– К счастью, дитя мое, к счастью сия колесница тебя увезет! Блаженный супруг тебя примет в объятия, перед богами своей назовет и навеки союз заключит преблаженный с тобою, о дочь дорогая!
– Дядюшка, – почти испугалась Анюта, – о чем это вы?
Но Блофрант лишь стиснул губы крепко – крепче некуда – и еще палец к ним прижал для надежности.
Анюта растерянно оглянулась. На душе было тяжко, никуда не хотелось ехать. И Мальфузия, как нарочно, куда-то подевалась. Окажись она в театре, живо вытрясла бы из мужа все его тайны, и они посыпались бы из него, как горох из дырявого мешка. А кто это там идет, не Мальфузия ли? Нет, какая-то нищенка. Что-то в ней знакомое... Анюта видела ее где-то, точно видела! И вдруг вспомнила – где и когда. И от этого воспоминания черная туча нашла на душу.
– Ох, батюшки! – сказал вдруг Аксюткин изумленно, глядя на ту женщину. – Да ведь это никак Каролина! Куда это она? В театр, что ли?
И в самом деле – женщина свернула к тропке, которая вела к артистическому входу.
– К Наденьке небось, – бормотал сам с собой Аксюткин. – Они ведь подружками были в старые времена... Ох, как узнает она, что Наденька... – Лицо его плаксиво сморщилось, он опасливо оглянулся на Анюту, но той было не до Наденьки.
– Дядюшка, вы женщину эту знаете?
– А как же. Каролина это. Когда-то мы с ней... – Аксюткин смущенно поежился. – А потом я Мальфузию полюбил на веки вечные.
– А она кто, повитуха?
– Кто?! – испугался Аксюткин. – Мальфузия?!
– Да нет, Каролина эта.
– Повитуха?! – еще пуще испугался Блофрант. – Да Христос с тобой. Отродясь актрисой была, даже на сцене в роли повитух не выступала.
– Да нет, быть того не может! – не верила Анюта. – А восемнадцать лет назад разве не была она повитухою?!
– Восемнадцать лет назад она меня с Мальфузией разлучить пыталась, – усмехнулся Блофрант. – Роли у нее отнимала, интриганка несчастная, войны вела такие, что дым стоял! Да что тебе до нее?! Тебе ехать пора!
И он снова помрачнел неузнаваемо, замахал вознице: трогай, мол! Анюта выглянула из коляски – Аксюткин стоял сгорбившись, прижав руки к лицу. Фигура его являла картину самую что ни на есть удрученную, и девушка испугалась. И тут же до нее дошло, что коляска направилась в сторону, противоположную той, куда следовало ехать, чтобы попасть в магазин Липского. Надо было ехать по Малой Печерской до Покровки, а экипаж понесся по Большой Печерской к Сенной площади.
– Стойте! – крикнула она вознице и попыталась выскочить из коляски, но кто-то сильно схватил ее за руку. Анюта обернулась и увидела рядом с собой незнакомого человека облика весьма подозрительного. Именно таким по ее представлениям должен быть разбойник с большой дороги, несмотря на то что он и одет был в приличное платье, и борода его была ровно острижена. И все же было во всем его облике нечто пугающее, звероватое...
Откуда он взялся? Не иначе, запрыгнул в коляску на ходу, когда Анюта оглядывалась на Аксюткина.
– Остановите! – закричала она вознице, но тот и ухом не повел, тряс себе вожжами, побуждая лошадей скакать быстрее и быстрее. Они уже миновали Солдатскую слободу и мчались по Сенной площади.
– Тихо сиди, и все хорошо будет, – вполне мирно посоветовал разбойник.
– Кто вы такой? Куда меня везете? – вскричала Анюта, и тот досадливо сморщился:
– Да не ори так! Оглушила совсем. Кто я? Савка Резь меня зовут, только имя это ты лучше забудь, оно тебе вовсе ни к чему. А везу я тебя туда, куда велено.
– А куда велено-то?
– Сама увидишь, – исчерпывающе ответил ужасный человек с ужасным именем. – Сиди и не дергайся, не то...
Он сделал движение, словно втыкал ей что-то в живот, и Анюта отпрянула, вжалась в спинку сиденья. Почему-то пришла глупая мысль: в театре, если изображали удар ножом, держали руку как-то не так, били от плеча, наотмашь, а настоящие-то разбойники втыкают оружие именно так, без замаха, не сверху, а снизу – и все, и это получается смертельный удар... Но тут же эта никчемная мысль исчезла и растворилась в страхе: куда он меня везет? Зачем? По чьему наущению? Неужели опять козни Хвощинского?! Явление этой Каролины... Так кто же она все-таки? Повитуха? Актриса? Каторжанка?!
– Да не трясись, – вдруг очень мирным голосом сказал Савка Резь. – Не в притон разбойничий везу, а в церковь.
– В церковь?! Для чего? – хрипло выговорила Анюта.
– Да так, безделица! – хохотнул Савка. – Обвенчают тебя с милым другом. Да и всего-то делов!
На некоторое время Анюта онемела, потом с трудом обрела-таки дар речи:
– Обвенчают?! Вы шутите, да?
– Какие уж тут шутки! – с досадой отозвался Савка. – И сиди ты, Христа ради, смирно, не зли меня, не то...
Он вдруг вытащил из-под сиденья пистолет. Анюта замерла.
Церковь... Хвощинский... Каролина... Нет, это что-то не то. И вдруг ее осенило: а что, если... что, если ее похитили по приказу того человека, который писал ей любовные письма? Что, если?..
– Тьфу ты, пропасть! – вдруг хлопнул себя по лбу Савка, но попал по козырьку, и от этого движения его картуз смешно уехал на затылок. Савка снова нахлобучил его. – Начисто забыл со всеми этими делами. Тебе же вот что передать было велено. На, читай!
И он сунул Анюте листок – такой знакомый бледно-зеленый листок с буквами P и S.
«Милая Варенька, светоч моей души, вот и близится миг, о котором я мечтал долгие дни и ночи. Ежели письма мои убедили вас в моей искренности, предлагаю вам отдать мне свою руку и сердце, сделаться моей женой и венчаться со мною нынче же в час после полудня в Зеленках, в тамошней церкви. Священник предупрежден. Доверьтесь подателю сего письма. Он отвезет вас туда, куда надобно. Любящий вас тайный друг, который надеется нынче сделаться вашим явным супругом», – прочла Анюта, не веря глазам.
Венчаться? Так ее везут венчаться? Но с кем?!
Она поглядела на дорогу. Мчались мимо то поля, то перелески, то деревеньки. Эту дорогу Анюта помнила – ею она приехала месяц назад в город N – и поняла, что Зеленки приближались.
Мысли мешались. Что делать? Довериться судьбе? Или попытаться сбежать? Сердце колотилось так, что больно было. Зловещая тень Каролины так и веяла в памяти, словно чернокрылая ворона, вестница беды...
«Тетушка! – мысленно взмолилась Анюта. – Ты меня от беды не раз охраняла, ты меня от смерти отвела, охрани и на сей раз!» Вспомнилось милое, доброе, покрытое тонкой сетью морщинок лицо, строгий взгляд, в котором изредка проглядывала нежность... Стало чуточку легче на душе. «Непрямыми путями ведет нас Бог по дороге судьбы к счастью», – не раз говорила тетушка, и Анюта верила ей – поверила и теперь. И заставила себя держаться спокойнее, смотреть на дорогу и с достоинством ожидать свершения своей судьбы.
Показались окрестности нового села. Возница уверенно свернул с дороги мимо церкви на площади и двинулся в объезд. Тряслись по кочкам и колдобинам еще с полверсты, и вдруг Анюта увидела часовенку-теремок над узкой речкою. Вдали, за речкою, виднелся красивый барский дом с террасою и колоннами. Вокруг лежал старый сад. Мирная, прекрасная картина вселяла покой и доверие, и Анюта вдруг всем сердцем ощутила, что здесь, в святом приюте, ничего дурного с ней не может случиться.
Коляска остановилась, Савка выскочил и довольно грубо выволок Анюту.
– Пошли со мной, – приказал без всякого почтения. – Но гляди, шелохнешься – и...
Он угрожающе взмахнул пистолетом. Мало того: возница тоже вытащил из-под своего сиденья такой же пистолет. Итак, теперь двое вооруженных людей конвоировали Анюту. А бедный Блофрант был уверен, что ее везут к счастью!
Они сделали несколько шагов, и Савка особенным образом свистнул. Еще двое людей столь же звероватого, угрюмого облика явились откуда ни возьмись и уставились на Анюту с выражением самым неприветливым.
– Ну что? – спросил Савка. – Жених приехал?
– Приехал, – ухмыльнулся один из незнакомцев, чернобородый.
Второй, рыжий, подумал и тоже ощерился в ухмылке.
– А поп ждет ли?
– Ждет, куда ему деваться! – кивнул чернобородый.
Рыжий подумал и тоже кивнул.
– Да как же вы их без пригляда бросили?! – перепугался Савка, со всех ног устремляясь к часовенке и волоча за собой Анюту. – Убегут ведь!
– Ништо! – хмыкнул чернобородый.
Рыжий подумал и хмыкнул тоже.
Они вбежали в тесную каморку, кое-как освещенную яркими солнечными лучами, проникавшими сквозь два узких оконца и дверь, и Анюта поняла, почему те, о ком идет речь, не могут убежать: они сидели в углу связанные, причем рты у них тоже были завязаны.
– Лихо вы с ними! – восхитился Савка. – Однако придется развязать. Попу кадилом махать, то да се. Опять же – слова говорить надобно.
И он сам развязал рот и руки маленькому худенькому человеку в рясе.
– Убогие! – простонал тот, пытаясь подняться. – Греха не боитесь!
– Ладно тебе, святой отче... как тебя? – спросил Савка.
– Иеремей... – нетвердым голосом проговорил тот.
– Еремей, Ерема, значит! – сделал вывод Савка. – Что ж ты, отче Ерема, злобствуешь? Тебе по чину положено обряд венчальный вершить, ну так и верши!
– Тайно... – возмутился священник. – Как сие можно?!
– Да очень даже запросто, – успокоил Савка. – Не то... не то запрем вас всех троих здесь, двери заложим да и подпалим часовенку. Ты, может, и готов смерть страшную, мучительную принять, а вот молодые – навряд ли! Так что справляй свое дело – и весь тебе сказ, понял?
– Господи, ты все видишь... – простонал отец Еремей, но более перечить не стал, развязал себе ноги и, с трудом передвигая их: ноги затекли, – побрел к аналою.
Этот разговор Анюта слушала вполуха, потому что все ее внимание было приковано к другому человеку – ее жениху. Он сидел, закинув голову, и темная струйка сбегала из-под взлохмаченных светлых волос на лоб. Наверное, он сопротивлялся, он не хотел никакого венчания, и Анюта прижала руки к сердцу. Что-то неладное творилось здесь! Если тот, кого называют ее женихом, против венчания, значит, не он писал ей письма? Тогда кто, кто