Глава 23.
Комиссар Омелин и комбриг Кутасов.
Омелин, действительно, был похож на легендарных комиссаров Гражданской, вроде Фурманова, Куйбышева или Клима Ворошилова. Чёрная кожаная куртка, основательно вытертая, ведь он взял её с собой ещё из тридцать шестого, фуражка с красной звёздочкой, даже шашка на боку и кобура, правда не с маузером или наганом, а кремневым пистолетом, отлично подходили к образу несгибаемого комиссара. Может, надо было вместо формы образца тридцатых годов ввести ещё ту, революционную, с буденовками и разговорами, вроде бы она больше к ситуации подходит. Хотя, с другой стороны, в этом времени никто не знает о Великой Октябрьской, а новая униформа всё же удобней. Вот только комиссаров, по настоянию Омелина, оставили в революционном обмундировании, видимо, для пущего эффекта.
– Ну что, Андрей, – обратился к нему Кутасов, – какими новостями поделишься?
– Зря ты не дал расстрелять их, – резко бросил ему Омелин. – Это стало бы отличным уроком остальным. Бегать с поля боя не моги.
– Не можем мы сейчас пускать в расход ни единого эскадрона, – покачал головой Кутасов. – Да что там, ни одного солдата расстреливать нельзя, каждый на счету.
– Я знаю это не хуже тебя, Владислав, – отчаянно скрепя потёртой кожанкой, комиссар сел на скамью напротив комбрига.
Сейчас штаб армии занимал деревню неподалёку от Ржева, из которого добровольцы ушли два дня назад, как докладывала разведка.
– Из бегунов сих я сформировал штрафные батальоны, – продолжал Омелин. – В бою их подопрём теми же ружьями Пакла, все видели их в деле, так что бежать у них желания не будет под своих же пули. С другой же стороны, не придётся искать большого количества достаточно подлых или просто жестоких людей, которые согласились бы стрелять по своим.
– Ну что же, с паршивой овцы, как говориться, – покивал Кутасов.
Он был весьма разочарован в присланных с Урала ружьях Пакла. Те слишком сильно мазали, быстро выходили из строя и при длительном бое становились просто бесполезны. Однако как оружие устрашения они вполне годились.
– Солдаты утомлены, – сказал Омелин, – но настрой у армии боевой, все готовы хоть на край света гнаться за добровольцами. Много те попили пролетарской крови.
– Вот то-то и оно, что гоняться за добровольцами мы больше не станем, – ответил ему Кутасов. – Спешным маршем двинемся к Москве.
– Что?! – вскричал Омелин. – Мы столько гонялись за Бракенгеймом, а теперь вот так возьмём и бросим всё. Ты понимаешь, Владислав, как это скажется на боевом духе армии.
– Да не хуже твоего знаю! – хлопнул кулаком по столу комбриг. – Отлично знаю! А ещё лучше знаю, как скажется на боевом духе потеря Москвы! Переиграл нас Суворов, вчистую переиграл. Любая из двух армий, что его, что Добровольческая легко управится с московским гарнизоном. И если наши солдаты готовы биться за Первопрестольную под лозунгом «Умрём же под Москвой!», то лишись мы столицы нашего государства, как символа, и всё будет потеряно. Сам понимаешь, что с массовым дезертирством нам не справиться ни расстрелами, ни штрафными батальонами. Ты же должен помнить Империалистическую, как только в тылу стало неладно, сразу началось чёрт-те что и на фронтах.
Омелин молчал, ни слова не говоря, сейчас он только внимал распаляющемуся от собственных слов комбригу. Комиссар понимал, что ему надобно выговориться, излить душу, так сказать, лишь после этого с ним можно будет говорить конструктивно.
– А может сама история против нас? – продолжал меж тем свой мрачный монолог Кутасов. – Ведь как хорошо было просчитано, ещё в тридцать шестом, двадцать полков Суворова, превосходящие силы у нас. Не смотря на обученность и боевой опыт врага, мы должны были, чёрт побери, взять числом, положить хоть сто тысяч, хоть миллион, но разгромить екатерининские войска. И исторический период подходящий. Европу ещё лихорадит после Семилетней войны, Турция раздавлена, Англия с Францией заняты войной в Канаде, власть в России ослаблена, народ недоволен. Всё – за нас! Откуда тогда, мать его так, выскочила этот Бракенгейм со своими добровольцами. И нет теперь у нас сил воевать сразу с двумя армиями! Нет!
– Где будем бой принимать? – спросил у него Омелин, видя, что пора уже сменить тему, пока Кутасов совсем не сорвался и не схватился за бутылку от тоски.
– Здесь, на открытом месте, – комбриг указал на карте место, которое осматривал Омелин и признал слишком ровным, – фланги укрепим вагенбургами, насыплем брустверы, поставим на них артиллерию, будут вполне подготовленные позиции, чтобы принять вражеский удар. Где Самохин? – неожиданно спросил он. – Я за ним посылал полчаса назад.
– Он с инспекцией в рабочей кавалерии, – ответил Омелин. – Твоему вестовому велел с ним ехать, хочет сначала инспекцию учинить, а уж после неё, так сказать, не с пустыми руками к тебе, Владислав, являться.
– Ну что ж, – кивнул Кутасов, – подождём камкора. С результатами.
Самохин вошёл в штабную избу, принеся запахи мороза, кожи и конского пота. Отдав честь, он обратился к Кутасову:
– Для чего звали, товарищ командующий?
– Хочу о состоянии кавалерии тебя спросить, – сказал тот. – Особенно рабочей.
– Отвратительное состояние, товарищ командующий, – без обиняков ответил комкор, – худшего не придумать. Про казаков ничего сказать не могу. Они верхом родились, да притом с шашкой в руках, их несколько к порядку воинскому приучил, строи вместо лавы одной внедрил. Так что конницу справную из них сделать удалось вполне. Даже к рубашкам единым и картузам приучил. Вот только мало их. Слишком мало. Что же до кавалерии рабочей, то она хуже, чем может представиться. Воевать не умеют, на конях сидят скверно, в седле на рысях и в галопе не держатся. Как показала недавняя баталия, рабочие драгуны совершенно не готовы к реальной схватке.
– Но ведь их готовили для армии вы, товарищ комкор, – обратился к нему Омелин. – Как же тогда ваши слова понимать?
– Солдат-кавалеристов до полугода готовят, прежде чем в бой пускать, – не дрогнул под его напором Самохин, – а вы от меня требовали в две недели полки и корпуса готовить и в Москву гнать. Говорили, что в столице их домуштруют, а воевать они и в бою выучатся. Вот и учатся теперь, на крови науку батальную постигают.
– Тогда последний вопрос к тебе, комкор, – мрачно сказал Кутасов. – Сдюжат ли рабочие драгуны против регулярной екатерининской кавалерии? Хотя бы в одной баталии?
– Шансы на это имеются, – честно ответил Самохин. – Если их подпереть и лишить возможности к отступлению. Ну и при грамотной политработе, – кивнул он в сторону комиссара.
– Выдели в драгунские полки лучших комиссаров и политруков, – распорядился Кутасов. – Грамотная политработа, действительно, нужна драгунам как воздух, одними ружьями Пакла не справимся.
– Я могу быть свободен? – спросил Самохин, и комбриг отпустил его, снова оставшись с комиссаром наедине.
– Наплевать надо было на конницу, – сказал он Омелину, – только казаков вымуштровать, и того хватило бы. А из рабочих и крестьян только пехоту делать. Этого хватило бы за глаза.
– Сейчас не век девятнадцатый, – возразил ему Омелин, – одной только пехотой баталий не выиграть. Тем более, что канониры наши хуже вражеских, а образцы наших орудий уже давно в Военной коллегии имеются.
– Не думаю, что без Урала враг сумеет наладить массовое производство орудий по нашим образцам, – покачал головой комбриг. – Да и для того, чтобы сделать это, нужен ещё один Кондрашов.
– Ну, у них вместо военного инженера целая Академия наук имеется, – возразил ему комиссар. – Да и Артиллерийское ведомство не дремлет.
– Всё равно, – отмахнулся Кутасов, – без уральских печей таких пушек не отлить, а это главное. – Он тяжело вздохнул. – И ведь поле боя для кавалерии идеально подходит. Ни речки, ни высотки, ни леска, ни болотца самого завалящего. Поспешать надо, суворовским маршем пойдём к месту баталии, а там в землю зароемся, чтобы никак с флангов и тыла обойти не смогли своей чёртовой кавалерией.
– Не суворовским, – поправил его Омелин. – Здесь тебе, Владислав, не тридцать шестой и Суворов Александра Васильевич для нас враг злой, злейший, чем куртизаны Орловы. Помни об этом, Владислав, он враг, а не легенда, именно об этом что ни день говорят на политзанятиях мои комиссары и политруки. Подобные оговорки недопустимы даже между нами, мало ли кто услышит.
– Да, да, – покивал Кутасов. – Я постараюсь следить за собой.
В дверь штабной избы постучались. И следом вошёл ординарец Кутасова Прошка Никиткин и доложил:
– Товарищ командующий, к вам полковник Голов.
– Пусть войдёт, – кивнул Кутасов.
Голов «благоухал» не хуже Самохина. Шинель его была перепачкана грязью едва не до пояса, а бурые потёки на рукавах и груди говорили о том, что главному особисту армии пришлось и в бою побывать. Бросив шинель на лавку у входа, он отдал честь и сказал:
– Две деревни на нашем пути были сожжены переодетыми в нашу форму добровольцами. Кроме того, в нашем тылу появились несколько легкоконных команд, с ними-то я и столкнулся, когда возвращался из сожжённых деревень.
– Вот и ударила по нам потеря Ржева, – вздохнул Кутасов. – Я должен был знать, что этим закончится. Прошка! – крикнул он. – Забелина сюда! Голов, не уходи, ты нам ещё пригодишься. Присаживайся.
– Есть, – ответил Голов, опускаясь на лавку рядом с шинелью.
– Да что ты в углу затаился, будто паук какой?! – рявкнул на него Кутасов. – К столу садись, полковник. Не бери примера со Сластина, сам знаешь, дурён он.
И не понятно было, говорит ли он о примере или о самом покойном начальнике особого отдела.
Командарм даже не вошёл, а влетел в избу, опередив доклад Прошки. Папаха на голове сидела набекрень, длинный чуб и светлые усы его покрылись инеем, он даже снега не стряхнул с шинели и сапог, так и подскочил к столу.
– Что стряслось, товарищ командующий?! – спросил «стремительный» командарм. – Зачем вызвали?