— Да, я согласна, конечно, согласна. — Она растерянно переводила взгляд с него на Верховцева.
Тот кивнул. Прядь светлых волос упала ему на лицо. Она не видела его глаз.
— Вы читали что-нибудь из Оскара Уайльда? — спросил он.
Девушка задумчиво почесала подбородок.
— Не такая уж я и серая, хоть и лимита, по-вашему. Отчего же — читала.
— Что, например?
— Сказку одну. У меня в детстве был такой сборник: «По дорогам сказки». Так вот, там была одна грустная история — «Соловей и Роза» называлась.
Данила заметил, что Верховцев низко наклонился, словно разглядывая неведомую соринку на носке своих щегольских черных ботинок. Густые блестящие волосы совершенно закрыли ему лицо.
— А еще что вы у него читали?
— Еще «Кентервилльское привидение». Даже мультяшку такую смотрела. — Она села на край стола и сложила ручки на коленях.
— А в каких пьесах вы играли у себя в Липецке?
— В Туле, что ли, дома? В десятом классе ставили «Горе от ума», потом уже в драмстудии «Три сестры», да мало ли!
— И кого же вы в «Сестрах» играли?
— Наталью. Платье у меня было с зеленым поясом и скрипка.
Верховцев выпрямился, откинул со лба волосы.
— А зачем вы приехали сюда?
— За золотым дождем. Не все же в провинции с голоду подыхать!
— Вы согласны у нас работать? — тихо спросил Верховцев.
— Конечно.
— Тогда наши условия: сейчас вы поедете с нами в нашу студию. Дни, оставшиеся до премьеры, будут очень насыщенными. Вас необходимо быстро ввести в курс всего действия. Поэтому у вас не будет возможности как-то по-иному расходовать свое время.
— Но я должна... Я не могу... — Она беспомощно оглянулась на Данилу.
— Мы все понимаем, Аня. Мы идем на это, — сказал он. — Я достану все, что тебе нужно. Но этого не будет слишком много и слишком часто.
— Да фиг с ним! Лишь бы было! — Она спрыгнула со стола.
— Итак, вы согласны? — повторил свой вопрос Верховцев.
— Да, да!
— Тогда собирайте вещи, которые вам понадобятся. Девушка наклонилась и достала из-под софы потрескавшуюся кожаную куртку.
— Это все? — спросил Верховцев.
— Все. Когда я получу от вас свои баксы, их будет больше.
— Тогда идемте. — Он открыл дверь и вежливо пропустил ее вперед.
Олли неловко споткнулся о ступеньку. Она обернулась и ухватила его за локоть.
— И ты тоже там играешь, ангелочек?
— Да.
— Кого?
— Увидишь.
— Ox, какие мы скрытные. Он улыбнулся. Возвращались к машине.
— Тебя как сюда занесло, к Ильичу-то? — спросил вдруг Олли.
— А тихо здесь, никто не трогает. — Она перепрыгнула через лужу. — Менты только с вокзала гоняют, а в бытовки не суются.
— А в бытовке кто с тобой живет?
— Бабай один. Тот, кто кусается, — засмеялась она тихо. — Они тут офис во флигеле ремонтируют, турки, ну и заходят иногда. Он мужик ничего, по-нашему даже умеет ругаться. Только он, увы... — Она развела руками. — У меня один был, так тот, я тебе, мальчик, скажу, с двенадцати до двенадцати мог, не вставая.
— И куда он такой делся? — усмехнулся Олли.
— Зарезали его. Тут буза одна была на вокзале: осетины на карачаевцев, стенка на стенку.
— А он кто был?
— Осетин. Аслан. Хороший парень, душевный. Не бил меня, даже пальцем никогда не трогал.
— Ты очень плакала, когда он умер?
— Что?
— Плакала, говорю? Она пожала плечами.
— Не помню. Я тогда без лекарства была. Все как в тумане, ничего не помню.
— Половина двенадцатого, долго мы здесь. — Данила посмотрел на наручные часы. — Игорь, я сейчас...
Он не договорил. Откуда-то из темноты вынырнули пять приземистых, кряжистых фигур. В нос шибануло мочой и махоркой.
— Вот они, — прохрипела одна из них. — Вон тот длинный, в пальто, в морду меня бил и Маньку мою...
Тени метнулись навстречу — Верховцев, шедший первым, ощутил резкий толчок в грудь, чей-то крепкий кулак съездил ему под дых, и, когда он, потеряв равновесие, упал, его начали пинать ногами. Он извивался, пытаясь встать.
На Данилу напали сразу двое. Один с воем тут же отлетел, получив сокрушительный удар в челюсть, второй оказался хитрее — набросился сзади, по-медвежьи облапив Данилу и пытаясь сбить его подножкой на землю.
Но хуже всех пришлось Олли. К нему подскочил юркий белобрысый пацан в рваной «олимпийке» и с криком: «А по глазам не хочешь?» — замахнулся ножом. Лезвие тускло блеснуло в фонарном свете и неминуемо бы прочертило на щеке Олли кровавую борозду, если бы не та, имя которой было Анна. Она взвизгнула, как дикая кошка: «Сволочь! Своих бить, да? Своих?» — вцепилась в белобрысые вихры парня в «олимпийке» и с остервенением рванула его к себе.
Нож, описав в воздухе дугу, пропорол рукав ее куртки и наконец, вышибленный Данилой, успевшим уже обратить в бегство всех своих недругов, со звоном упал на мостовую.
— Атас! — крикнул кто-то из темноты. Тени исчезли так же неожиданно, как и появились.
Верховцев поднялся, отряхнул пальто, сплюнул.
— Да, это вам не Рио-де-Жанейро. Поехали отсюда скорее.
В джипе Олли сел рядом с Анной на заднее сиденье. Она зажимала предплечье.
— Сильно задели? — спросил он.
— Ерунда, царапина.
— На мой платок.
Она скинула куртку, задрала рукав кофты. На худенькой руке был длинный, но, к счастью, неглубокий порез.
— Сволочь! Это из Кожевников бичи, и еще с ножом, гад ползучий. — Она пыталась обвязать платком руку.
— Дай помогу. — Олли осторожно затянул узел.
— Ты прямо доктор Айболит, — молвил Данила, наблюдавший за их возней в водительское зеркало. Олли не ответил, обернулся к девушке:
— Ты храбрая, — Ну, так на том стоим.
— А это что? — Он показал на алые точки на сгибе ее локтя.
— Это птичка клюнула. — Она быстро спустила рукав. — Это не для таких паинек, как ты, ангелочек.
— Ты меня спасла, — сказал он.
— Уж и спасла, скажешь тоже!
— Ваш сосед гордится своей красотой, — молвил Верховцев, ворочаясь на переднем сиденье. — Это так мило, что вы за него вступились.
Данила повернул ключ, джип рванул с места. Ехали молча. Данила изредка поглядывал в зеркальце. Олли, не отрываясь, смотрел в окно на ночную Москву.
Глава 14О МАНЬЯКАХ... О МАНЬЯКАХ...
Военный совет, экстренно собравшийся на Катиной квартире, едва начавшись, закончился размолвкой совещавшихся сторон. А было так. Катя взахлеб рассказывала о жертвах новоявленного маньяка, приканчивавшего женщин металлическим штырем, и постоянно повторяла: «А Колосов мне говорит...», «А я Колосову говорю...», «А Никита считает...». Кравченко и Мещерский молча переглядывались.
— Да, Сережа, во-от дела-то какие, — многозначительно протянул Вадим. — Пора, ой пора!
— Да, — неопределенно хмыкнул Князь.
— Что пора? — Катя споткнулась на полуслове. — О чем вы?
— Да о том. — Кравченко поднялся, потянулся, расправляя мускулы. — Что пора бить морду. Мда-а...
— Кому? — не поняла Катя.
— Гражданину, два вечера подряд доставляющему тебя домой на белых «Жигулях». Некоему мистеру Колосову, который активно суется туда, куда ему соваться не следует.
Князь вежливо покашлял в подтверждение.
— Ты смотри, что делается, а? — Вадим обернулся к приятелю. — Третьего дня является эта особа в два часа ночи. Я молчу, слова не говорю, хоть, заметь, вижу у подъезда эту белую мыльницу. Ну, понимаю же, не идиот — коллеги там, наша служба и опасна, и трудна, майор Томин и Зиночка Кибрит и т.д. Но вот не проходит и двух суток, опять эта колымага у подъезда, мистер Колосов ей дверь открывает, и они прощаются. Слишком долго, на мой взгляд, прощаются. Он к тебе, Катюша, на кофе напрашивался, нет? Жалеешь, что не пригласила?
— Прекрати! — Она встала.
— А я еще и не начал ничего, чтобы прекращать! — Кравченко подошел к шкафу и начал перебирать в ящике магнитофонные кассеты.
— Я говорю с вами о важном деле, вы сами поручили мне...
— Мы тебе поручили получить от Колосова интересующую нас информацию, — вкрадчиво заметил Мещерский. — О поездках при луне на автомобилях, тем более белых, и речи не было.
— Но он просто подбросил меня до дома, что в этом такого? — Катя знала, что приятели подначивают ее, но все равно злилась. Ей хотелось всласть поговорить о том, что ее в данный момент интересовало больше всего, выдерживать же, пусть даже и шутливую, сцену ревности у нее не было никакого желания.
— Подбросил! — Кравченко выбрал кассету, вставил в магнитофон и нажал кнопку перемотки. — Конечно, такого пока еще ничего нет. А чтобы и мысли насчет такого не возникали в чьих-то не в меру шустрых мозгах, пора бить морду. В профилактических целях. — Он сделал изящный жест.
— И кто же этим займется? — осведомилась Катя. Кравченко снисходительно смотрел на нее и молчал.
— Уж не ты ли, Вадечка?
— Бокс полезен для здоровья, — изрек Мещерский. — Кровь разгоняет лучше крапивы.
— И не рассчитывайте даже. — Катя облокотилась о стену и приняла наполеоновскую позу. — Руки у вас коротки на гражданина Колосова. Он таких, как вы, одной левой в узел связывает.
— Кто? — спросил Кравченко.
— Он, — ответила Катя.
— В узел?
— Да, в узел.
— Меня?
— Да, тебя, тебя.
— Меня? — Вадим вдруг рывком сдернул через голову шерстяной свитер, обнажив мощный торс. — Меня?
— Тебя. — Катя постаралась, чтобы голос ее звучал как можно увереннее.
— Иди сюда.
— Еще чего!
— Я кому сказал. Катя выпрямилась.
— Иди сюда. — Кравченко, однако, подошел сам. — Положи сюда руку.
— Отстань.
Он больно дернул ее к себе и прижал ее ладонь к своей груди. Мышцы под гладкой кожей так и заходили, напряглись. Катя попыталась освободиться, но не тут-то было — хватка у Кравченко была железная.
— Думай, что говоришь, — тихо молвил он. Она опустила голову — ей отчего-то стало неловко от его взгляда. Неловко оттого, что Кравченко был так нагло самоуверен в своей физической привлекательности, неловко от присутствия в комнате Мещерского, неловко от того чувства потерянности и покорности, которое независимо от ее воли пробуждало в ней каждое прикосновение к Вадькиному телу.