Потом Егор уже не слушал воеводу. Все мысли были об Анне. Даже подумал, что теперь-то Анна не сможет устоять и воевода приберёт её к рукам. Хотел тотчас отказаться от похода, но побоялся, что за такой шаг его могут посадить в яму, а могут и казнить как предателя. И он смолчал.
Это было под вечер, а ранним утром отряд уже вышел в путь. Его провожали всем народом. Юродивый даже предрёк им погибель, но попы его спешно прогнали. Народ заголосил, предчувствуя в пророчестве юродивого что-то вещее.
Анна была бледна и подавлена. Чувствовала, что скоро ей предстоит испытать себя и решить для себя, что самое важное в жизни. А вдруг? Додумать она не успела. Отряд тронулся в путь, и супруги даже не успели проститься. Правда, она заметила, что вид у Егора был удручённый, и понимала его состояние.
– Анюта, не убивайся так, – услышала женщина голос Нюры, стоящей рядом. – Может, ничего страшного и не случится. А то молока не будет для Леночки. Идём уж домой. Мы завтрак ещё не приготовили, а тятька обещался поехать в лес.
Анна вздохнула и на ватных ногах поплелась за Нюркой.
В ожидании прошло два дня, а на третий от воеводы пришла бабка, слывшая в пригороде весьма опытной сводницей. Герасим сам проводил её к Анне. Многозначительно глянул и молча вышел, тихо прикрыв дверь.
– Чего тебе? – неприветливо спросила Анна. – Садись и говори. Я ещё дочку не докормила. Жди пока.
– Ух и девка у тебя растёт, Аннушка! – заискивала бабка. – Такая же красавица будет, как и ты. Вот Господь сподобился для тебя. Мужики, поди, прохода не дают, а? – Бабка усмехнулась доброжелательно, а Анна подумала, что эта бабка своё дело знает отменно.
– Ну, что собралась мне сказать? – спросила Анна, уложив дочь спать и понизив голос. – Говори, да не сильно громко. Пусть дитя спит спокойно.
– Сдаётся, красавица, что ты и сама знаешь, что привело меня к тебе.
– Не знаю, но догадываюсь. Говори, – жёстко ответила Анна.
– Ох, красавица! – вздохнула бабка. – Ну и привалило тебе благо, скажу я! К самому воеводе Волховскому просят заглянуть! Бабы от зависти помрут в округе! А какой мужик, бабоньки слюнки пускают, глядя на него! Счастье-то какое привалило, Анютка! Что хмурая сидишь? Аль не рада? С чего бы такое?
– А с того, бабка Аграфена, что я мужняя жена и грех на душу брать не желаю!
– Какой грех, бабонька?! Говорю же – счастье привалило. Богат, красив, сколь достоинств! Аль цену набиваешь? Брось, Анютка! Или тебя иначе, слыхала, кличут? Ну-ка скажи как?
– Не твоё дело, старая! Анной меня кличут от крещения! – И перекрестилась, повернув голову на образа в красном углу.
– Ну-ну! То и в самом деле не моё дело, просто так, для разговора.
– А дальше что? – сама спросила Анна, чувствуя, что может сильно осерчать.
– Да вот… Бабонька, воевода кличет. На разговор, значит. Приглянулась ты ему. Схотел облагодетельствовать тебя, дуру. Как стемнеет, так и явись к нему.
– Обязательно? А вдруг раздумаю? У меня грудной ребёнок на руках. Кто покормит его? Скажи, что пусть не ждёт наш воевода Василий. Грех то большой.
– Не серчай, красавица! Отмолим твой грешок. Не такой он и великий. Батюшка наш уже отмаливает. За этим дело не станет. И не советую долго морочить голову нашему воеводе. Твоего-то он облагодетельствовал. Сотником поставил, а дальше и того больше будет. Не ломай из себя гордую да неприступную. Знаю, что в гареме была, мужиков ублажала.
– Не мужиков, а мужа, да будет тебе, бабка, известно. А то совсем другое дело. Его убили хлыновцы, когда захватили Сарай. Так что греха на мне нет, бабуля, я всё делала по заветам Божьим. И изменять супругу мне нет охоты. Не хочу я грех на душу брать. Иди и скажи ему так, как я тебе сказала. У меня работы много, а одной Нюрке с нею не справиться. Иди уж!
Бабка Аграфена ещё долго уговаривала не осложнять свою жизнь, но Анна стояла на своём. Потом, успокоившись, подумала, что как может местный поп благословить такое деяние воеводы? И в голове зароились совсем другие мысли. Очень и очень опасные для неё и не только.
После ужина Герасим отослал дочь спать, а сам подсел ближе и после долгого молчания сказал с горечью:
– Я понимаю тебя, дочка, но сама посуди. Что мы можем супротив воеводы? Сила у него большая, а против неё не попрёшь. Ты должна согласиться. Ведь у тебя такая хорошая дочь. Надо и о ней подумать.
– Я и так постоянно о том думаю, Герасим. Да ничего путного не лезет в голову. А как же Егор? Он ведь меня выгонит. Так ведь с бабами поступают. Что мы для них?! Часто хуже рабов живут они.
– То-то и оно, что они. Не ты, Анюта. Егор к тебе хорошо относится. Он поймёт. Не дурак же он в самом деле! Да и я подмогну ему в этом деле. Бедная ты, конечно, да так повелось у сильных мира сего. С этим ничего не поделать, дочка.
Анюта слушала вполуха, больше о своём думку думала. А Герасим всё увещевал, уговаривал, надеясь отвести беду от своего дома. Помнил угрозы воеводы, а с ними надо считаться.
И Анна понимала, что значит для Герасима её отказ. Проведя всю ночь без сна, она решила, что деваться некуда – надо идти в избу воеводы. С этой мыслью и заснула под утро. И весь день только и думала про это, что её ждёт вскоре.
Перед обедом заявился человек, одетый бедно, спросил у Анны, с любопытством оглядывая её лицо:
– Так это ты Анна, Егорова жена?
– Она. Что надо тебе? – испуганно спросила женщина, прикрываясь концом платка.
– Соберись получше, я за тобой приду в сумерках. Отведу в острог, приказ воеводы. Не вздумай брыкаться. Будет хуже. А то твоя дочка? – Он глядел на ребёнка, только что насосавшегося молока и сонно щурившего глазки. – Красивая, как мать. Так ты слышала? Будь готова и жди.
Человек ушёл, а Анюта уложила дочь спать и стала обдумывать своё положение.
«Стало быть, не отвертеться, – думала она. – Значит, надо так повести себя, чтобы получить побольше с воеводы. Для будущего. Я из него всё вытяну, бабника проклятого. А потом погляжу, что и как. Егор вернётся не скоро, и к тому времени может всё закончиться или утрястись. Надо думать о дочери».
Нюрка с сожалением и жалостью в глазах поглядывала на Анюту. Ничего не говорила. По глазам Анна видела, как девочка переживает, и слёзы сами собой навернулись на глаза.
Приближалось время, когда за нею придут. Узелок она уже приготовила, с Нюрой договорилась и обещала посещать дом Герасима почаще.
– Ты о дочке не шибко беспокойся, Анюта, – как-то слишком просительно говорил Герасим. – Нюрка присмотрит, да и ты будешь приходить кормить. Или кормилицу найдём. Там видно будет. И побереги себя, дочка. Прошу тебя.
– Да ладно, Герасим! Я уже обо всём передумала. Стало быть, так Бог порешил. За грехи мои тяжкие, – бодро ответила Анюта, хотя сама не верила уже в такое.
Посыльный появился в сумерках, как и обещал. В избах засветились лучины, люди собирались ко сну. Анна попрощалась с Нюркой, Герасимом, словно уходила далеко и надолго. Стало ещё тоскливей. Она привыкла уже к дому кормщика, Нюрке и к новому укладу жизни.
Молча шли по тёмным закоулкам. В молчании же им открыли калитку, и скоро Анна оказалась в обширной избе воеводы. Какая-то баба шмыгнула прочь, но кто-то уже вышел, прикрывая ладонью племя свечи. И тихий голос проговорил:
– Иди за мной, баба. Узелок оставь в сенях. Не пропадёт.
Провожатый стукнул в низкую толстую дверь и открыл её. Толкнул Анну и исчез. А Анна оказалась в небольшой горенке, освещённой двумя свечами в бронзовом подсвечнике. Из-за стола с мисками и кружками на скатерти встал воевода.
– Наконец-то! – воскликнул он довольным голосом. – Проходи, красавица! Будем ужинать. Давно жду, уж и остыло всё.
Анна молчала, а воевода протянул руку, взял её за пальцы и подвёл к столу, усадил на лавку со спинкой и покрытую ковром. Поправил фитили свечей и стал с интересом рассматривать Анну. Одета она была в самое лучшее платье, здесь показавшееся слишком простым, но которое подчёркивало её фигуру, на что и надеялась молодая женщина.
– Очень хорошо, что ты не отказалась, Анюта, – твёрдо молвил воевода. – Ты лишь не пытайся мне засорять мозги своими греховными заявлениями. Я всё про то знаю, красавица. Ты будешь довольна. И твоего Егора не обижу. А молва всегда зубы чешет про людей. Не бери в голову. Поужинаем? – спросил довольно и сам сел напротив, поправив подсвечник. Света стало больше.
Они молча ели вкусные блюда, но от вина Анна отказалась, заметив строго:
– Я бывшая басурманка, господин мой, и потому вина не пью. Уж прости меня за такое, боярин. А кушаний отведаю. Они у вас тут отменные, надеюсь.
– Как смешно ты говоришь, Анюта! Но мне нравится. Ты не возражаешь, коль я выпью вина? Оно у меня хорошее. Могла бы и отведать, полезно.
Анна с каждой минутой всё спокойнее чувствовала себя в этом доме. Воевода уже не казался ей таким страшным и неприятным. А тут он, загадочно улыбаясь, неожиданно заметил:
– Ты уже насытилась? Погоди, сейчас будет ещё что-то.
– Я и так сыта, господин, – скромно потупила она глаза.
– Уверен, что от следующего кушанья ты не сможешь отказаться. – И хлопнул в ладоши.
Дверь открылась; нагнувшись из-за притолоки, появился настоящий татарин. В халате, мягких чувяках, а в руках – казан. От него распространился аромат плова, Анна тотчас определила это. Воевода довольно улыбался, бросил громко:
– Настоящий плов, красавица! Ну что? Откажешься?
Анна первый раз улыбнулась, помолчала немного и бойко ответила:
– Такого я не ожидала, господин! Отказаться будет просто грешно! Настоящий?
Татарин поклонился и ответил с акцентом:
– Настоящий, ханум! Пальчики оближешь! Я мурзам такой готовил когда-то.
Он наложил в миску большую горку плова, источавшего такой аромат, что аппетит вернулся к Анне. Поглядывая лукаво на воеводу, принялась с наслаждением есть, облизывая пальцы.
Воевода молча наблюдал, слегка улыбался, глаза блестели похотью.