– Наверное, дедушка с бабушкой забрали, – пожимает плечами Саша и собирается открыть дверь. – Им после свадьбы скучно, а Насте немного легче. Ты бы слышал, как она поет колыбельные...
– Елки-маталки, я начинаю вам завидовать, – подхватываю рюкзак с пола и машу брату «пока».
– Игорь, – зовет меня Саша. Я оборачиваюсь и встречаюсь с его одобряющей улыбкой. – Ты молодец. Все получится, просто будь с ней деликатнее.
– Я стараюсь, но это сложно… Все, мне пора! – и я убегаю, пока брат не расщедрился на томик советов.
Наша мама и Настин отец расписались после стольких лет разлуки. Это было немного странно, потому что никто не думал, что они много лет любят друг друга. Да, жизнь слишком коротка, чтобы оставлять на завтра самое важное.
Да, и мое важное зовет меня снова в боковой от подвала коридор, где Вера занимается вокалом со своими студентами.
Я прижимаюсь лопатками к холодной стене и скрещиваю перед собой ноги и руки, когда из класса походкой от бедра выходит Якина.
– Иго-о-орь Оле-е-егович! – хлопает она накрашенными глазами и пытается меня чуть ли не облапать. Вот же наглая!
Уворачиваюсь, как от змеюки.
– Ты опаздываешь, – серьезно выдаю я. – Тебя кто-то в холле ждет. Высокий красавец с букетом, – и подмигиваю ей.
– Правда? – она скачет прочь, вильнув косой, а я иду к своей булавке. Хочу ее слышать, вдыхать запах. Блин, это так невыносимо – видеть Веру каждый день, но не прикасаться, якобы не претендовать на большее. Но я помнил обещание: она вырвала его из меня на выходе из кафе...
– Ты не трогаешь меня, не цепляешься, не давишь своей харизмой, не зажимаешь на лестнице, и я, может быть, дам тебе шанс. Обещай! Или я просто больше не стану с тобой общаться.
– Это ведь сложно, Вера, – прячу руки в карманы брюк и зыркаю через плечо на вечерний проспект. – Это все равно что гитаристу пальцы отрубить. Не издевайся, булавка. Я же нравлюсь тебе, нравлюсь… Нравлюсь? – тянусь, чтобы коснуться румяной щеки, но девушка блокируется локтем.
– Я серьезно. Ты вынуждаешь меня развернуться и уйти.
– Зачем такие сложности, малышка? Это же очевидно: мы друг другу подходим. Зачем терять время на всякие букетно-конфетные периоды?
– Игорь! Обещай! – она сводит брови, ветер подхватывает локоны стянутых в хвост волос и выбрасывает их вперед. – Или я просто развернусь, и ты больше меня не увидишь.
Хочется зарычать, но я сцепляю зубы и тру ладонью бороду.
– Это ведь нелепый шантаж, игра на чувствах. Жестоко, малявка, – я не хочу сдаваться, потому что не понимаю причин вот такого поведения. Я как первооткрыватель – иду на ощупь.
– Прощай, Гроза, – Вера неожиданно разворачивается и собирается уйти. Я ее осторожно беру за локоть, но тут же отступаю, когда она показывает яростным взглядом «отпусти».
– Я обещаю, обещаю! – приподнимаю обе ладони вверх. – Но с условием. Ты споешь со мной. Всего один раз. Просто в классе, без зрителей, без подготовки, что-то известное. Пожалуйста, – руки сами складываются в молитвенном жесте, – ну, оставь мне хоть что-то…
Она стискивает ремни на сумке и, кусая губы, смотрит украдкой по сторонам. Будто ищет кого-то, а потом отступает в тень фонаря, чтобы оказаться незаметной.
– Вера, это ведь ни к чему не обязывает. Просто песня. Одна песня. Я сыграю, а ты споешь.
И сейчас в крошечном классе она сидит у стола, наклонив голову над журналом, а я жалею, что дал слово не подходить. У меня просто натуральная ломка по ней.
– Игорь, – она незаметно вздрагивает, – и показывает на дверь, – я занята.
– Я на несколько минут, – присаживаюсь на нагретый задницей Якиной стул. – Просто посижу тут. Можно?
– Ты мне мешаешь, – ругается Вера, но я замечаю, как кусает губы и как теребит в пальцах ручку.
– Тогда спой со мной, и я уйду, – поворачиваюсь к пианино и разворачиваю красивый перебор ля-минор.
Она бросает ручку на стол и резко выдыхает.
– Ты же не отстанешь? Да?
– Совершенно верно, – довольно улыбаюсь, но не оборачиваюсь, играю дальше – просто импровиз, просто набор звуков и ритмов. Я не очень способный пианист, для меня гитара – продолжение рук, а клавишные так – для разнообразия.
Кожей чувствую, как Вера встает и присаживается на окно.
– Ладно, – сдается булавка. – Что петь?
Глава 19. Звезда
– А что тебе хочется? – спрашивает Игорь и ловко выплясывает пальцами по клавишам. Я привстаю и заглядываю через его плечо, но все равно держу руки сплетенными на груди. Этот сорвиголова очень непредсказуем и умеет больше, чем делает вид.
Но лишь бы держался подальше, у меня от него сыпь мурашек по коже. Особенно от воспоминаний о старом поцелуе, а когда он близко, и мне приходится вдыхать стойкий запах бергамота и легкого дыма, я превращаюсь из глупого испуганного ежика в пушок.
Знаю, как подобные властные мужчины умеют давить одной рукой таких, как я. Думала, что переросла, оставила все в прошлом, но оно само лезет в мою жизнь без спроса, а я ничего не могу поделать.
И сбежать не получается, и подпустить Игоря не в силах.
Что же ему такое задать, чтобы точно не сыграл?
Джаз-стандарт, унылую попсу, которую он явно не празднует, или все-таки что-то тяжелое и непредсказуемое?
Задать так, чтобы навсегда отрезало просить меня петь.
Но по расслабленной осанке, независимому движению рук, качанию головы, я понимаю, что задача невыполнимая – Гроза М просто тащится от себя самого. Самовлюбленный, дерзкий прилипала. Но притягательный и невыносимо чарующий.
– Так что играть? – его длинные пальцы застывают на бархатном и низком аккорде с седьмой ступенью и оставляют в воздухе волнующий резонанс. Игорь спокойно поворачивает голову и смотрит мне в глаза. – Вера?
– Ложкой снег мешая, – прищуриваюсь. Ну, не может он знать колыбельную. Да, известная, да, легкая, но такой заводила и «душа компании» вряд ли интересуется детьми, и я застываю, когда младший непредсказуемый Гроза свободно начинает играть вступление.
Издевается? Есть что-то, чего он не умеет?
И я пропускаю куплет, потому что сжимаю губы и смотрю в окно, пытаясь прийти в себя, а Игорь повторяет квадрат и терпеливо ждет. И ко второму кругу аккордов я решаюсь, но пою тихо, мягко, едва приоткрывая рот:
– Ложкой снег мешая, ночь идет большая…
В горле стынет горький ком, я чувствую, что дальше не смогу выдавить из себя и звука. Зачем, зачем я это ляпнула? Но пою вопреки:
– Что же ты, глупышка, не спишь? Спят твои соседи – белые медведи, спи и ты скорей, малыш…
Пока Игорь разыгрывает простой, но очень мелодичный проигрыш, я дышу через нос, прогоняя давление в голове, уничтожая память и мысли. Пытаюсь дышать и не сдаваться, но это так сложно. Хорошо, что я присела на окно, потому что ноги меня не держат и норовят подогнуться.
Он играет дальше, а я резко отворачиваюсь к окну и зажимаю рот ладонью. Больше не могу. Не могу...
Переливы мелодии обрываются быстрыми шагами. Он не спрашивает разрешения, просто утыкается губами мне в шею, щекочет кожу мягкой бородой и замыкает спереди крепкие руки.
– Эй… это было непередаваемо. Ты чего? – говорит нежно, а я шатаюсь от его силы, запаха, необъяснимой власти надо мной.
Не могу ответить, потому что вряд ли кому-то вообще смогу сказать о своем прошлом. Я не плачу, давлю эмоции усилием воли и прижимаю ладонь ко рту так сильно, что немеют губы.
– Ты ведь сама попросила сыграть колыбельную, – шепчет Игорь. – Почему не сказала, что это для тебя так тяжело? Что с тобой случилось, булавка?
– Молчи, – кладу руки на стекло и наклоняю голову. Мне хочется просочиться сквозь расплавленный песок и стать невидимкой. Холод идет через пальцы и укрывает плечи пучками дрожи. Ладони Игоря опускаются ниже, мимо опасной зоны груди, на живот. Он прижимает к себе осторожно, прикасаясь легко, без давления. Не пытается искушать, лапать и прочее. Стоит рядом, как ангел-хранитель, хотя по глубокому дыханию слышу, что сдерживаться ему очень сложно.
Не получается его прогнать – сама хочу тепла сильных рук, нежных и горячих прикосновений. Вопреки всему пережитому, несмотря на запреты и обещания никогда-никогда и никому не позволять себя трогать, меня тянет к этому мужчине.
– Идем, – вдруг говорит Гроза, хватает меня за ладонь, как ребенок, что хочет показать игрушку, и подводит к инструменту. – Садись.
Я слушаюсь.
– Ничего не бойся, булавка, я хороший, – он садится позади, согревая меня собой. – И никогда не причиню тебе зла. Верь мне.
– Многие так говорят, – опускаю голову на грудь, потому что моя правда прорывается наружу, а я хочу снова заползти в панцирь сильной и неприступной женщины.
– Просто послушай, – говорит мягко Игорь. Он ведет себя сдержанно, не так, как обычно, но я не чувствую подвоха, не ищу обман или притворство, потому что Гроза кажется настоящим. Искренним.
Музыка из-под его пальцев не заморочена стандартами, не напичкана вереницей сложных аккордов. Она широкая в своем проявлении, но простая по сути.
Он поет хрипло, голос не украшает всякими техническими премудростями, скользит сердцем по словам, словами по моему сердцу:
– Видишь, тоскует небо
и не скрывает холодных слез?
Только остатки света
нам продлевают жизнь из грез…
Но мы с тобою живем на воле,
и греет солнце нам ладони.
Глаза откроем, любви не скроем.
О жизни мы ни с кем не спорим.
Игорь прекращает играть и петь, заставляя меня натянуться струной. Мне нужна его музыка, я объяснить этого не могу, но хочу услышать дальше.
– Пой. Еще.
– Нет, – говорит он тихо. – Я хочу, чтобы ты, – вздыхает, – пела.
Кладу затылок на его плечо и осторожно провожу по его рукам, собирая дрожь.
– Я слов не знаю…
– Они простые, – Игорь немного подвигается ближе, заставляя меня краснеть, потому что его бедра оказываются слишком близко, и, увлеченно повторяя припев, по строчкам диктует мне слова. А я, глупая дурочка, запомнить не могу, потому что голова думает совсем в другом направлении.