— Я перестал считать правильно, — сказал вдруг Директор. — Я больше не в состоянии. — И он снова замолчал. Насовсем.
Теперь Мишель мог проникнуть в его недра. Одной рукой он извлек оттуда плененную жизнь. Он полностью экранировал мать в закрытом кулаке. Она была испугана, и сохраняла рассудок только потому, что не видела того, что творилось за пределами охранявшей ее руки. Центр Таджа был так мал, что Мишель мог бы держать его в руках. Но там было достаточно места, чтобы в обширной комнате собралась многочисленная компания. И по сравнению с комнатой вся остальная Галактика за пределами Таджа казалась карликовой. Центр Таджа слепил и оглушал, и даже Ланселот не мог выдержать прямого его взгляда. И когда Мишель-Ланселот получше всмотрелся в его внутреннее спокойствие, он увидел, что у каждой галактики есть свой собственный Тадж, похожий на этот, и в то же время каждый Тадж Вселенной был уникален, источая из себя свои собственные законы. Галактики были неживыми, но в сердце своем несли семена и секреты всей существующей жизни. И каждая галактика имела свою конечную цель, и каждая форма жизни должна была исполнить свое назначение.
Дверь стояла открытой, она вела прямо в самый центр Таджа. Мишель видел теперь, что каждый Тадж избирал из существ своей галактики компанию созданий, и каждый вид посылал сюда не более одного представителя. И этих представителей Тадж впускал в себя, одного за другим, строя звено за звеном огромную цепь, чтобы помочь вселенной подняться на ступень к конечной цели.
И в комнате центра Таджа собрались разные живые существа, и компания их была еще не полна.
Мишель в последний раз повернулся назад и не сходя с места, где находился, приблизился к «Джоханну Калсену». Открыв особым, понятным ему теперь способом, ход в металлическую скорлупу, и не повредив при этом ее целости, он поместил в корабль свою мать и убрал руку. Корабль был теперь готов. Петли, сковывавшие его, упали, словно сухие листья, словно сброшенная старая кожа змеи.
Освобожденный, Мишель повернулся лицом к центру. Голоса звали его, голоса существ, абсолютно свободных, чьи связи с бытием невозможно было порвать никогда. Радом с кармианцем, чей силуэт Мишель узнал по описаниям в приключенческих книгах, стояло свободное кресло.
Мишель сделал еще один шаг, миновав мертвый корпус Директора, и вместе с ним в Тадж вошла жизнь, порожденная Землей. Сам, по собственной воле, Мишель Геулинкс шагнул к столу, за которым собралась компания, чтобы занять свое место в блистающем сообществе живых.
Книга четвертаяЗВЕЗДА БЕРСЕРКЕРА
1
Голос мертвого человека, совершенно живой и ясный, вливался через динамики приемника в кают-компанию «Ориона». Шесть человек, собравшиеся там, — единственные живые люди в радиусе нескольких сотен световых лет, — внимательно слушали. Хотя кое-кто проявлял внимание только потому, что Оскар Шенберг, владелец «Ориона», лично управлявший кораблем в этом перелете, дал понять, что он желает слушать. Карлос Суоми, человек, готовый поспорить даже с Шенбергом и в скором времени так и собиравшийся поступить, в данный момент был в полнейшем согласии с Шенбергом. Атена Пулсон, самая независимая персона из трех женщин на корабле, не возразила. Селеста Серветус выдвинула несколько возражений — но это не имело значения. Густавус де ла Торре и Барбара Хуртадо еще никогда — на памяти Суоми — не возражали в чем-либо Шенбергу.
Голос мертвого человека, который они слушали, не был записан, а просто как бы мумифицирован примерно пятистами годами пространства-времени, которые пролегли между системой Хантера, откуда проходили радиосигналы, и нынешней позицией «Ориона» в межгалактическом пространстве, примерно в одиннадцати сотнях световых лет (или пяти с половиной неделях бортового полетного времени) от Земли. Это был голос Йоханна Карлсена, пять столетий назад возглавившего ушедший в систему Хантера боевой флот, чтобы схлестнуться с разведсилами металлических убийц, берсеркеров, и изгнать их из системы. Это произошло вскоре после того, как он же разгромил основные силы берсеркеров, навсегда подорвав их враждебный потенциал в сражении у темной туманности, называемой Стоунплейс — Каменистое место.
Большую часть пространства в каюте занимали видеоэкраны, и, как всегда, когда их специально соответственно настраивали, экраны, с вызывающим робость реализмом, передавали потрясающий душу вид звездной бездны за бортом. Суоми сейчас смотрел в нужном направлении, но на расстоянии пятьсот световых лет едва можно было без телескопа отыскать солнце Хантера, не говоря уже о сравнительно мельчайших вспышках битвы, которую вел Карлсен в момент, когда говорил эти слова. Слова, которые сейчас раздавались в каюте яхты, — чтобы Шенберг мог мрачно над ними поразмышлять, а Суоми — запомнить и принять к сведению. В напряжении обоих мужчин было нечто, делавшее их похожими, хотя Суоми был мельче и моложе.
— Откуда ты так точно знаешь, что это голос Карлсена? — спросил Густавус де ла Торре, худощавый, темноволосый мрачного вида мужчина. Он и Шенберг сидели в массивных мягких креслах лицом друг к другу, в крайних точках небольшой каюты. Остальные четверо расположили свои кресла так, чтобы их группа образовывала круг.
— Я уже слышал его. Эту самую передачу.
Голос Шенберга был удивительно мягок для человека с такой внушительной внешностью. Но он был, как и всегда, решителен. Его взгляд, как и взгляд Суоми, был обращен к видеоэкранам, в звездную глубину, и он, казалось, очень внимательно слушал слова Карлсена.
— Во время моей последней экспедиции к Хантеру, — тихо продолжал Шенберг, — примерно пятнадцать стандартных лет назад, я сделал остановку в этом районе — где-то на пятнадцать световых лет ближе к системе моего назначения, конечно, — и мне удалось отыскать этот самый сигнал. Я слушал эти слова и кое-что записал даже, как это делает сейчас Карлос. — Он кивнул головой в сторону Суоми.
Карлсен нарушил потрескивающую разрядами тишину радио, сказав:
— Проверь крепления и прокладки люка, если он не герметизируется. Тебе что, сто раз повторять?
Голос был резкий, жалящий, и было в нем что-то, его выделяющее, даже если слова, произнесенные им, были всего лишь жаргоном, не понятным для постороннего, неотличимым от остальных слов, которые произносит командир любой опасной операции в момент руководства.
— Слушайте внимательно, — сказал Шенберг. — Если это не Карлсен, то кто же еще? Во всяком случае, когда я после экспедиции вернулся домой, на Землю, то сверил свою запись с архивными лентами, сделанными на его флагманском корабле, и убедился, что передача та самая.
Де ла Торре шаловливо посвистал.
— Оскар, и никто не поинтересовался у тебя, откуда взялась запись?
— Ха, кому какое дело? Межзвездному Управлению, во всяком случае, никакого.
У Суоми создалось впечатление, что Шенберг и де ла Торре не слишком давно знакомы и плохо знают друг друга. Встретились они в какой-то деловой поездке, связанные бизнесом, а затем подружились, благодаря общему увлечению — охоте. Сейчас этим увлекались немногие. Немногие — на Земле, по крайней мере, планете, которая была родной для всех пассажиров яхты.
— Говорит Главнокомандующий, — раздался голос Карлсена. — Третье кольцо, начинаем. Абордажные команды, начинайте действовать немедленно.
— Сигнал не очень ослабел с тех пор, как я его слышал в последний раз, — задумчиво сказал Шенберг. — Следующие пятнадцать световых лет в направлении Хантера должны быть чисты.
Не поднимаясь с кресла, он набрал шифр материализовавшегося в пространстве между ним и стеной голографического астроатласа, и светописец его добавил на изображение еще один символ. Степень чистоты пространства между ними и целью имела большое значение, хотя сверхсветовой прыжок корабля и происходил вне обычного пространства. Но условия, возникавшие в переходных зонах нормального пространства, оказывали неустранимые эффекты на полет.
— Там будет солидный гравихолм, придется карабкаться, — сказал голос Карлсена. — Будьте внимательны и наготове.
— Честно говоря, все это погружает меня в сон, — сказала Селеста Серветус. Полная фигура, черноволосая, с восточным типом лица и с заметной при этом нордической линией. Невероятно чистая, тугая кожа, серебряная краска косметики, парик, напоминающий серебряный туман. Селеста время от времени выказывала грубость по отношению к Шенбергу — первичный этап игры, в более раннюю эпоху называемой «игрой в недотрогу». Сейчас Шенберг даже не взглянул на нее. Недотрогой Селеста уже не была.
— Наверное, нас бы здесь не было, если бы не этот джентльмен, которого мы сейчас слышим. — Это сказала Барбара Хуртадо. Барбара и Селеста были во многом схожи. Обе — плей-герлз, красивые куколки, взятые в экспедицию для удовлетворения мужчин, подобно сигарам и пиву. Но они и весьма разнились между собой. Барбара, кавказского типа брюнетка, обычно была запакована в непрозрачную одежду с колен до плеч. И если бы вы видели ее только спящей, с неподвижными чертами лица, если бы не слышали ее голоса или смеха, не могли наслаждаться грацией ее движений, вы бы никогда не подумали, что ее сексуальная привлекательность может быть выше обычной.
Но живая, двигающаяся, она была не менее привлекательна, чем Селеста. Интеллектуально, решил для себя Суоми, обе стоили друг друга, находясь примерно на одном уровне. Реплика Барбары, подразумевавшая, что современная межзвездная цивилизация очень была обязана своим существованием Карлсену и его победам над берсеркерами, была трюизмом, не подлежащим сомнению или оспариванию. Берсеркеры, автоматические боевые корабли невероятной мощи и эффективности, были выпущены на свободу — на горе всей Галактике — во время какой-то древней войны, начатой давно исчезнувшими расами еще до того, как на Земле появился человек.
Боевая программа, вчеканенная в каждого берсеркера, обрекала его на стремление уничтожать любую жизнь, когда бы и где бы они ее не находили. В мрачные века их массовой атаки на скромное пространство человеческих колоний среди звезд они были близки к тому, чтобы вытеснить людей из Космоса. Хотя такие выдающиеся личности, как Карлсен, и уничтожали их основные силы, заставив покинуть центральные области пространства, где доминировал человек, берсерк