Котовский ощутил, что в ушах у него возник нехороший звон, хотя и далекий, но очень назойливый, не дай бог, он приблизится…
– Вот поэтому ты отсюда и уйдешь через час, а я уйду следом, ясно? И предупреждаю – плохо будет, если пострадает хотя бы один житель Березовки.
Котовский развернулся и направился к двери, Маруська проводила его задумчивым взглядом.
– Ну чего, помощнички, будем делать? – спросила она у своих адъютантов.
– Покрошим Котовского из пулеметов – и дело с концом.
Но не адъютанты возглавляли ее войско, возглавляла сама Маруська, у адъютантов до командирских решений еще головы не доросли, – она вытерла руки о скатерть и скомандовала:
– Уходим!
Адъютанты вздохнули и подчинились, хотя на лицах их было написано недоумение: и чего, собственно, этого Котовского бояться? Неужели страшнее комара зверя в этих местах нет?
Вечером у Котовского снова появился Афроим. Стянул с головы старый лисий треух, прокряхтел в поклоне:
– Спасибо тебе, Грегорей! От всего нашего сельского схода спасибо громадное.
– Никого Маруська не тронула? – поинтересовался Котовский. – Не обобрала?
– Не посмела. Поостереглась.
Хоть и говорят, что судьба – дама капризная, а все-таки предначертания свои она исполняет, как ей велено свыше: что нарисовано у человека на ладони, где проходит линия жизни, то и будет.
Котовский здорово измотался в те непростые месяцы в боях, так измотался, что даже походить на себя перестал – исхудавший, с рано поседевшими висками, – это была первая седина, появившаяся в его голове.
Он хоть и обещал уйти из Березовки следом за Маруськой, но не ушел – ему было приказано дождаться здесь Тираспольского отряда. К слову, судьба этого отряда была непростой, если не сказать – трагической… Забегая вперед, скажу, что очень скоро Григорий Иванович заболеет «испанкой» – напастью, косившей людей тысячами. Историки считают, что эта тяжелая болезнь его и спасла: без командира отряд Котовского был разгромлен в тяжелых боях. Тираспольский же отряд, к которому примкнул он, был уничтожен почти полностью, остатки его откатились в Донскую область, там частично уничтожены восставшими казаками, а те, кто не попал под казачью шашку, взяты в плен и переданы немцам.
Грустным оказался конец у котовцев первой волны, но жизнь на этом многих, кто знал и любил Григория Ивановича, не закончилась…
В вечерних сумерках, уже после визита Афроима, в хату к Котовскому влетел Костя Гарбарь. Откашлявшись в кулак, сообщил:
– К селу отряд какой-то подходит.
– Немцы?
– Не знаю, дядя Котовский. Но язык на немецкий не похож.
– Сам отряд видел?
– Только издалека.
– Получается, охранение проспало его… – Котовский поспешно натянул на ноги сапоги, спал он в брюках, по-кавалерийски зауженных галифе, обтянутых в разъеме кожаными леями. – Объявляй тревогу!
Тревогу объявили, но она оказалась напрасной: в Березовку вступал Тираспольский отряд.
Дула поземка, редкий, хрустящий, как песок, снег закручивался в хвосты, сухой колючий мороз в несколько секунд умудрялся пролезть под овчинную бекешу и просадить тело до костей.
– Уши себе не отморозь, Костя, – предупредил Котовский своего адъютанта.
– Не отморожу, – пообещал тот дрогнувшим от холода голосом. – А вот немаки отморозят точно.
– Это почему же?
– Мороз-то у нас – нашенский: своих трогать не будет, а вот для них – чужой.
– И это верно. – Лицо у Котовского сделалось расслабленным, он вскинул голову, прислушиваясь к селу, к звукам, рождавшимся в Березовке.
А в Березовке было, если брать по военным меркам, в общем-то, тихо – ни одного выстрела, только приглушенный говор многих людей, изредка – лошадиное ржание. Да жесткие стоны ветра, то усиливающегося, то ослабевающего – поземка, кажется, зарядила на несколько дней.
Над хатами вились лохматые дымы, растерзанные, рваные, нагонявшие на бойцов тоску и озабоченные мысли: а как там дома, что происходит, не лютуют ли германцы, оккупировавшие родную землю?
Не было на это ответа. И спросить было не у кого. Неизвестность – тяжелая штука, иссушает человека хуже тяжкой болезни…
На следующий день котовцам пришлось покинуть Березовку: подступили немцы, австрияки, румыны, петлюровцы, – перевес сил был огромный.
И тираспольцы и котовцы отошли. Отряд Котовского укрупнили – влили в него конные остатки двух заамурских полков, пятого и шестого, подчинили бронеотряд, – неуклюжие, неприятно вонявшие автомобили вызывали у конников недовольство: машины грохотали, чадили, от смрада их болела голова, а лошади, видя иное дребезжащее чудо на резиновых колесах, испуганно ржали и норовили поддеть его задними копытами, – сложно было все… Таким образом под началом Котовского оказалось довольно крупное воинское соединение.
Пешую часть отряда, чтобы не сковывала ни быстроногих коней, ни автомобили, отделили и командовать ею назначили Годунова. Переформированный отряд стал называться Второй революционной армией Южного фронта.
Армия двинулась походным порядком на Кривой Рог, чтобы затем, после Кривого Рога, переключиться на новую цель движения – город Екатеринослав. Первые два дня похода прошли спокойно, без крупных стычек (мелкие не в счет, их всегда бывало полно), а на третий последовал яростный нажим противника, наступавшего от Знаменки и Кременчуга, – армию Котовского словно бы зажали в железные тиски.
Изнурительный бой в районе Пятихаток длился двое суток, в кучу смешалось все: кони, люди, повозки, броневики, орудия… Начавший таять снег сделался черным и красным одновременно: черным от пороховой копоти и красным от крови. Сдержать натиск противника, превосходившего в несколько раз силы Котовского, оказалось невозможно: Вторая революционная армия начала откатываться.
Впереди предстояла спешная переправа через Днепр, если бойцы с переправой затянут хотя бы на полчаса, то все пойдут на дно – их просто-напросто покрошат пулеметами.
Командующий войсками Венекдиктов вызвал к себе Котовского. Венедиктова было не узнать – усталый, с почерневшим лицом и глубоко ввалившимися глазами, он совсем не походил на жизнерадостного, источающего уверенность и энергию, каким был раньше. Впрочем, раньше, еще неделю назад, Котовский тоже был другим.
– Григорий Иванович, неприятная новость, но скрывать ее не буду, не имею права – только что погиб Годунов.
Котовский опустил голову, несколько мгновений стоял молча.
– Жаль, – наконец сказал он. – И человек был хороший, и солдат отменный, и командир превосходный… Был настоящим другом. Мы дружили с ним, Евгений Михайлович.
– Я знаю, – сказал Венедиктов, – поэтому и сообщил, – покачал скорбно головой. – За такие вести в Древнем Риме головы отрубали, но уж лучше знать это, Григорий Иванович, чем не знать.
Соглашаясь с Венедиктовым, Котовский закусил зубами горестный вздох, загнал его внутрь.
– Не за этим звал. Предстоит переправа через Днепр. Надо хотя бы на сутки задержать противника, Григорий Иванович. Тогда и армия сумеет переправиться, и тылы. Если у нас не будет этих суток, все мы будем лежать на днепровском дне.
Котовский понимающе наклонил голову. Задачу сложнее, чем эта, трудно было придумать. Он обвел глазами место, где шел этот разговор. Какая-то незавидная деревенская клуня – старая, посеревшая от времени, но еще прочная, около которой стояли две пушки, прицепленные к телегам, – смешно, конечно, но что было, то было, – невдалеке суетящиеся бойцы, бабка, вытащившая из дома ведро моченых яблок, гостеприимно угощавшая ими всех, кто к ней подходил, адъютант Венедиктова, сидевший на перевернутой тачке с бумагами на коленях, готовил очередной приказ, свинцовая полоса реки, видневшаяся за домами, – милый деревенский пейзаж, который могут изуродовать немцы. Эта земля для них – чужая, беречь ее они не будут.
– Задачу понял, – глухим, севшим, словно бы он выпил ледяной воды, голосом проговорил Котовский. – Есть продержаться сутки.
– Молодец, что понял, – Венедиктов благодарно дотронулся рукой до плеча Григория Ивановича. – Только твои ребята смогут это сделать.
– Как быть с бронеавтомобилями?
– Если сможем переправить – значит, надо переправлять…
– А если нет, Евгений Михайлович?
– Тогда взорвем.
– Жалко.
– И мне жалко.
– Плоты можно было бы сделать, но не из чего. Из старых дверей, да остатков плетней не сделаешь. Все это – гниль.
– Главное сейчас – народ сохранить, а автомобили… Автомобили – дело наживное.
– Все ясно… Задачу понял, – Котовский козырнул неловко: не привык тянуться во фрунт и при всех удобных и неудобных случаях прикладывать руку к виску, все это – приметы царской армии, которой уже нет. Да и царя Николая тоже нет… Где он сейчас находится, кто скажет?
– А насчет бронемашин не тревожься, – успокаивающе проговорил Венедиктов, – живы будем – у немаков отобьем. Либо у Петлюры, без автомобилей не останемся, я тебе обещаю.
Когда котовцы уходили к Днепру, то мосты, остающиеся позади, поднимали в воздух, цена эта была, конечно, слишком дорогой, но иного пути не существовало, – немцы, которые сплелись с петлюровцами в один клубок, готовы были уже прыгнуть отступающим на спину.
Венедиктов усилил группу Котовского «максимами», оставил хороший запас патронов – снабдил боеприпасами от души, поскольку предстояло занять сразу несколько высот, откуда простреливалась переправа, и устроить обильный «полив огорода», когда подойдет противник… Наверное, так бабки поливают огуречную рассаду на подоконниках. Пусть на затылках врагов курчавятся свинцовые огурчики.
Высоты были небольшие, но задымленная местность, изрезанная оврагами, с них просматривалась хорошо, и это обнадеживало Котовского. Хотя в оврагах, будь они неладны, можно было спрятать целый полк петлюровцев, да еще пару немецких батальонов, – овраги имели сложные складки, теневые стороны, на дне их, несмотря на бурно наступающую весну, сохранилось много снега. Котовский не удержался, помял себе пальцами затылок – покряхтеть им здесь придется изрядно.