неподвижно, молчал угрюмо, словно Будда, лишь на щеках вздувались и опадали твердые бугры желваков, да на лбу мерцал пот. Вздохнув, поднялся с табуретки, звонко завизжавшей под ним, открыл дверь в сенцы и крикнул:
– Костя!
К отряду Котовского в Бендерах прибился шустрый, очень смышленый паренек – веселый, зубастый, толковый, ставший очень неплохим разведчиком, Костя Гарбарь.
Когда нужно было разведать обстановку, Костя натягивал на себя одежонку подырявее и попроще и отправлялся на задание. Подозрений он ни у немцев, ни у австрийцев, на у румын, ни у петлюровцев не вызывал: нищий хлопец ходит по земле, ищет благодетеля, который бы подал ему корку хлеба и чашку похлебки, найти не может и оттого становится еще более несчастным, – и ему верили, не трогали. Петлюровцы были самые опасные из врагов, подозрительность сидела у них в крови.
На оклик командира Костя Гарбарь нарисовался очень быстро. Иногда ему приходилось выполнять обязанности ординарца Котовского, поэтому он старался держаться рядом.
– Коня, Костя, – сказал ему Григорий Иванович. – И пусть ко мне Годунов зайдет.
Годунов считался не только комиссаром отряда, но и командиром всех пеших бойцов, всех ста шестидесяти человек. Когда комиссар появился, Котовский сказал:
– Мы с Костей едем к Маруське дипломатией заниматься, а ты нас прикрой пулеметом… Чтобы во время переговоров керосиновая лампа не погасла или корова не опрокинула бадью с молоком. Я не говорю уже о более крупном.
Исполнительный Годунов вскинул ладонь к барашковой папахе:
– Й-есть!
Маруська сидела в богатой хате со своими адъютантами и расправлялась с поросенком, поданным на стол, хрен зачерпывала столовой ложкой из большой фарфоровой тарелки, со вздохом отправляла в рот – хрен она любила… Увидев гостя, приподняла одну бровь:
– Садись, Котовский… Есть первоклассный первач, – она щелкнула ногтем по большой бутыли, украшавшей стол. Бутыль была наполнена беловатой жидкостью, будто туманом. – Будешь? Не буряковая мура, которую брезгуют даже лошади пить, а из настоящего хлеба… Ну как, Котовский?
– Не буду.
– Как знаешь. Нам больше достанется, – Маруська сделала рукой изящный жест, захохотала.
Адъютанты – очень похожие друг на друга молодцы, вторя ей, захохотали также. От хохота даже стол заколыхался, а поросенок чуть не вылетел из блюда и не шлепнулся на пол, смех был богатырский: чувствовалось, что Маруська толк в мужчинах знала. И практику имела хорошую…
Покачал головой Котовский, внутри у него вскипел гнев, едва сдержал себя командир отряда, но все-таки сдержал, не дал выплеснуться наружу, подошел к столу, оперся в него тяжелыми кулаками.
– Вот что, Маруся, – сказал он атаманше, нагнулся пониже, чтобы та лучше слышала, – уезжай из Березовки немедленно. Вместе с поросенком своим и… этим пойлом. На сборы даю тебе час. Если через час ты не уберешься отсюда – пенять будешь на себя.
Скосил глаза в сторону, в окно, в которое хорошо были видны двое котовцев гарцевали с ручными пулеметами, перекинутыми через седла – молодец Годунов, не только пешее прикрытие организовал, но и конное.
Атаманша рывком вскочила с лавки. Голос ее наполнился обиженным сипением:
– И чем я не угодила тебе, Котовский? В Березовке этой места хватит и тебе и мне. Уйдем отсюда озолоченные…