Наконец я пролез в отверстие и увидал человека. Он лежал в воздухе. А от него во все стороны шли тонкие шелковые шнуры, прикрепленные к стенкам.
«Как паук в своей паутине», — подумал я.
— Джон? — спросил он неожиданно тонким голосом.
— Здравствуйте, товарищ Тюрин. Я Артемьев. Прилетел…
— А, знаю. Директор говорил. На Луну? Да. Летим. Отлично.
Он говорил, не отрывая глаз от окуляра и не делая ни одного движения.
— Садиться не приглашаю: не на чем. Да и не нужно.
Я постарался осторожно подобраться поближе к «пауку», чтобы лучше рассмотреть его лицо. Первое, что я увидел, — это огромную копну белоснежных густых волос и бритое, немного бледное лицо с прямым носом. Когда Тюрин чуть-чуть повернул голову в мою сторону, я встретил живой взгляд черных глаз с красноватыми веками. Вероятно, он переутомлял сбои глаза.
Я кашлянул.
— Не кашляйте в мою сторону, — беспорядок наделаете! — строго сказал он.
«Начинается, — подумал я. — Уж и кашлять нельзя».
Но, присмотревшись, я понял, почему нельзя кашлять. Тюрин разложил в воздухе книги, бумагу, карандаши, тетради, носовой платок, трубку, портсигар. Малейшее движение воздуха — и вещи улетят. Придется звать Джона на помощь, — ведь самому профессору, наверное, нелегко распутать свою паутину. Он, очевидно, этой паутиной поддерживает свое тело в неподвижном состоянии у объектива телескопа.
— Очень большая труба у вашего телескопа, — сказал я, чтобы начать разговор.
Тюрин рассмеялся довольным смехом.
— Да, земным астрономам о таком телескопе не приходится и мечтать. Только трубы никакой нет. Разве, подлетая, вы не заметили этого?.. Простите, чтобы не забыть, я должен продиктовать несколько слов.
И он начал говорить фразы, пересыпанные астрономическими и математическими терминами. Потом плавно протянул руку вбок и повернул рычажок на черном ящике, который также был привязан шнурами. Если бы эти движения показать на экране, зрители были бы уверены, что механик слишком медленно вертит ручку аппарата.
— Автоматическая запись на ленте — домашний секретарь, — пояснил Тюрин. — Спрятан в коробочке, работает безукоризненно и есть не просит. Это скорее, чем записывать самому. Наблюдаю и тут же диктую. Машина и математические исчисления помогает мне производить. На всякий случай карандаш и бумага при мне. Только не дышите в мою сторону… Да, так телескоп… Такого на Земле не построить. Там вес ставит предел величине. Это у меня зеркальный телескоп-рефлектор. И не один. Зеркала имеют в диаметре сотни метров. Рефлекторы гигантских размеров. И сделаны они здесь из небесных материалов, стекло — из кристаллических метеоров. Я тут настоящий промысел метеоров-болидов организовал… Да, о чем я… Разве на Земле можно заниматься астрономией? Они там кроты по сравнению со мной. Я здесь за два года опередил их на целое столетие. Вот подождите, скоро мои труды будут опубликованы… Возьмите планету Плутон. Что о ней знают на Земле? Время обращения вокруг Солнца в сутках знают? Нет. Среднее расстояние от Солнца? Наклонение эклиптики? Нет. Масса? Плотность? Сила тяжести на экваторе? Время вращения на оси? Нет, нет и нет. Открыли, называется, планету!..
Он по-стариковски захихикал.
— А белые карлики, двойные звезды? А строение галактической системы? А общее строение вселенной?.. Да что говорить! Даже атмосферу планет солнечной системы толком не знают! До сих пор спорят. А у меня тут открытий на двадцать Галилеев хватит. Я не хвалюсь этим, потому что в данном случае не человек красит место, а место человека. Любой астроном на моем месте сделал бы то же. И работаю я не один. У меня целый штат астрономов… Уж если кто был гениален, так это тот, кто придумал надземную обсерваторию. Да — Кэц. Ему мы этим обязаны.
У отверстия что-то зашевелилось. И я увидел обезьянку, а затем курчавую голову Джона. Крепко запустив пальчики в густую шевелюру негритенка, обезьянка восседала у него на голове.
— Товарищ профессор! Вы еще не завтракали? — оказал Джон.
— Провались! — ответил Тюрин.
Обезьянка визгливо закричала.
— Вот и Микки то же говорит. Выпейте горячего кофе, — настаивал Джон.
— Сгинь, пропади! Убери свою крикунью.
Обезьянка закричала еще пронзительнее.
— Не уберу, пока не позавтракаете!
— Ну, хорошо, хорошо. Вот видишь, уже начал, пью, ем.
Тюрин осторожно подтянул к себе баллон и, открыв кран трубки, пососал раз-другой.
Обезьянка и голова Джона скрылись, но через несколько минут вынырнули снова. Так повторялось до тех пор, пока, по мнению Джона, профессор не насытился.
— И это каждый день, — со вздохом сказал Тюрин. — Прямо истязатели. Но и то сказать, без них я совершенно забываю о еде. Астрономия — это, молодой друг мой, такая увлекательная вещь… Вы думаете, что астрономия наука? Наука о звездах? Нет. По-настоящему говоря, это мировоззрение. Философия.
«Началось», с испугом подумал я. И, чтобы ускользнуть от опасной темы, спросил:
— Скажите, пожалуйста, нужен ли биолог при путешествии на Луну?
Тюрин осторожно повернул голову и посмотрел на меня испытующе, недоверчиво.
— А вы что же — о философии и слушать не хотите?
Вспомнив напутствия Крамера, я поспешно ответил:
— Наоборот, я очень интересуюсь философией, но сейчас… осталось мало времени, мне нужно подготовиться. Я хотел бы знать…
Тюрин припал к окуляру телескопа и молчал. Неужто рассердился? Я не знал, как выйти из неловкого положения. Но Тюрин неожиданно заговорил:
— Я никого не имею на Земле. Ни жены, ни детей. В обычном смысле, я одинок. Но мой дом, моя родина — вся Земля и все небо. Моя семья — все трудящиеся мира, такие же славные ребята, как вы.
От этого внезапного комплимента у меня полегчало на душе.
— Вы думаете, здесь, в этом паучьем углу, я оторвался от Земли, родины, ее интересов? Нет. Мы здесь делаем большое дело. Вам еще предстоит познакомиться со всеми научными разветвлениями Звезды Кэц.
— Кое с чем я уже познакомился в библиотеке. «Солнечные столбы»…
Тюрин вдруг плавно протянул руку, включил аппарат «автоматический секретарь» и продиктовал ему несколько фраз, по-видимому, записывая свои последние наблюдения или мысли. Потом продолжал:
— Я гляжу на небо. И что больше всего поражает мой ум? Вечное движение. Движение — это жизнь. Остановка движения — смерть. Движение — счастье. Связанность, остановка — страдание, несчастье. Счастье в движении — движении тела, мысли. На этом фундаменте можно построить даже мораль. Как вы полагаете?
Наступил критический момент. Я не знал, что ответить.
— Мне кажется, вы правы, — наконец сказал я. — Но эту глубокую идею необходимо продумать.
— Ага! Вы все-таки находите, что это глубокая идея? — весело запищал профессор и впервые резво повернулся в мою сторону. Паутина заколебалась. Хорошо, что здесь невозможно падение.
— Я непременно продумаю эту идею, — сказал я, чтобы окончательно завоевать симпатию своего будущего товарища по путешествию. — А сейчас за мною залетит товарищ Крамер, и я хотел бы…
— Ну, что бы вы хотели знать? Зачем на Луне может понадобиться биолог? Луна ведь совершенно мертвая планета. На Луне полное отсутствие атмосферы и потому абсолютно отсутствует органическая жизнь. Так принято думать. Я позволяю себе мыслить несколько иначе. Мой телескоп… Да вот, извольте взглянуть на Луну. Цепляйтесь по этим шнурам, только осторожно. Не заденьте книг. Вот так! Ну, одним глазком…
Я взглянул в объектив и поразился. Поверхность Луны была на очень близком расстоянии, я отчетливо различал даже отдельные глыбы и трещины. Край одной такой глыбы блестел разноцветными огнями. Очевидно, это были выходы кристаллических горных пород.
— Ну, что скажете? — самодовольно сказал профессор.
— Мне кажется, что я вижу Луну ближе, чем Землю с высоты Звезды Кэц.
— Да, а если вы посмотрите на Землю в мой телескоп, то разглядите и свой Ленинград… Так вот. Я полагаю на основе моих наблюдений, что на Луне есть хотя бы ничтожное количество газов. Следовательно, могут быть и кое-какие растения… Завтра мы с вами полетим проверять. Я, собственно, не любитель путешествий. Мне и отсюда все видно. Но на этой экспедиции настаивает наш директор. Дисциплина прежде всего… Так вот… Теперь вернемся к нашему разговору о философии движения…
Бесконечное прямолинейное движение точки в пространстве — бессмыслица. Такое движение ничем не отличается от неподвижности. Бесконечность впереди, бесконечность позади, — нет масштаба. Всякий пройденный отрезок пути, по сравнению с бесконечностью, равен нулю.
Но как же быть с движением во всем Космосе? Космос вечен. Движение в нем не прекращается. Неужто же и движение Космоса — бессмыслица?
Я несколько лет думал о природе движения, пока не нашел, наконец, где зарыта собака.
Дело оказалось совсем простым. Факт тот, что в природе вообще отсутствует непрерывное бесконечное движение, и прямолинейное, и по кривой. Всякое движение прерывисто, вот в чем секрет. Еще Менделеев доказал закономерную прерывистость величин (даже величин!), в данном случае — атомов. Эволюционное учение заменяется, вернее — углубляется, генетическим, все бо́льшая роль отводится в развитии организмов скачкам, мутациям. Прерывистость магнитных величин доказана Вейссом, прерывистость лучеиспускания — Бланком, прерывистость термических характеристик — Коноваловым. Космос вечен, но все движения в Космосе прерывисты. Солнечные системы рождаются, развиваются, дряхлеют и умирают. Рождаются новые разнообразные системы. Имеют конец и начало, а значит — и масштаб измерения. То же происходит и в органическом мире… Вам все понятно? Вы следите за моей мыслью?..
На мое счастье, из люка вновь показалась голова негра с обезьянкой.
— Товарищ Артемьев, Крамер ждет вас в атмосферной камере, — сказал он.
Я поспешил проститься с профессором и выполз из этого паучьего угла.
Признаюсь, Тюрин заставил меня подумать о его философии. «Счастье в движении». Но какое печальное зрелище, если посмотреть со стороны, представляет собой творец философии движения. Затерянный в темных пространствах неба, опутанный паутиной, неподвижно висит он — дни, месяцы, годы… Но он счастлив, это несомненно. Недостаток движения тела заменяется интенсивным движением мысли, мозговых клеток.