У нее были противоречивые взгляды на ученых. С одной стороны, их интеллектуальные достижения были ошеломляющими, а порой и потрясающими; с другой стороны, она часто чувствовала, что на более глубоком уровне их отступление в сферу неодушевленного представляло собой отречение — бегство от тягот мира человеческих дел, в котором выражение знаний обретало смысл. Даже биологи, казалось, сводили жизнь к терминам молекул и статистики. Наука создала инструменты для решения проблем человечества столетие назад, но беспомощно стояла в стороне, пока другие брали инструменты и выковывали из них средства достижения других целей. Только в 2010-х годах, когда ООН стала по-настоящему последовательным глобальным влиянием, с которым приходилось считаться, стратегическое разоружение стало фактом, и ресурсы сверхдержав были наконец мобилизованы на построение более безопасного и лучшего мира.
Тем более трагичным и необъяснимым было то, что ООН — до недавнего времени олицетворение приверженности мира значимому прогрессу и реализации полного потенциала человеческой расы — должна была стать препятствием на пути, на который, несомненно, указывала стрела этого прогресса. Казалось, что это закон истории для успешных движений и империй — сопротивляться дальнейшим изменениям после того, как потребности, мотивировавшие их на продвижение изменений, были удовлетворены. Возможно, размышляла она, ООН уже, в соответствии с повсеместно ускоряющимся темпом времени, начала демонстрировать конечный симптом старости всех империй — застой.
Но планеты продолжали двигаться по своим предсказанным орбитам, и закономерности, выявленные компьютерами, подключенными к приборам в Джордано Бруно, не менялись. Так была ли ее «реальность» иллюзией, построенной на зыбучих песках, и ученые избегали иллюзии ради какой-то более обширной, неизменной реальности, которая была единственной из постоянств, что имело значение? Каким-то образом она не могла представить себе англичанина Ханта или американца, которых она встретила в Хьюстоне, как беглецов, которые будут праздно проводить свою жизнь, возясь в башнях из слоновой кости.
Движущаяся точка света отделилась от звездного купола и постепенно увеличилась в форме наземного транспортного корабля ЮНСА, который должен был прибыть с Тихо. Он остановился над дальней стороной базы и, задержавшись на несколько секунд, медленно скрылся из виду между Оптическим куполом 3 и нагромождением резервуаров для хранения и лазерных приемопередатчиков. На борту должен был находиться курьер с последней информацией из Хьюстона через Вашингтон. Эксперты постановили, что если за наблюдением за коммуникациями Земли стоит ганимейская технология, то все возможно, и запрет на использование даже предположительно защищенных каналов все еще жестко соблюдался. Хеллер отвернулась и пошла по полу купола, чтобы вызвать лифт у задней стены. Минуту или две спустя она вышла в ярко освещенный коридор с белыми стенами на три уровня ниже поверхности и направилась в сторону центрального узла подземного лабиринта Бруно.
Николай Соброскин, советский представитель на Фарсайде, вышел из одной из дверей, когда она проходила мимо, и повернулся, чтобы пойти с ней в том же направлении. Он был невысоким, но широким, совершенно лысым и розовокожим, и шел торопливой, дергающейся походкой, даже в лунной гравитации, что заставило ее на мгновение почувствовать себя Белоснежкой. Однако из досье, которое раздобыл Норман Пейси, она знала, что русский был генерал-лейтенантом в Красной Армии, где он специализировался на радиоэлектронной борьбе и мерах противодействия, и много лет после этого был экспертом по контрразведке. Он пришел из мира, настолько далекого от мира Уолта Диснея, насколько это было возможно.
«Я провел три месяца в Тихом океане, проводя испытания оборудования на борту атомного авианосца много лет назад», — заметил Соброскин. «Казалось, что невозможно попасть из любой точки в любую точку без бесконечных коридоров. Я так и не узнал, что находится между половиной этих мест. Эта база напоминает мне о ней».
«Я бы сказал, нью-йоркское метро», — ответил Хеллер.
«А, но разница в том, что эти стены моют чаще. Одна из проблем капитализма в том, что делается только то, за что платят. Поэтому он носит чистый костюм, скрывающий грязные трусы».
Хеллер слабо улыбнулась. Хорошо хотя бы, что разногласия, которые возникали за столом в конференц-зале, можно было оставить там. Все остальное сделало бы жизнь невыносимой в тесной коммунальной атмосфере базы. «Только что приземлился шаттл с Тихо», — сказала она. «Интересно, что нового».
«Да, я знаю. Несомненно, это почта из Москвы и Вашингтона, о которой мы завтра поспорим». Первоначальный устав ООН запрещал представителям получать инструкции от своих национальных правительств, но никто в Farside не стал притворяться по этому поводу.
«Надеюсь, не слишком много», — вздохнула она. «Мы должны думать о будущем всей планеты. Национальная политика не должна вмешиваться в это». Она искоса посмотрела на него, пытаясь уловить в его лице намек на реакцию. Никто в Вашингтоне пока не мог точно решить, диктовалась ли позиция ООН из Кремля или Советы просто подыгрывали чему-то, что они считали целесообразным для своих целей. Но русский оставался непроницаемым.
Они вышли из коридора и вошли в «общую комнату» — обычно это была столовая офицеров ЮНСА, но временно отведенная для использования вне службы приезжей делегацией ООН. Воздух был теплым и душным. Присутствовала смешанная группа из примерно дюжины делегатов ООН и постоянных жителей базы, некоторые читали, двое были поглощены шахматной партией, а остальные разговаривали небольшими группами по комнате или в небольшом баре в дальнем конце. Соброскин продолжил идти и скрылся через дальнюю дверь, которая вела в комнаты, выделенные под офисные помещения для делегации. Хеллер намеревалась пойти тем же путем, но ее перехватил Нильс Сверенсен, шведский председатель делегации, который отделился от небольшой группы, стоявшей недалеко от того места, где они вошли.
«О, Карен», — сказал он, слегка поймав ее локоть и отведя в сторону. «Я искал тебя. Есть несколько пунктов из сегодняшней встречи, которые мы должны решить, прежде чем окончательно утвердить повестку дня на завтра. Я надеялся обсудить их до того, как она будет напечатана». Он был очень высоким и худым, и нес свою элегантную корону серебристых волос с надменной прямотой, которая всегда заставляла Хеллера думать о нем как о последнем из настоящих европейских аристократов голубых кровей. Его одежда всегда была безупречной и официальной, даже в Бруно, где практически все остальные вскоре перешли на более повседневную одежду, и он каким-то образом производил впечатление человека, смотрящего на остальную человеческую расу с чем-то близким к презрению, как будто снисходительно относящегося к общению с ними только как к навязыванию долга. Хеллер никогда не могла чувствовать себя в его присутствии достаточно непринужденно, а она слишком много времени провела в Париже и на других европейских заданиях, чтобы приписывать это просто культурным различиям.
«Ну, я шла проверить почту», — сказала она. «Если обсуждение может подождать час или около того, я могла бы увидеть вас здесь. Мы обсудим это, может быть, за бокалом вина или воспользуемся одним из офисов. Это было что-то важное?»
«Несколько вопросов процедуры и несколько определений, которые нужно прояснить под одним или двумя заголовками». Голос Сверенссена упал с его публичного режима минутой ранее, и пока он говорил, он двигался, как будто чтобы заслонить их разговор от остальной части комнаты. Он смотрел на нее с любопытным выражением — заинтригованной отстраненностью, которая была странно интимной и отстраненной одновременно. Это заставило ее почувствовать себя кухонной девкой, на которую смотрит средневековый лорд-владелец поместья. «Я думал о чем-то, возможно, немного более удобном позже», — сказал он, его тон теперь был зловеще конфиденциальным. «Возможно, за ужином, если я смогу иметь честь».
«Я не уверена, когда сегодня буду ужинать», — ответила она, сказав себе, что все делает неправильно. «Может быть поздно».
«Более дружественный час, не правда ли?» — многозначительно пробормотал Сверенссен.
Это снова ее достало. Его слова подразумевали, что честь будет за ним, но его манера поведения не оставляла сомнений, что она должна считать это своим. «Я думала, ты сказал, что тебе нужно поговорить, прежде чем повестка дня будет напечатана», — сказала она.
«Мы могли бы прояснить этот вопрос за час, как вы предлагаете. Это сделало бы ужин гораздо более расслабляющим и приятным событием в будущем».
Хеллер пришлось сглотнуть, чтобы сохранить самообладание. Он делал ей предложение. Такое случалось, и это была жизнь, но то, как это происходило, было нереальным. «Я думаю, ты, должно быть, что-то недооценил», — сказала она ему коротко. «Если у тебя есть дела, которые нужно обсудить, я поговорю с тобой через час. А теперь извини меня, пожалуйста?» Если он оставит все как есть, все это скоро забудется.
Он этого не сделал. Вместо этого он приблизился на шаг, заставив ее инстинктивно отступить на шаг. «Ты чрезвычайно умная и амбициозная, а также привлекательная женщина, Карен», — тихо сказал он, оставляя прежнюю позу. «В наши дни мир может предложить так много возможностей — особенно тем, кто преуспевает в том, чтобы завести друзей среди влиятельных кругов. Я мог бы сделать для тебя многое, что ты сочтешь чрезвычайно полезным, ты знаешь».
Его самонадеянность была слишком велика. «Ты совершаешь ошибку», — хрипло выдохнула Хеллер, стараясь говорить ровным голосом, чтобы не привлекать внимания. «Пожалуйста, не усугубляй ситуацию еще больше».
Сверенсен был невозмутим, как будто рутина была знакома и слегка скучна. «Подумай об этом», — призвал он, и с этими словами небрежно повернулся и присоединился к группе, которую покинул. Он заплатил свой доллар и купил билет. Это было не более того. Ярость, которую Хеллер подавляла, вскипела внутри, когда она вышла из комнаты, с трудом удерживая свой обычный темп.