— Вы не торопитесь, Леокадия Андреевна, — посоветовал он. — Мы давно работаем с Игорем в тандеме. У нас дружная рабочая пара и большой опыт. Вы попробуйте спеть одну нашу песню! И кроме того, задумайтесь насчет рифм. Ну, даже если бы Незнайка сразу понял, что «палка» и «селедка» — не рифма, разве он стал бы поэтом? Сомнительно… Поэзия — езда в незнаемое…
Чересчур незнаемое, злобно подумала Лёка.
Поэт Игорь смотрел разобиженно и бубнил, что тогда пойдет к Чебаевской. Та якобы давно его приглашала.
Упоминания о Чебаевской Лёка не вынесла и попробовала спеть эту бредовую, на ее взгляд, песню. И неожиданно сорвала чудовищный новый успех. Пришлось примириться и с поэтом, и с композитором, отныне работающими лишь на нее… Платить этим уродам и всякий раз искренне удивляться, как беснуется от счастья зал, слыша очередной «шедевр» дружного тандема.
Взбудораженная, ничего не понимающая Лёка бросилась на дачу к своему верному маэстро.
— Я рад тебя видеть, детка! — воскликнул он и на всякий случай, помня Лёкины страхи, притянул к себе за ошейник Дуньку. — Выглядишь изумительно! Что привело тебя ко мне на этот раз? Думаю, не внезапный приступ любви и сострадания…
Лёка чуточку смутилась.
— Вообще эти лимиты у сострадания очень невелики, — пробурчала она. — А душа быстро замусоривается… Не только у меня, у всех без исключения…
Маэстро кивнул:
— Твоя правда. А умирать передумала? И правильно! А то, помнится, ты как-то звонила мне и лепетала, что совсем погибаешь от головной боли…
Он пристально посмотрел на Лёку. Она потерялась еще больше, хотя сбить ее с толку было всегда довольно сложно.
— Да еще приехать ко мне в такую погоду… — продолжал, как ни в чем не бывало, маэстро. — По небу давно бегают тучи, которые до чего-нибудь нехорошего добегаются.
— Другой погоды нет, — философски ответила Лёка. — И взять неоткуда.
— Умнеешь на глазах, — заметил маэстро. — Хотя мудрость, как известно, уменьшает жалобы, но не сокращает страдания. Ну, рассказывай, что стряслось.
И Лёка выложила наболевшее: про поэта и композитора, уродские тексты и музыку, про подлую Лианку Чебаевскую… И еще про толпы в концертных залах, готовые слушать эту дребедень, но весьма холодно относящиеся к Лёкиной программе русских романсов…
Маэстро выслушал ее внимательно, наклонив седую голову и ласково поглаживая Дуньку.
— В общем, ничего нового ты мне не поведала, детка, — заметил он, когда Лёка наконец замолчала, уставшая и отчаявшаяся. — В обществе был, есть и будет действовать закон толпы. Он, увы, неотменяем и непререкаем. И он сильнее многих других законов.
— Толпа… — с горечью прошептала Лёка. — Но ведь кто-то должен ею руководить, направлять, обучать, в конце концов!
— Должен, — кивнул маэстро. — Но за много веков такого человека что-то не нашлось…
— А Господь Бог? — прошептала Лёка.
— Детка, чтобы даже Ему удалось вразумить оголтелую толпу, она обязана, как минимум, для начала в Него поверить, а потом послушать. Но она не верит и не слушает… Именно поэтому она — безумная толпа. Я слышал твое последнее выступление, детка… Ты по-прежнему хорошо поешь. А что ты поешь — меня интересовало не слишком. Напрасно, конечно, но ведь я понимаю, что такое эстрада. Это публичный жанр, как публичная девка. А славу, которой ты так жаждешь, люди называют венчанной блудницей.
— Что?! — взвилась Лёка. — Значит, я потаскуха? Шлюха?
— Каждый, кто продается, тем более за приличные деньги, заслуживает этого слова, — невозмутимо отозвался маэстро. — Основы человеческого общества хорошо известны — это корыстолюбие, страх и продажность. А люди, детка, по сути своей злы, хотя очень любят добро. Однако другими сделанное добро, исключительно только по отношению к ним.
— Но толпа состоит из отдельных личностей! И они-то очень разные! И их можно изменять!
Маэстро покачал головой:
— Это иллюзии. В толпе нет личностей. Она едина по сути и настроению. Она страшна. А тебе вообще нравятся современные мелодии наших песенок?
Лёка пожала плечами. Как может нравиться эта какофония?..
— А ты заметила, детка, как советская музыка поднимала дух, будила патриотизм и улучшала настроение? Достаточно послушать какой-нибудь марш времен Дунаевского — и от депрессии не останется следа. Ритм… Все дело в нем. А нынешнее поколение композиторов только жалуется, скулит и скучает. И создает сопливые, слезливые, сентиментальные мелодии, рассиропленные и минорные. Какая-то мяукающая и мурлыкающая тональность… Ты не анализировала, детка, что поешь?
— Пою что придется! Что сочиняют и приносят нынешние гении от музыки! — крикнула взбешенная Лёка. — Именно такие сопли обожает народ!
— Это не народ, — спокойно возразил маэстро. — Народ в твоих залах не бывает, не обольщайся! Он совсем не там. И твои клипы он тоже смотрит вряд ли. Ты чересчур заблуждаешься, детка…
Лёка окончательно взбеленилась:
— И что же мне теперь делать? Перестать петь?
Хороший вопрос… Теперь пусть маэстро найдет на него достойный ответ…
Но мэтр лишь рассеянно пожал плечами. Он был равнодушен и величав. И заговорил о своем:
— Обычно темнеет гораздо быстрее, чем рассветает. И как мало похоже то, чего ты хочешь в молодости, на то, что ты можешь сделать в действительности… Как мало юношеские мечты напоминают все, чему радуешься в старости… У меня теперь слишком много досуга, детка… И я как-то взялся анализировать тексты нашей эстрады. Вот, например, один поет о том, как «на Садовой-Ямской и на Ордынке мы дарили весной девушкам улыбки». А такой улицы — Садовая-Ямская — вообще нет в Москве и никогда не было. Или там стоит запятая? Но ее нельзя услышать. И все равно напрашивается ассоциация с «Тверской-Ямской» или «Садовой-Триумфальной». А вот еще пример: «Странной звездою горит зеленый семафор». Семафор не может гореть — это не светофор. На семафоре нет никаких огней, семафор — это стрелка, которая поднимается и опускается и регулирует движение поезда. Правда, может, в песне семафор подожгли, и он полыхает ярким огнем? Ну, тогда строка «горит семафор» правомерна. Но только в этом случае.
Лёка хихикнула.
— Или слушаю по телевизору песню «Алло, алло» и просто умиляюсь, — продолжал маэстро. — Очевидно, претендуя на высшую степень оригинальности и некую изюминку, певица перед песней произносит: «Раз-два-три, хоп!» Зачем? Какая-то бессмыслица… И певунья так веселится, расставшись с любимым, что просто оторопь берет… А другая распевает: «К северу лицом, сердцем на восток». Эта песня может соответствовать действительности только для того, кто родился с сердцем в правой стороне груди. Все остальные, находясь лицом к северу, никак не смогут оказаться сердцем на восток — лишь на запад. А «тополиный пух, жара, июль?» В июле тополиный пух уже не летит. Он летит в июне, а чаще — даже в мае. А почему песня «По ночам в тиши я пишу стихи» называется «Восточная»? Загадка… Там нет ни слова, ни намека на малейшие восточные реалии. Более того, строка «льет ли теплый дождь, падает ли снег» еще дальше уводит от понимания названия. Снег для Востока не характерен, если только не имеется в виду Дальний Восток, но это явно не будет для нормального человека первой ассоциацией.
— Слушатели этого не слышат! — заявила Лёка и съязвила: — Они ведь толпа! Ты сам недавно рассуждал об этом.
— Правильно, мои наблюдения лишь подтверждают сказанное. А вылазка на остров женщин, где мы «незаметно выбьем двери…». Интересно, как это можно сделать незаметно? Или «В небо взлечу на руках с тобой!». Не тяжеловато ли будет — лететь вверх с бабой на руках? Даже с тоненькой… А «Подарила трусики в конверте, чтобы никуда я не ушел»? О чьих трусах идет речь? И скажи мне, детка, разве трусами мужчину удержишь? Мужчина если захочет уйти, так улепетнет вообще без трусов! Еще я слышал песенку о том, что, «когда моряк на берегу, все девушки бегут к нему, они сигают из штанов, меняя деньги на любовь». Это что?
— Это свобода творчества! — фыркнула Лёка.
— Детка, это никакая не свобода, а вседозволенность, бесконтрольность, отсутствие вкуса и умения анализировать, — покачал головой маэстро. — Ты дай творческую свободу петуху, так он все равно будет кукарекать, как раньше! А псевдонимы! Я всякий раз изумляюсь… Маршал, Грин… Неужели нельзя выдумать что-нибудь пооригинальнее? Акула… Лиса… Волчицы еще нет… Но, думаю, скоро появится. И крыса с мышью тоже. Никого не привлекают мирные животные и рыбки. Какие-нибудь там кролики и караси…
— Или слоны, — добавила Лёка.
Маэстро вздохнул.
— Хотя слон на эстраде, детка, и кролик смешны точно так же, как и акула. Мюзикл «Ромео и Джульетта»… По-моему, это уже надругательство. Говорят об имидже… Тогда, значит, специально создается имидж дураков и дурочек? Они неестественны, ненатуральны, не способны даже изобразить подлинные человеческие чувства.
— А правда, что когда-то ставили оперу «Мересьев» и балет «Мать»? — спросила Лёка. — И якобы в Большом театре хотели поставить балет «Преступление и наказание»? Чтобы Раскольников танцевал с топором в руках и догонял танцующую старушку?
Маэстро усмехнулся.
— Точно не скажу. А вот зато тебе настоящая правда на прощание — ты уж прости меня, старика, за нее, детка… Ты сейчас катишься вниз, настойчиво и стремительно. И уже сильно приблизилась по уровню ко всем этим знаменитым воблам и сорокам. Опомнись, детка… Пока еще не поздно…
— Вниз?! Почему это вниз? — опять вспыхнула Лёка.
Не прощаясь, она в бешенстве вылетела вон. В саду на дорожке ей навстречу попался тот самый водитель, который привозил ее когда-то сюда. Взглянул насмешливо и недобро…
Вымотавшись к зиме полностью, Лёка внезапно заявила своему верному оруженосцу Эдгару, что желает отбыть на отдых. На неделю.
— Куда желаете? — спросил он, приготовившись записывать. Эдгар исполнял и роль ее секретаря. — Мальта? Канары? Мальдивы?
— В Купавну, — буркнула Лёка.
— Куда? — изумился Эдгар. — Никогда не слышал о таком городе… Это где? В Италии? В Испании? Или это Греция?