А между тем иностранные гости забеспокоились, засуетились в нешуточной тревоге: большевистская пропаганда начала здорово действовать на их солдат, и настолько серьезное сложилось положение, что непрошеным гостям пришлось даже создать специальный комитет по борьбе с большевистской агитацией.
Печатная продукция большевиков выплескивалась на иностранных солдат захлестывающим валом, контрразведкам было понятно, что против них работает целая типография и типография немаленькая, которая выпускает и листовки, и политическую литературу, и прокламации, что регулярно появляются на одесских заборах и стенках домов, и ходовые брошюры на немецком и французском языках, смысл которых был заключен в одном: господа оккупанты, отправляйтесь поскорее домой, пока руки-ноги целы, вас в Одессу никто не приглашал.
Дело было поставлено с размахом: листовки находили в своих карманах даже деникинские офицеры, не говоря уже о ридикюлях гувернанток и кошелках горничных, которые на рынке закупали продукты для своих хозяев.
Результат не замедлил сказаться: французские солдаты, например, перестали выполнять приказы своих командиров, а некоторые из них, знакомые с учением Маркса, заводили в частях разговоры о мировой революции – неплохо бы, дескать, и родную Францию сделать свободной и равноправной. Долой баронов, сыплющих жирную перхоть на пиджаки, мучителей-графьев, измывающихся в своих поместьях над нищими крестьянами, растолстевших заводчиков, не выплачивающих зарплату рабочим…
Такие настроения очень не нравились командующему войсками Антанты на юге России Бертело, он даже ставил вопрос о том, что неплохо бы наиболее крикливых и упертых петухов поставить к стенке и устроить показательную казнь.
Именно Бертело разослал по странам-союзникам телеграммы с просьбой прекратить на время присылать новые войсковые силы в Одессу – в связи с разложением солдат.
Кстати, после этой телеграммы к причалам Одесского порта не пришвартовался ни один транспортный французский пароход: в Париже испугались происходящего в Одессе.
Отряд Котовского не только распространял подпольную литературу и листовки, но и охранял типографию, работавшую в катакомбах у села Куяльник. Вход в катакомбы был очень хитро замаскирован, находился в одном из сельских домов.
На Куяльник, а также на села Нерубайское и Усатово нацелились сразу несколько контрразведок – видимо, кто-то навел их на подземные пещеры, шепнул, что там установлены печатные станки, но точного адреса не сообщил. Хотя и обнадежил:
– Найти типографию также просто, как съесть пару яиц в мешочке.
Деникинцы знали, что такое яйца в мешочке, а вот французы – нет, поэтому они походили немного поверху, потопали ногами, пытаясь обнаружить внизу подземные пустоты, попринюхивались – не несет ли оттуда типографской краской, и отбыли в Одессу, а вот деникинцы, румыны, гайдамаки старались по-настоящему, до седьмого пота – буквально на четвереньках ползали, осматривали каждый курятник, каждый угол, в некоторых домах, показавшихся им подозрительными, даже полы вскрывали – стремились отличиться, найти супостатов и получить обещанное союзническим командованием вознаграждение. Да только ничего у них не получилось, типографию они не нашли.
А если бы нашли, то неведомо, как бы все обернулось – отряд Котовского принял бы бой, и потери с обеих сторон были бы немалые.
Но нет, не тянули ни деникинцы, ни крикливые румыны на ищеек – искать подземные клады они не умели.
Котовского специально пригласила к себе секретарь подпольного областкома Соколовская, пожала руку:
– Григорий Иванович, если бы у большевиков были ордена, мы бы наградили вас орденом. А пока примите сердечную благодарность подпольного областкома.
Не знала Елена Соколовская, что ордена большевистские, боевые, уже есть, и Котовский заработает их целых три, – Красного Знамени, будет он иметь и другие награды, но все это – в будущем…
А пока он был бойцом подполья, болел за Одессу, которую любил, за земляков своих бессарабцев, томившихся в здешних тюрьмах, готов был молиться за тех, кого не стало – расстреляны либо повешены контрразведкой, и очень хотел, чтобы на бульварах здешних перестала звучать чужая речь…
Так контрразведчики и не нашли подпольный комбинат, производивший печатную продукцию и принесший так много неприятностей иноземцам, они даже чесаться начали, будто в штанах у них завелись блохи (может быть, завелись даже в сапогах), и только когда они покинули Одессу, стало известно – типография находится под землей в Куяльнике, – ищейка дала верный след, но дальше следа дело не продвинулось.
Все четыре дня, пока шли обыски, рабочие не выходили из-под земли, сидели там, как шахтеры, а люди Котовского охраняли их.
Явки Котовского работали безотказно, сбоев не было, но поскольку отряд у Григория Ивановича был большой, боевые пятерки действовали дружно, часто требовалась крыша над головой, стало понятно – нужны новые явки. И Котовский их создал.
Одна из явок была организована в публичном доме, она ни разу не попала под подозрение, да потом попутно можно было полакомиться и побочным продуктом, которым славился этот дом. Кое-кто из руководителей пятерок этот продукт попробовал и оценил по достоинству. Оценка была высокой. Правда, сам Котовский в этой «публичной библиотеке», или еще заведение – как он называл «пуп-дом», – не был ни разу, времени все не было, но потом все-таки побывал. Невольно. По стечению обстоятельств.
Заправлял публичным домом Мейер Зайдер – говорливый одессит, похожий на пьяного мула – лицо у него очень быстро обгорало на солнце, кожа на щеках и лбу делалась красной, а нос синим, что наводило всякого, кто видел его, на определенные мысли.
Зайдер преуспевал и при белых, и при красных, и при зеленых, и при гайдамаках, и при оккупантах, и при пятнистых, – при всех, словом. Кличка у него была Майорчик.
Телосложения он был тщедушного, – собственно, это не телосложение было, а теловычитание; голову его украшали большие оттопыренные уши, похожие на два древесных гриба, лицо, как у старика, было испещрено неровными морщинами.
Успехи Зандера на почве проституции и поставки выдающимся личностям девиц броской южной внешности были неплохие, можно сказать, даже очень неплохие, – недавно Майорчик сумел даже купить себе особняк с видом на море.
Это была дорогая покупка.
Жена Зайдера, проститутка Роза, стала чувствовать себя настоящей барыней, и это ей удавалось. Особенно она начала задирать нос, когда получила от мужа в подарок дорогое бриллиантовое колье.
Впервые имя Котовского Зайдер услышал давно, когда революцией в России еще даже не пахло, завидовал ему – слишком смел и удачлив был налетчик Котовский, куши, надо полагать, брал немалые. Зайдер только облизывался да хрюкал в кулак: «Мне бы такие!»
Но Богу Богово, кесарю кесарево, Зайдеру Зайдерово. Обожженная солнцем красная физиономия его делалась бледной от зависти, а на коже изрисовывались лиловые пятна, похожие на шрамы.
В восемнадцатом году, в один из теплых весенних дней в публичный дом (пуп-дом) вбежал крупный плечистый военный с капитанскими погонами на кителе.
На боку у него в желтой кожаной кобуре висел тяжелый американский кольт.
Посетителя встретил сам Зайдер.
– За мной гонятся. Где можно скрыться?
Зайдер молча указал пальцем наверх.
– Понял, на чердаке, – сказал капитан, рванулся было наверх, но в то же мгновение остановился. – О том, что я был здесь, никому ни слова, коллега. Иначе, сами понимаете, – капитан выразительно хлопнул ладонью по кобуре кольта.
Зайдера в тот раз очень подкупило слово «коллега». В том, что в мундире капитана к нему заскочил сам Котовский, он не сомневался ни минуты, хотя в лицо Котовского не знал.
Едва капитан скрылся на чердаке, в публичный дом пожаловали три офицера из деникинской контрразведки.
– Господа, у меня очень приличное заведение, – сказал им Зайдер, – не распугайте моих девушек.
– Сюда не заглядывал этот вот господин? – старший из пришедших, лысый штабс-капитан, показал Зайдеру фотоснимок офицера, только что побывавшего здесь?
Фотокарточка была украшена вензелем популярного одесского фотографа, у которого на Дерибасовской располагалось свое ателье.
– Нет, – Зайдер отрицательно покачал головой, – не заглядывал. Но если заглянет, я вам обязательно сообщу.
– Не надо ничего сообщать. Мы сами его встретим, – сказал штабс-капитан и приказал своим спутникам остаться в доме.
Через час на смену двум офицерам пришел новый караул – два молчаливых казака с карабинами.
Котовский оказался блокированным на чердаке.
На чердаке дома, в котором звонко перекликались и посмеивались над своими клиентами девицы, Котовский провел несколько дней, никак не мог уйти – внизу дежурили контрразведчики.
Но потом они ушли – поняли, что никого здесь не дождутся. Котовский тоже ушел. В дверях задержался и, взяв Майорчика за пуговицу, вяло болтающуюся на пиджаке, – вот-вот отвалится, – проговорил проникновенно:
– Я – ваш должник, господин Зайдер. Обязательно отвечу добром на добро.
Роза, жена Зайдера, расположившись на балконе, дышала воздухом или, как она говорила, «принимала воздушный моцион», – впрочем, она не только дышала воздухом, но и засекла момент, когда Котовский покидал публичный дом.
Она так же взяла Зайдера за отрывающеюся от пиджака пуговицу.
– Майорчик, а этот представительный мужчина – кто? – томным голосом пропела она.
Зайдер хотел сказать ей, что не вопросы, глупые и неуместные надо задавать, а пришить к пиджаку несчастную пуговицу, не то ведь оторвется, и тогда на ее место придется ставить какую-нибудь детскую, выточенную из деревяшки… Но Зайдер жену побаивался и сделать ей замечание не осмелился – Роза могла обидеться и уйти от него, а этого Зайдер не хотел.
– Кто этот мужчина? – переспросил он. – Клиент.
– Какой клиент? – продолжила свою песню Роза.
– Солидный, – ответил Зайдер и, словно бы вспомнив о чем-то значительном, сделался важным, как петух, увидевший во дворе незнакомую курицу.