чный недруг Англии — Франция в этом противостоянии заняла позиции противную российской стороне и поддерживала англичан. Английское правительство в открытую критиковало политику России на Кавказе и черноморском побережье. Со дня на день ожидали начала военных действий. В Кавказских горах Шамиль активно вербовал под свои знамена все новых и новых сторонников, не предпринимая, однако пока никаких активных действия против кавказского гарнизона.
В Петербург Шеховской приехал к концу октября. Доставив пакет с докладом на высочайшее имя в Зимний, Павел отбыл в краткосрочный отпуск в семейное имение Шеховских. Добираться из Сибири в столицу ему пришлось в самую распутицу. Дорога совершенно измотала: на середине пути, устав от бесконечной тряски в экипаже, Павел принял решение далее двигаться верхом. Несколько раз попав под проливной осенний дождь, в Петербург он прибыл совершенно больным. И если при визите к императору, он еще держался, собрав остатки сил, то стоило ему только переступить порог родного дома, как силы его совершенно оставили.
К ночи поднялся жар: Шеховского лихорадило, временами он впадал в беспамятство и тогда хриплым шепотом звал жену. Софья Андреевна провела бессонную ночь у постели сына. Княгиня украдкой плакала то и дело касаясь кончиками пальцев его обезображенной щеки, пылающего лба, вытирала выступавшую на лице испарину. В душе она ни раз уже прокляла тот день, когда ее мальчик встретился с ней. Это из-за нее он теперь был в такой плачевном состоянии: это из-за нее он уехал в Богом забытый Иркутск, из-за нее едва не погиб, встретившись один на один в тайге с голодным медведем. Боже, сколько страданий она причинила ему! — всхлипывала Софья Андреевна. Павел пролежал в постели два дня. На третий день Шеховской несмотря на то, что все еще саднило горло и голова была словно налита свинцом, отзываясь тупой мучительной болью каждый раз, когда его начинал душить кашель велел Прохору собираться в Павлово. Софья Андреевна приняла решение ехать вместе с ним. К исходу дня дорожная карета Шеховских забрызганная грязью до самого верха, въехала в ворота усадьбы. Едва разглядев в окно подъехавший экипаж, на крыльцо особняка выбежал управляющий.
Поддавшись на уговоры матери, изрядно утомленный даже этой недолгой дорогой, Павел отложил поход на семейное кладбище до утра. Ночью лежа в постели, которую он не единожды в прошлом делил с женой, Поль не спал. В голове то и дело всплывали воспоминания о ней: он будто бы наяву слышал ее тихий шепот, вспоминал, как тонкие пальчики ни раз шаловливо пробегали по его обнаженной груди, как светились ее глаза, когда она улыбалась ему, как любил ее до сладкой дрожи во всем теле.
Наутро сразу после завтрака он вместе с матерью направился в небольшую церквушку, что была в имении. По его просьбе садовник принес из оранжереи десять белых роз. Поставив свечку за упокой души рабы Божьей Юлии, Павел вышел и остался на крыльце, дожидаться мать. Софья Андреевна еще некоторое время провела под образом Богородицы, прося ее о душевном спокойствии для единственного сына. Поставив свечку, княгиня несколько раз осенила себя крестным знамением, выйдя на крыльцо, она опустила на мокрое от слез лицо черную вуаль и, взяв сына под руку, вместе с ним направилась к семейному кладбищу, что находилось прямо за храмом.
Мать и сын долго стояли над могильным холмом с белым мраморным крестом. Все вокруг было усыпано опавшей листвой и только несколько могил были очищены от нее. Голые ветки деревьев качались на промозглом ветру, серые низкие тучи, казалось, задевали их вершины и рвались на маленькие клочки. Вздохнув, Шеховской положил цветы на могилу и, выпрямившись, поднял лицо к небу, словно вопрошая его о чем-то.
— Ошибки быть не могло? — тихо спросил он.
Софья Андреевна отрицательно покачала головой.
— Идем со мной, — тронула она его за рукав шинели.
Взяв его под руку, княгиня неспешно направилась к дому. Войдя в вестибюль, Софья Андреевна передала престарелому дворецкому плащ и, дождавшись, когда и Павел снимет верхнюю одежду, направилась в свой будуар. Поднявшись вслед за матерью в ее покои, Поль ждал. Княгиня подошла к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, извлекла из него небольшую шкатулку. Открыв ее, она протянула шкатулку сыну.
Поль замер. На дне лежало жемчужное ожерелье, то самое, которое он дарил жене на Рождество.
— Это было при ней, — печально глядя на него, тихо произнесла она.
Павел вынул украшение из шкатулки и долго держал его на ладони. Подавив судорожный вздох, он положил его обратно и захлопнул крышку.
— Пусть останется у Вас, — вернул он шкатулку матери. — Не хочу вспоминать, сил больше нет.
— Как скажешь, mon cher, — вздохнула княгиня, убирая все на место.
Время, отпущенное ему, истекало. Пора было возвращаться. Накануне отъезда Шеховской зашел на конюшню. Почуяв хозяина, тихо заржал Буйный. Павел отворил денник и вошел, ласково потрепал жеребца по высокой холке.
— Прости, дружище, взять с собой не могу, — прошептал он, прижавшись изуродованной щекой к шелковистой гриве.
Закрыв глаза, он долго стоял, поглаживая бархатный нос коня. Мелькнула шальная мысль: поехать в Петербург и просить императора перевести его в Нижегородский драгунский полк, что нынче находился на Кавказе. В последнее время там было совсем неспокойно и ему вдруг захотелось быть там, где война, где свистят пули и где каждый день смерть караулит за каждым кустом в лице какого-нибудь горца, что целится прямо в сердце. Трусливо сбежать от жизни, искать и найти смерть, чтоб более уже не мучиться от того, что так невыносимо болит сердце.
Закрыв денник, Шеховской вышел из конюшни и не оглядываясь, пошел к ожидавшему его экипажу.
Князь задержался на один день в Петербурге. Заехав к Перовскому, забрал письмо для Муравьева и вечером все же решился нанести визит Горчаковым. Чета Горчаковых была дома, и Мишель несказанно рад был его визиту, уговорив остаться на ужин. Павел улыбнулся, приветствуя Полин. Молодая княгиня смущенно улыбнулась в ответ и тотчас отвела глаза от шрама изуродовавшего всю левую щеку Шеховского. Боже, какой ужас, — содрогнулась она. — Он ведь был таким красивым, а теперь… Впрочем, если смотреть на него с другой стороны, то ведь ничего и не заметно.
Мишель и Полин в последнее время свели всю светскую жизнь на нет. Павел тоже обратил внимание на заметно пополневший стан княгини и, оставшись наедине, Михаил с гордостью подтвердил предположение о скором отцовстве. Поль с удивлением отметил произошедшие перемены: некогда довольно грубоватый и прямолинейный Мишель буквально окружил молодую супругу непритворной заботой, он с такой нежностью и вниманием обращался с Полин, что Павел не смог сдержать улыбки при виде этой семейной идиллии. Отлегло от сердца: он опасался, что потеряет друга из-за того, что молодая супруга Михаила столь недвусмысленно проявляла свою заинтересованность к нему, но ныне все его опасения были напрасны. Не укрылось от него и то, что Полина то и дело украдкой бросает взгляды на его лицо и тут же стремится отвести глаза, но словно не может сдержать себя и снова смотрит на него. Для Шеховского такая реакция на его уродство не была чем-то новым, но все же ему было неприятно, что Полина так восприняла его. Нет, он не желал былого слепого обожания, но грустно стало от того, что любили не его, как человека со всеми его страстями и пороками, а всего лишь красивую картинку, коей было его лицо до той памятной встречи с лесным хищником.
Говорили обо всем, кроме смерти Жюли. Павел рассказывал о своем путешествии на Камчатку, о том, как столкнулся с медведем на берегу лесного озера, и что обязан жизнью проводнику-якуту. С каким-то чувством извращенного удовлетворения он продемонстрировал Полине медвежий коготь, который теперь всегда носил с собой, как напоминание о собственном легкомыслии.
Вернувшись на Сергиевскую, Павел зашел к отцу, который еще не ложился и делал вид, что поглощен чтением, на самом деле явно ожидая его.
— Доброй ночи, папенька, — входя в кабинет, произнес Поль.
— Входи, — едва заметно улыбнулся князь.
— Вы, кажется, видеть меня хотели, — присаживаясь в кресло, заметил Павел.
Шеховской — старший вздохнул.
— Я понимаю, что возможно, разговор этот не ко времени, но завтра ты снова уезжаешь, — начал князь.
— Я слушаю Вас, — нахмурился Павел, догадываясь, куда клонит отец.
— Теперь, когда уже нет никаких сомнений в том, что твоя жена…
— Оставьте, отец, — перебил его Поль. — Ей Богу, я не готов к этому разговору. Для Вас все это произошло слишком давно, для меня было вчера.
— Будь мужчиной, соберись. У тебя есть обязательства…
— Полно, папенька, — вскочил с кресла и раздраженно заходил по комнате Павел. Сдается мне, что для Вас наследник рода Шеховских столь важен, что Вы не дадите мне времени на раздумья и уже готовы подсунуть первую попавшуюся молодую кобылку с хорошей родословной. Я не племенной жеребец-производитель! У меня сердце есть и сейчас оно болит! — выкрикнул он.
— Много тебе счастья брак по любви принес? — повысил голос Николай Матвеевич.
— А брака без любви я не желаю, — устало ответил Павел. — Оставьте меня в покое — это единственное о чем я Вас прошу нынче.
— Поль, мальчик мой, поверь мне, я желаю тебе только добра. Сколько можно изводить себя? Прошу одумайся. Только от тебя зависит твое будущее. Неужели в этой жизни не осталось ничего, что тебе дорого?
— Позже, отец. Сейчас я не в состоянии говорить о будущем, коль прошлое никак не желает отпускать меня.
— Ступай. Я надеюсь, что ты поймешь меня однажды, дай Бог, чтобы поздно не было, — махнул рукой князь.
Оставшись один, Николай Матвеевич, устало откинулся в кресле. Невозможно было спокойно наблюдать, как единственный сын губит себя. Он вспомнил, каким Павел вернулся с Кавказа три года назад. Он изменился тогда, исчезла юношеская мягкость, на смену ей пришел цинизм и равнодушие к чувствам и страданиям других. Поль легко разбивал сердца и светских красавиц и дам полусвета, и это его нисколько не заботило. Сейчас он сам пал жертвой несчастной любви. Нынче его сердце разбито и нет лекарства от этой болезни, что изо дня в день подтачивает его.