– Даже для того, чтобы понравиться мне?
Он повысил голос. Какую игру играет Наполеон, откуда этот сарказм, почти враждебное отношение? Неужели он был до того деспотичен, что ему требовалась такая покорность, которая сделает ее слепой, глухой и немой? Ведь то, чего он хотел, было рабской покорностью наложницы из гарема! К несчастью, Марианна перед этим слишком много боролась за свое чисто женское достоинство. Она не покорится! Даже если придется разбить сердце, она не уступит. Не опуская глаза под пронзительным взглядом, она сказала с бесконечной нежностью:
– Даже ради этого, сир! Бог мне свидетель, однако, что я ничего больше не желаю так пламенно, как нравиться Вашему Величеству!
– Вы явно выбрали не ту дорогу, – усмехнулся он.
– Но только не ценой собственного достоинства! Если бы вы соблаговолили, сир, сказать мне, что вы желаете найти во мне покорное существо, простую рабыню, всегда согласную со всем, всегда трепещущую перед Вашим Величеством, я молила бы вас позволить мне покинуть Францию, как это намечалось. Ибо для меня подобная любовь – уже не любовь.
Он сделал два шага к ней и резким движением распустил бархатные завязки, удерживающие ее плащ. Тяжелая ткань соскользнула на пол. С минуту он созерцал ее, замершую перед ним. В мягком свете свечей ее прекрасные плечи и полуприкрытые груди золотились, как зрелые плоды в белокружевной корзине. Лицо ее под тяжелой копной темных волос было бледно, а расширившиеся зеленые глаза сверкали от мужественно удерживаемых слез. Ему достаточно было сделать одно движение, чтобы взять ее в свои объятия и избавить от мучений, ибо она была так прекрасна, что дух захватывало. Но в данный момент он находился в таком злобном состоянии, что никакое человеческое чувство не могло заставить его уязвленное самолюбие уступить. Она посмела противоречить ему! И это породило в нем жестокое желание сломить ее.
– А если я все-таки хочу, чтобы вы любили меня так? – спросил он, сверля ее безжалостным взглядом.
– Я не верю вам! Вы не можете требовать любви коленопреклоненной, испуганной, униженной… Только не вы!
Он пренебрег ее протестом, в котором было столько любви. Его горячие пальцы жестко охватили ее горло и поднялись вверх по тонкой шее.
– Что мне нравится в вас, – язвительно сказал он, – так это голос, равно как и красота. Вы великолепная певчая птичка с телом богини. Я хочу наслаждаться и тем и другим, оставив чувства в покое. Подождите в спальне. Раздевайтесь и ложитесь в постель. Я скоро приду.
Высокие скулы Марианны запылали, словно ей надавали пощечин. Она резко отступила, укрывая руками грудь. Мгновенно пересохшее горло не могло издать ни звука. Глаза горели от стыда. Она сразу вспомнила слышанные на улице Варенн сплетни: историю м-ль Дюрденуа, которую он отослал без единого слова после того, как заманил ее в свою постель; приключение маленькой невесты из Марселя, отправленной резким письмом восвояси под лживым предлогом; наконец, эта знаменитая польская графиня, которую он так помял, что она потеряла сознание, и он воспользовался этим, чтобы изнасиловать ее. К тому же спустя время он отправил ее в родную Польшу, чтобы произвести на свет божий ожидаемого ребенка. Неужели все это могло быть правдой? Марианна начала предполагать, что да. Во всяком случае, она ни за какую цену, даже за его любовь, не позволит так обращаться с нею. Любовь не дала ему такого права!
– Не рассчитывайте на это! – едва прошептала она сквозь сжатые, чтобы лучше удержать гнев, зубы. – Я отдалась вам, не зная, кто вы, потому что была поражена любовью, как ударом молнии. О! Как я вас любила! Как я была счастлива принадлежать вам! Вы могли требовать от меня что угодно, потому что я верила в вашу любовь! Но я не рабыня из гарема, которую ласкают, когда есть желание, и прогоняют ударом ноги, когда желание удовлетворено.
Заложив руки за спину, Наполеон выпрямился во весь свой рост. Челюсти его сжались, ноздри побелели от гнева.
– Вы отказываетесь принадлежать мне? Одумайтесь! Это тяжкое оскорбление!
– И тем не менее… я отказываюсь! – с усилием произнесла Марианна.
Она вдруг почувствовала себя беспредельно усталой. У нее было только одно желание: как можно скорей бежать из этой тихой, уютной комнаты, куда она совсем недавно пришла такой счастливой и где ей пришлось так страдать. Она хорошо понимала, что сразу поставила на карту всю свою жизнаь, что он имел на нее все права, но ни за что на свете она не согласилась бы на унизительную роль, которую он пытался ей навязать. Для этого она еще слишком любила его… Совсем тихо она добавила:
– Я отказываюсь… больше ради вас, чем ради себя, потому что я хочу еще иметь возможность любить вас! И затем… какое удовольствие получили бы вы от обладания инертным телом, до бесчувствия измученным печалью?
– Не ищите оправданий. Я полагал, что имею достаточно власти над вашими чувствами, чтобы вы согласились со мною!
– Да, но тогда нас объединяла любовь, которую вы сейчас убиваете!
Она прокричала это, ожесточенная разрывавшим ее сердце страданием. Она теперь пыталась найти его уязвимое место. Он не мог быть таким безжалостно гордым чудовищем, таким лишенным всякой чувствительности деспотом! У нее еще звучали в ушах его слова любви.
Но вдруг он отвернулся от нее, подошел к книжному шкафу и остался там стоять с руками за спиной.
– Хорошо, – сказал он сухо, – вы можете идти домой!
Мгновение она колебалась. Невыносимо, если они так расстанутся, поссорившись из-за пустяка! Слишком тяжело! У нее появилось желание подбежать к нему и сказать, что она отказывается от всего, чем он ее одарил, чтобы он взял обратно особняк и сделал с ним то, что хочет, но только пусть оставит ее при себе! Все, что угодно, только не потерять его, иметь возможность видеть и слышать его. Она сделала шаг к нему.
– Сир! – начала она упавшим голосом.
Но внезапно ей показалось, что полки с книгами исчезли и на их месте с потрясающей четкостью возник большой портрет на потрескавшейся стене. Она вновь увидела его гордые глаза и дерзкую улыбку! Дочь такого человека не может унизиться до того, чтобы вымаливать любовь, в которой ей отказывали. К тому же она услышала:
– Вы еще здесь?
Он по-прежнему стоял спиной к ней. Тогда Марианна медленно подняла свой плащ, перекинула его через руку и склонилась в глубоком реверансе.
– Прощайте… сир! – выдохнула она.
Когда она вышла, то пошла, глядя прямо перед собой, как сомнамбула, не заметив Рустана, озадаченно смотревшего на нее, даже не подумав укрыть плащом обнаженные плечи. Она была слишком оглушена горем, чтобы по-настоящему ощутить боль. Шок окутал ее покровом милосердия, постепенно уступавшим место подлинному страданию, острому и жестокому. Она совершенно не думала о том, что ей делать, что теперь произойдет… Нет, все стало ей абсолютно безразличным, все, кроме болезненного ожога, скрытого в глубине ее естества.
Она спускалась по лестнице, не отдавая себе в этом отчета, даже не обернувшись на зов чьего-то запыхавшегося голоса. Только когда Дюрок взял ее плащ, чтобы накинуть ей на плечи, она заметила его присутствие.
– Куда вы так спешите, мадемуазель? Не собираетесь же вы, я думаю, ехать одна глубокой ночью?
– Я?.. О, не знаю! Это не имеет значения.
– Как это «не имеет значения»?
– Я хочу сказать… Я могу спокойно вернуться пешком. Не беспокойтесь!
– Не говорите глупости! Вы даже не знаете дорогу. Вы заблудитесь. Постойте, возьмите это!
Он насильно всунул ей между пальцами платок, но она им не воспользовалась. И только когда главный церемониймейстер осторожно осушил ей щеки, она поняла, что плачет. Он заботливо помог ей сесть в карету, укрыл ноги меховой полостью и, после того как дал какие-то распоряжения кучеру, сел рядом с молодой женщиной.
Карета тронулась, но Марианна не шелохнулась. Она съежилась среди подушек, как раненое животное, ищущее только тишины и темноты. Глаза ее смотрели, не видя, как проплывает за окошком кареты ночной Париж. Дюрок долго наблюдал за своей спутницей. Заметив, что слезы снова начали медленно катиться по ее щекам и она не пытается их удержать, он сделал неловкую попытку утешить ее.
– Вам не стоит так отчаиваться, – прошептал он. – Император часто бывает строгим, но он не злой… Надо понять, что представляет собой Империя, которая раскинулась от Уэсана до Немана и от Дании до Гибралтара и держится на плечах одного-единственного человека.
Слова доходили до Марианны как сквозь туман. Для нее в понятии «гигантская империя» заключался только один смысл: она сотворила из своего хозяина спесивое чудовище и безжалостного самодержца. Тем временем Дюрок, возможно, ободренный глубоким вздохом Марианны, продолжал:
– Видите ли, пятую годовщину Коронации праздновали два месяца тому, а спустя пятнадцать дней Император развелся, чтобы укрепить эту корону, которая кажется ему еще недолговечной. Он пребывает в постоянном беспокойстве, потому что один, силой своей воли и гения, удерживает в единении неправдоподобную мозаику из народов. Его братья и сестры, поставленные им правителями, – бездарности, думающие только о своих собственных интересах и пренебрегающие интересами Империи. Подумайте о числе побед, потребовавшихся, чтобы скрепить все это, после того как итальянские походы сделали его Императором французов! Солнце Аустерлица взошло всего четыре года назад, а с тех пор, не считая битв в Испании, шесть грандиозных сражений: Йена, Ауэрштэд, Эйлау, Фридланд, Эсслинг, где он потерял маршала Ланна, своего лучшего друга, Ваграм, наконец, где он победил человека, на дочери которого теперь женится, потому что для сохранения Империи необходим наследник… даже если ради этого пришлось поступиться своим сердцем, ибо он любил жену. Император одинок против всех, между кокетничаньем одержимого странными идеями царя и ненавистью Англии, хватающей его, как злая собака, за ноги. Так что… прежде чем осуждать его, когда он пробудил в вас чувство возмущения, надо подумать обо всем этом! Он нуждается в понимании, а это не легко!