И вдруг все переменилось!
Совершенно неожиданно пришел приказ от императора, чтобы великие княжны на корабле под названием «Геркулес» отправились в путешествие и уже через десять дней были в Потсдаме. В сопровождение им были назначены князь Меншиков и Сесиль Фредерикс. Графиня Строганова с ее ароматом увядших цветов и влюбленный юнкер помахали отплывающим с пристани, причем юнкер не смог скрыть злых слез.
Оказалось, король Прусский очень хотел увидеть и своих повзрослевших внучек, а не только младших. Николай Павлович согласился не особенно охотно, однако волю отца своей любимой жены исполнил немедленно. Итак, «Геркулес» отчалил. Плавание началось весьма благоприятно, но шторм на море вблизи Готланда задержал судно, а порванный парус заставил зайти в Ревель. Там, в замке милейшей семьи Модем, отпраздновали шестнадцатый день рождения Олли. Теперь ей, так же, как и Мэри, беспрестанно желали в женихи самого прекрасного принца, достойного ее красоты.
– Если все эти пожелания исполнятся, у тебя будет самый прекрасный принц, и у меня тоже самый прекрасный, – ехидничала Мэри. – Нам останется только решить, который будет самым-самым!
Олли поджимала губы и отворачивалась.
На море не утихали штормы, пришлось отправиться дальше в Потсдам почтовыми лошадьми. Несколько дней родители оставались без всяких вестей о Мэри и Олли и страшно беспокоились, зная только о штормах в Балтийском море и о различных крушениях кораблей. Тем более радостной и приятной стала встреча. Дедушка с семьей принял девушек в Санзуси. Все три сестры спали с Александрой Федоровной в комнате, где некогда умер Фридрих Великий. Там еще висели часы, которые остановились в час его кончины.
Впрочем, такое соседство никому не мешало веселиться.
Несколько раз приезжали и сестры бывшей принцессы Шарлотты, их устраивали в той же исторической опочивальне. Она напоминала дортуар в каком-нибудь веселом пансионе: никто не спал до глубокой ночи, слышались шутки и смех без конца. Девицы выскакивали из окон и бегали в ночных рубашках по террасе, затем кто-нибудь из принцев, братьев Александры Федоровны, подкрадывался к окну и стучался, чтобы напугать девушек, что вызывало новые взрывы хохота.
За стол садились только в семейном кругу, примерно человек тридцать. Дедушка всегда сидел между Шарлоттой и одной из других своих дочерей или невесток, а Мэри, Олли и Адини сидели напротив: он любил на них смотреть и любоваться их красотой. Любимицей короля была Адини – она, по его словам, была единственная из сестер похожа на пруссачку с ее вздернутым носиком и лукавым личиком. Олли он любил за то, что она несколько напоминала мать, но самой красивой все же считал Мэри.
– Это невероятное лицо! – говорил он. – Никогда не видел принцессу, в лице которой читалась бы такая страсть к жизни!
Мэри опускала глаза, скрывая торжествующую улыбку. Олли и Адини ревновали ее к деду, к его восхищению. А она понимала, что король видит в ней именно женщину и прежде всего женщину, а уж потом – милую девочку, внучку.
Все общество побывало на маневрах 2-го Гвардейского полка и на его бивуаке в Грюневальде. Там солдаты пригласили великих княжон помочь им при чистке картофеля. Прежде им не приходилось делать что-то подобное, однако они, не чинясь, опустились на колени в траву и сразу принялись за работу. Один унтер-офицер заметил, что они слишком толсто срезают кожуру, и укоризненно сказал, что они плохие хозяйки. Эта сцена так понравилась королю, что он приказал ее зарисовать и потом дарил своим друзьям литографии с нее.
Мэри, не скрываясь, хохотала. Все были уверены, что она смеется от удовольствия, а она хохотала над Олли и Адини, которые очень огорчились из-за замечания этого невежи унтер-офицера. Ну и пожалуйста, пусть счищают кожуру столь же тонкую, как папиросная бумага. А Мэри получила лишний довод в пользу того, чтобы пренебречь этими полунищими, экономными скупердяями, немецкими принцами. С них станется – заставлять своих жен-принцесс возиться на кухне! Да никогда в жизни!
В Шарлоттенбурге был устроен завтрак с танцами. Мэри мгновенно потеряла счет своим кавалерам, а Олли чинно танцевала котильон, мазурку и кадриль с кронпринцем баварским Максом. Король был бы счастлив, если бы принц женился на одной из трех дочерей русского императора. Прежде всего подумали, конечно, о старшей, Мэри. Она пришла в ужас, который не слишком-то старалась скрыть.
Однако ей ничего не грозило: кронпринц, который был помешан на старинных преданиях своих гор, нашел в Олли сходство с владетельницей старого замка Гогеншвангау, изображенной на одной фреске, и сказал себе: эта или никто! Он постоянно рассказывал о своих горах и их легендах, своих поэтах, своей семье, своем отце, который не понимает его, своей мечте о собственном доме, а также о том, какие надежды он возлагает на свою будущую супругу, – словом, только о том, что явно вертелось вокруг него самого. Бедная Олли часто отвечала невпопад, оттого что страшно скучала, не понимая, что это его манера ухаживать.
Но это еще полбеды! Гораздо больше ее огорчало то, что никто не решался при нем приглашать ее танцевать, чтобы не прерывать их разговора! А в это время Мэри словно порхала над паркетом.
«Если мне уже сейчас так скучно, то что же будет, когда я выйду замуж?!» – с ужасом думала Олли.
А между тем уже ожидали официального объявления помолвки Максимилиана Баварского и великой княжны Ольги Николаевны. Олли в своем ребячестве ничего об этом не подозревала. Не подозревала она также о том, какое бешенство вызывает это известие у Мэри.
Неужели ей придется пережить этот позор: быть подружкою на свадьбе своей младшей сестры?!
На следующий день после завтрака в Шарлоттенбурге, когда молодежь направилась пешком домой, кронпринц опять провожал Олли. Она побежала вокруг пруда, чтобы избавиться от него. Принц попробовал перехватить ее, идя ей навстречу, тогда Олли бросилась к дяде Вильгельму, повисла на его руке и просила не покидать ее больше.
Чтобы создать у Макса впечатление, будто она очень занята, она потащила дядюшку к воротам парка Санзуси. Там стояла женщина из Гессен-Дармштадта и продавала плетеные корзинки. Сначала Олли взяла одну, потом две, потом больше, оттого что они были очень красивы и могли служить прелестным подарком для оставшихся дома приятельниц.
Мэри заливалась смехом и делала ей знаки остановиться. А Олли никак не могла взять в толк, чего хочет сестра и почему не покупает корзинки сама. Тут стали усмехаться принцы-кузены, приговаривая по-немецки:
– Однако ты хочешь раздать много корзин!
– Кому? – наивно спросила Олли.
– Разве ты не знаешь, – с ехидной невинностью сказала Мэри, – что по-немецки «дать корзину» – это отклонить что-либо?
Налетела тетушка Макса Баварского Элиза и возмущенно вскричала:
– Кто позволил вам говорить о корзинах?
Олли растерялась. К счастью, на помощь пришла Александра Федоровна:
– Оставьте ее в покое, она не понимает даже, чего вы от нее хотите.
– Мамочка, – хохотала Мэри, – нужно ей разъяснить!
Мать отвела Мэри и Олли в сторону и рассказала о намерениях кронпринца Макса посвататься, а потом рассмеялась громко, когда Олли в отчаянии закричала: «Нет, нет, нет!»
Мэри тоже залилась смехом.
Мать с удовольствием смотрела, как веселится старшая дочь. Она старалась не думать о том, что случилось зимой, старалась забыть о том, что, если Олли выйдет замуж невинной девушкой, Мэри придется обмануть своего мужа. И в обмане будет участвовать она сама и ее муж, император! Хотя при честности Николая вполне можно ожидать, что он откроет правду будущему жениху. Но это страшный риск! Ведь возможна огласка, если претендент оскорбится, возьмет предложение назад, а потом окажется недостаточно скромен.
Нет, лучше не думать об этом. Лучше веселиться самой и радоваться, что старшая дочь так весела!
А Мэри думала, что, если бы забрезжила надежда на скорую свадьбу Олли, она вовсе не была бы так весела.
Вообще, все это путешествие начинало ей надоедать. Казалось, она бежит по жизни вприпрыжку. Сплошное веселье! Даже полное прощение, которое она читала в глазах матери, раздражало ее.
Плотское томление изнуряло Мэри. Собственная натура пугала ее, однако она точно знала, что ни за какие блага мира не поменялась бы с пресной, добродетельной Олли. Эта страстность принесет ей счастье в браке. Но когда же, когда отец найдет ей мужа? Он ведь обещал!
С невероятным пылом отдавалась она танцам. Право, балов проводили бы раза в три меньше, если бы не настояния Мэри! Танцы с вечера до утра, танцы с утра до вечера давали некоторое успокоение телесным мучениям.
«Скоро я дойду до того, что соблазню кого-нибудь из этих моих белобрысых кузенов», – мрачно подсмеивалась сама над собой Мэри, и только то, что англичане называют sense of humour[19], умение посмеяться над собой давало ей некую выдержку.
И наконец терпение Мэри было вознаграждено!
Вскоре Александра Федоровна с дочерьми отправилась в Баварские Альпы, в Крейт – на лечение водами. Там их ждала встреча с императором. В Крейте собралось большое общество. И среди множества прежних знакомых Мэри оказался не кто иной, как Максимилиан Лейхтенбергский.
Торговля в лавке Прохора Нилыча Касьянова в Гостином дворе шла весьма хорошо. Грине быть сидельцем нравилось. Первое дело – всегда на людях, всегда в делах. Это отвлекало от тоски, от ненужных мыслей. Сначала, когда открывалась дверь, он весь так и вздергивался, но потом не то чтобы поуспокоился, но ждать перестал. Кого ждать, царевну, что ли? Может, она когда-нибудь и заглянет из любопытства в те итальянские или английские магазины на Невском, о которых говорила, но чтобы воротилась в гостинодворскую лавку, в эти коридоры, в которых запах краски от новой одежды мешается с запахом плесени от залежалого в сундуках тряпья?!
Впрочем, плесенью пахло редко, товар расходился очень хорошо. Готовое платье не сказать чтобы разлеталось, но Гриня уговорил хозяина больше закупать тканей, ибо ведь каждый хочет быть одет на свой салтык, а не под ранжир, как в солдатском строю. И еще он уговорил Прохора Нилыча покупать больше тех тканей, которые в ходу не только у простого люда, но и у чиновников и военных, вернее, у их жен, которые рядились на все лады и обряжали детей. Покупал Касьянов задорого, ох, задорого… маржа выходила небольшой на штуку товара, зато штук этих продавалось немало: ценами своими касьяновская лавка била дорогие магазины. Глядя на него, и другие купцы, торговавшие прежде готовым платьем, взялись за торговлю тканями, но цены держали, а когда начали сбавлять, дорожка к Касьянову, вернее, к Грине, была уже натоптана.