— Зеркало? — прошу я, жестом показывая на свое лицо. — Я должен видеть, что с ним.
— Зеркала у нас нет, — говорит одна из женщин, стирающих в раковине, таким тоном, словно в этом виноват именно я.
— Ты о своем лице? В нем нет ничего особенного, — вмешивается врач. Голос его звучит убедительно, по крайней мере, он был бы убедительным, если бы не моя уверенность в том, что со мной случилось нечто непоправимое.
Я испытываю огорчение от того, что эти добрые люди вдобавок ко всем другим своим неприятностям должны глядеть на мою чудовищную физиономию.
— Извините, — говорю я, отворачиваясь и стараясь скрыть лицо.
— Ты действительно не знаешь? — говорит черноволосая, которая до этого некоторое время внимательно наблюдала за мной. — Он не знает! — голос ее звучит так, словно она задыхается. — О, Тэд, с твоим лицом все в порядке.
Может это и правда. Прикасаясь пальцами к лицу, я чувствую, что кожа гладкая и вполне нормальная на ощупь. Черноволосая смотрит на меня с жалостью. Ее платье не могло скрыть шрамов на плече — как будто девушку стегали кнутом.
— Кто-то бьет тебя? — спрашиваю я испуганно. Одна из женщин у раковины нервно смеется. Крепыш что-то бормочет себе под нос. Я поднимаю левую руку, чтобы закрыть ею свое ужасное лицо. Правая рука тоже непроизвольно поднимается, пальцы теребят край повязки, скрывающей глаз.
Вдруг раздается ругань — это крепыш заметил, что открывается дверь.
— Наверно, машине нужен твой совет, — он обращается ко мне довольно резким тоном. Он ведет себя так, словно он хотел бы разгневаться, но боится сделать это. Кто я? Что я? За что эти люди так ненавидят меня?
Я встаю на ноги. У меня вполне достаточно сил, чтобы идти самому. Я вспоминаю, что именно я хожу разговаривать с машиной наедине.
Беседа происходит в каком-то пустом коридоре. Я вижу только два сканнера и громкоговоритель — это лицо берсеркера. Я знаю, что вокруг меня на многие мили протянулось его тело. Оно несет меня через космос. Я вспоминаю, что именно на этом месте стоял перед началом сражения. Я разговаривал тогда с машиной, но о чем шла речь, совершенно забыл. Более того, я вообще не могу восстановить ни одной из бесед, которые мне доводилось вести в своей жизни.
— План, который ты предложил, провалился. Карлсен все еще действует, — произносит скрипучий голос, шипя и потрескивая, таким тоном, словно это говорит злодей на театральной сцене.
Что и когда мог я предлагать этому чудовищу?
— Я помню очень мало, — говорю я. — Мне повредили мозг.
— Если ты лжешь мне насчет своей памяти, то знай — обмануть меня невозможно, — говорит машина. — Если я накажу тебя за провал твоего плана, это не приблизит меня к цели. Мне известно, что ты живешь вне законов человеческой организации, что ты даже отказался носить полное человеческое имя. Я знаю тебя и потому доверяю — ты поможешь мне в борьбе с организацией разумной жизни. Ты будешь командовать остальными пленниками. Следи за тем, чтобы твои поврежденные ткани были, насколько возможно, восстановлены. Скоро мы будем атаковать жизнь другим способом.
Наступает пауза, однако сказать мне нечего. Затем шумящий громкоговоритель, пощелкивая, смолкает. Глаза-сканнеры бледнеют. Продолжает ли машина тайно наблюдать за мной? Она говорит, что доверяет мне. Это чудище, мой кошмарный враг, говорит, что верит в мои дьявольские способности, что они сделают нас союзниками.
Память моя прояснилась достаточно. Я понимаю, что берсеркер говорит обо мне правду. Отчаяние мое беспредельно — ясно, что Карлсен не выиграл сражение. Все безнадежно, внутри меня царит ужас. Я предал жизнь. На какой же уровень грехопадения я опустился.
Я отвожу взгляд от погасших сканнеров, и глаз мой фиксирует какое-то движение. Это — мое собственное отражение в отполированном до блеска металле. Я стою перед плоской сверкающей переборкой в теле берсеркера, уставившись на самого себя.
Мой скальп покрыт бинтами. Закрыт и мой левый глаз, но это мне уже известно. Вокруг правого глаза кожа имеет какой-то неестественный оттенок, однако в целом в облике моем нет ничего такого, что шокировало бы и безусловно отталкивало. Видна и копна каштановых волос. Такого же цвета и двухмесячная неопрятная борода. Нос, рот и скулы — все вполне нормальные. На лице моем нет пугающего выражения
Ужас лежит внутри меня. Я служу берсеркеру, причем по собственной воле.
Так же, как кожа вокруг моего правого глаза, ткань, прилегающая к левому, имеет голубой и зеленовато-желтый оттенок. Гемоглобин разлился под кожей и разложился. Очевидно, это результат хирургической операции на моем мозге.
Я помню предупреждение, сделанное врачом, но повязка беспокоит мои пальцы, как больной зуб, бывает, не дает покоя языку, только гораздо сильнее. Весь ужас сосредоточен в дьявольском левом глазу, и я не могу удержаться от того, чтобы узнать, что с ним. Правая рука сама по себе взлетает в воздух и срывает повязку.
Я моргаю, и мир вокруг меня расплывается. Я вижу обоими глазами. И тут же умираю.
Т, шатаясь идет по коридору, издавая рычание и стоны. Пальцы его сжимают черную повязку. Дар речи вернулся к нему, поток ругательств извергается изо рта. Он вопит, пока не сбивается его слабое дыхание. Он спотыкается, спеша по коридору к камере. Его охватывает неистовое желание поскорее добраться до хитрых негодяев, придумавших эту уловку, чтобы избавиться от него. Что они делали с ним? Гипноз? или что-то еще? Надо же, хотели сменить ему имя! Он им покажет Тэддеуса!
Добравшись до двери, Т распахивает ее, вконец ослабев и хватая ртом воздух, и входит в камеру. Потрясенное лицо врача свидетельствует о том, что он понял: Т снова завладел контролем над телом.
— Где мой кнут? — Т обводит всех взглядом. — Какой негодяй спрятал его?
Женщины плачут. Молодой Халстед понимает, что уловка с Тэддеусом провалилась. Он издает безнадежный крик и бросается на Т, вертясь, словно сумасшедший. Роботы, реакция которых намного превосходит человеческую, конечно же перехватывают его. Один из них блокирует удар Халстеда своим металлическим кулаком. Гигант сгибается и жалобно стонет, потирая ушибленную руку.
— Дайте мой кнут!
Робот стремительно бросается к раковине, достает из-под нее перевязанный узлами пластиковый шнур и приносит его хозяину.
Т ободрительно похлопывает робота по спине и улыбается своим сгрудившимся в углу товарищам по несчастью. Пальцы его правой руки играют кнутом, сжимаясь и разжимаясь, но левая рука вдруг немеет. Он нетерпеливо разминает ее.
— Что там с вами случилось, мистер Халстед, — обращается он к молодому крепышу. — Немного ушибли ручку? Не хотите ли пожать мою, поприветствовать меня? Я вернулся? Ну давайте пожмем руки!
Халстед настолько смешно съежился, сидя на полу, что Т на некоторое время даже останавливается рядом с ним и безудержно смеется.
— Послушайте-ка, вы, — произносит Т спустя некоторое время, вновь сосредоточившись. — Мои милые друзья. Машина говорит, что я здесь командую всем? Я дал ей немного информации о Карлсене, и это помогло. Ха, ха, ха! Вам лучше не огорчать меня. Берсеркер по-прежнему поддерживает меня на все сто. А вы, Док, — левая рука Т начала бесконтрольно трястись, и он, чтобы справиться с этим, водил ею из стороны в сторону. — Ты собирался изменить меня, правильно я понял? Ты что-то проделал, чтобы я был в порядке?
Доктор держал свои тонкие руки хирурга за спиной, как будто инстинктивно защищая их.
— Даже если бы я попытался, то не смог бы придать твоему характеру новый облик. Для этого мне пришлось бы дойти до самого конца и превратить тебя в полного идиота. Это я, конечно, сделать мог.
— Теперь-то, небось, жалеешь, что не сделал этого. Боялся, как отнесется к этому машина. Но что-то ты пытался проделать, а?
— Да, я хотел спасти твою жизнь, — доктор гордо распрямился.
— Твоя рана повлекла сильное и почти непрерывное эпилептическое возбуждение. Удаление сгустка крови из мозга не смогло его снять; поэтому я решил разделить большие полушария.
Т поиграл кнутом.
— Что это означает?
— Видишь ли, правое полушарие в основном контролирует левую половину тела. А левое полушарие, которое доминирует у большинства людей, управляет правой половиной и обрабатывает большую часть символов, влияющих на принятие решений.
— Это я знаю. Когда происходит удар, сгусток находится на противоположной стороне от парализованной части тела.
— Совершенно верно, — доктор смело поднял голову. — Т, я разделил твой мозг, отделив правую половину от левой. Это довольно просто. Подобную операцию давно применяют для лечения сильной эпилепсии. Это лучшее, что я мог сделать для тебя в твоем положении. Могу поклясться в этом. Ты можешь проверить мои слова на детекторе лжи…
— Заткнись! Я покажу тебе детектор лжи! — пошатываясь, Т направился вперед. — Ну и что со мной будет дальше?
— Как хирург я могу сказать только, что ты со всем основанием можешь ожидать долгих лет практически нормальной жизни.
— Нормальной! — Т сделал еще один шаг, поднимая кнут вверх.
— А зачем тебе понадобилось закрывать мой здоровый глаз? Зачем понадобилось называть меня Тэддеусом?
— Это была моя идея, — срывающимся голосом перебил его старик.
— Я думал, что в таком человеке как ты должен присутствовать кто-то, какой-то иной компонент, похожий на Тэда. Мне казалось, что в условиях того психологического давления, под которым мы все здесь находимся, Тэд имеет шанс возобладать в тебе, если мы дадим ему возможность обосноваться в твоем правом полушарии. Это была моя идея. Если это доставляет тебе боль, вини меня..
— Непременно, — оборвал его Т. Однако в этот момент он казался более заинтересованным, чем разгневанным. — А кто такой этот Тэддеус?
— Это ты сам, — ответил ему врач. — Никого другого мы не смогли бы внедрить в твой мозг.
— Иуда Тэддеус, — добавил старик, — был современником Иуды Искариота. Имена у них похожи, но во всем другом… — старик только пожал плечами.