— Десять минут даю, чтобы вы доложили о выполнении, — грозно сказал Ельцин.
Захаров стал излагать подробности:
— Сначала по радио, через громкоговорители, необходимо предупредить осаждённых, что будет открыт огонь по Белому дому. Если они не сдадутся, то только тогда начнём стрельбу по верхним этажам.
На генералов план Захарова подействовал. Они слушали молча и безропотно, наконец-то нашелся человек, готовый взять на себя ответственность за эту черную, неблагодарную работу. Никто о столь решительных и радикальных действиях и не помышлял. Да и не было у них желания распутывать и разгребать то, что наворотили за последнее время политики.
Ельцин выслушал Захарова, хмыкнул, затем обвел присутствующих долгим, тяжелым взглядом:
— Согласны? Будут у кого-нибудь замечания?
Все промолчали. В эту минуту каждый понимал, что своими словами они мало, что могут изменить. Получалось так, что Теперь они не только свидетели, но и участники, какого-то постыдного и неприличного действия. Они уже знали о расстреле людей в Останкино. Но то побоище можно было свалить на внутренние войска, на командира группы «Витязь» Лысюка и на командующего внутренними войсками генерала Анатолия Куликова. Здесь же, напуганный пролившейся кровью, Верховный главнокомандующий предлагал рубить головы непокорным стрельцам и холопам сообща. Хасбулатова и Руцкова в армии не любили. Первого за то, что, выстилая дорогу к власти Ельцину, тот какое-то время был рядом. А после повел линию на разрыв с президентом. Начал критиковать его политику, на глазах всего честного мира выразительно щелкнув себя по горлу, обвинять в пьянстве. Такое среди военных не приветствовалось. Уж если начал служить, то служи до конца. Или иди в отставку. Как и многие, генералы считали, что. Верховный Совет мешает президенту проводить реформы. А Руцкой, тот вообще был для них выскочкой, волею случая ставший вторым человеком в государстве. И вот на тебе, захотел стать президентом. Оставшихся в Белом доме депутатов они не воспринимали всерьез. Но ситуация приняла дурной оборот: в центре Москвы демонстрации, Белый дом, точно концлагерь, обнесен колючей проволокой, провинция готова выйти из-под контроля московской власти. Забрезжила русская смута, кровавая и беспощадная. Впервые в новейшей истории во внутренние разборки втягивали армию. Собравшиеся генералы открыто поддерживать то, с чем они были в душе не вполне согласны, не хотели. Кто заварил, пусть тот и расхлебывает.
— Решение принято, — констатировал президент. — В семь утра прибудут танки. Тогда и начинайте.
— Борис Николаевич, я соглашусь участвовать в операции, если у меня будет ваше письменное распоряжение, — подал голос Грачёв.
Опять возникла напряжённая тишина. У Ельцина появился недобрый огонёк в глазах. Он молча встал и направился к двери. Около порога остановился и подчеркнуто холодно посмотрел на Грачёва:
— Я вам пришлю письменный приказ… Нарочным.
Ожидая, когда от президента ему пришлют письменный приказ, Павел Сергеевич вспомнил девятнадцатое августа 1991 года. Он тогда командовал ВДВ, и был в курсе всех планов гэкачэпистов. В декабре 1990 года Горбачев, уезжая из страны, боясь переворота, — попросил министра обороны Язова ввести бронетехнику в Москву. Потом пришлось долго объяснять, что войска были подняты для уборки урожая. Но тогда довелось попотеть не ему, а начальнику штаба ВДВ Подколзину.
Утром девятнадцатого августа 1991 года в восемь часов зазвонил телефон. Грачев поднял трубку. На проводе был Ельцин.
— Как, разве вы еще… — Павел Сергеевич замялся…
— Против кого переворот, против меня или против Горбачева? — спросил Ельцин.
— Гэкачэпэ за сохранение СССР, — ответил Грачев.
— Значит, не против Горбачева, — разочарованно протянул Ельцин и положил трубку. Позже Павел Сергеевич не раз благодарил Бога, что не успел закончить фразу. А то быть ему, как и Язову, в Лефортово.
После разговора с Ельциным в то утро Грачев начал разыскивать посланного к Белому дому заместителя по боевой подготовке ВДВ генерала Александра Лебедя. Ему, как самому надежному, на кого Павел Сергеевич мог положиться, была поручена охрана Верховного Совета. Когда Лебедь вышел с ним на связь, Грачев потребовал, чтобы тот выехал в штаб ВДВ, чтобы согласовать дальнейшие шаги. И когда Лебедь появился в штабе, Павел Сергеевич разразился трехэтажным матом. В это же время Радио России оповестило, что генерал Лебедь расстрелян за переход на сторону демократов.
Лебедь вернулся к Белому дому 20 августа, видя, что вокруг Белого дома складывается нездоровая ситуация и нет приказа на штурм, Павел Сергеевич принял решение отвести войска от Белого дома. Бронетехника ушла под аплодисменты демократов. Были довольны все — и демократы, и Министерство обороны. Кровь не пролилась. Грачев понимал: отдай он приказ на штурм, все бы свалили на него, как было в Вильнюсе, Баку, Тбилиси. Но если бы такой приказ последовал, то Александр Лебедь, безусловно бы, его выполнил и стал бы не спасителем демократии, а ее душителем. Теперь ситуация повторялась. И вновь подставляли армию. Письменного приказа он так и не получил. Ельцин и здесь остался верен себе…
Уже под утро спецгруппа «Альфа» отказалась штурмовать Белый дом. Но Ельцин и Черномырдин уже решили идти ва-банк.
На рассвете четвертого октября в Москву вошли танки.
На другой день с утра каналы телевидения на весь мир транслировали трагедию, происходящую у Белого дома: репортажи «Си-Эн-Эн» о расстреле здания Парламента России из танков.
Ведущий программы «Русский дом» Александр Крутов с горечью констатировал: «Впервые с 1917 года на улицах Москвы произошла трагедия: русские стреляют в русских».
А ведущая «Си-Эн-Эн» в начале передачи бесстрастно, точно показывая для школьников учебный фильм, сообщила: «А теперь посмотрим, как русские будут стрелять в русских».
Для всего российского общества это был даже не шок. Тот, кому они поверили, кто должен был сделать их жизнь похожей на американскую, решил действовать в центре столицы, как подгулявший ковбой. Народ, который до смерти боялся новой войны, получил ее в центре Москвы. К ночи, расстрелянный из танков, Белый дом полыхал. Рядом горело здание мэрии. К вечеру в здание парламента вошли офицеры «Альфы» и уговорили депутатов сдаться. На крыльцо центрального входа вывели Руцкого, Хасбулатова, генералов Ачалова, Дунаева, Баранникова и увезли в Лефортово. Генералы Александр Коржаков и Михаил Барсуков отбирали у вышедших из здания депутатов удостоверения, чтобы через некоторое время лично доложить Ельцину о взятии Белого дома.
И депутаты, лишенные всех полномочий, лишенные депутатских удостоверений, сквозь милицейские кордоны стали прорываться на свободу. Но во тьме, во дворах им была устроена фильтрация: их обыскивали, избивали, для острастки ставили к стенке. И очень многие, которые стелили Ельцину путь к власти, жалели, что на съездах народных депутатов, когда Борис Николаевич просил дополнительных полномочий, их ему давали, думая, что они ему действительно нужны для блага России.
После того, как Коржаков и Барсуков сдали арестантов коменданту Лефортово и прибыли в Кремль, там уже по случаю победы над Верховным Советом, заканчивалась грандиозная пьянка. Но среди гуляк, не было тех, кто принес эту самую победу Ельцину. Когда Коржаков с Барсуковым зашли в комнату, Ельцин самолично налил героям по стакану водки. Впервые на душе соратников возникло неприятное ощущение от увиденного. Недаром говорят: скажи с кем ты пьешь, и я скажу кто ты.
Они понимали, что теперь это был уже не тот Ельцин, который в августе 91-го выходил к народу и просил прощения, что не уберег троих молодых людей, которые полезли в БТРы вытаскивать солдат. Средства массовой информации того времени, используя тактику информационной войны, кричали, что нет пощады убийцам в военной форме.
Некоторых депутатов и защитников Белого дома привели на стадион «Красная Пресня» с поднятыми за голову руками под охраной спецназа МВД.
В наступившей темноте вдоль задержанных прохаживался уже принявший на грудь майор спецназа Николай Никищенко — высокого роста, круглолицый, лет тридцати пяти детина.
Увидев на одном из задержанных значок Союза офицеров, он сказал:
— Выйти из строя.
Офицер вышел, его взяли под руки два бойца и куда-то увели. Продолжая осматривать задержанных, спецназовец остановил взгляд на черноглазом, щуплом человеке с интеллигентской бородкой и депутатским значком:
— А ну, жидовская морда, поди сюды.
Депутат продолжал стоять.
— Я кому сказал? Поди сюды!
Депутат усмехнулся, и тогда Никищенко ударил его ногой. Как по команде к депутату подскочили еще двое спецназовцев и тоже начали бить…
Над Москвой опускалась ночь, где-то грохотали танки, слышались стрельба, пьяные выкрики, солдатский мат.
Утром, но уже в отделении милиции, Никищенко продолжал допрашивать задержанных депутатов. От выпитого ночью у него разламывалась голова, и он хотел побыстрее закончить эту неприятную процедуру. Еще больше раздражало его, что начальство дало указание: все допросы запротоколировать. «Расстрелять бы их всех, да и дело с концом, — зло думал он, поглядывая на народных избранников. — Устроили всем козлячью жизнь, а еще права пытаются качать». Но те, кому было положено вести протокол, почему-то отсутствовали, и Никищенко обречено водил пером по бумаге. Неожиданно он поднял голову и спросил у депутатов.
— Скажите, а слово дэпутат пышиця с вэликой буквы чи с малой?
— Те, кто остался в Белом доме, с великою, — усмехнувшись, сказал кто-то из депутатов. — А кто ушел к президенту, те — с маленькой.
Так советская власть, родившаяся под залп крейсера «Аврора» и обстрел из орудий большевиками московского Кремля (в тот момент, когда в Успенском храме Кремля шло заседание Архиерейского Собора Русской Православной церкви), прекратила свое существование под залпы танков с Бородинского моста. Никто из политиков и депутатов не пострадал. Только почти полторы тысяч жизней простых русских людей было положено в эти дни на поле брани…