Тао Цянь (365–427)
Сосна
Растет в лесу
Спокойная сосна,
Ей десять лет —
Она еще ребенок,
И свежесть хвои
Нежно-зелена,
И стройный ствол
Еще и слаб и тонок.
Но дух ее
Окреп уже с пеленок:
Не подведет —
Все выдержит она.
Мне сорок пять лет
Мне осень напомнила:
Близится осень моя.
Так холодно стало,
Что ветер не сушит росу;
Цветы увядают,
Угрюмой тоски не тая,
И голые ветки
Уныло поникли в лесу.
Но сырости нету —
И воздух прозрачен и сух,
Небесные своды
Теперь высоки и ясны,
И только цикады
Звенят непрерывно вокруг
И стаи гусей
Улетают на юг — до весны.
Природа всегда
Переменчивой жизнью живет,
И людям возможно ль
В душе не печалиться тут:
Пути неясны их —
Но ясен конечный исход,
И мысли об этом
Всю ночь мне заснуть не дают.
Но как назову я
Бессвязные чувства свои?
Всесильным вином
Еще можно утешить меня,
Чтоб я постарался
В блаженном продлить забытьи
На тысячи лет
Опьянение этого дня.
В двенадцатый месяц года гуймао написал для двоюродного брата Цзин Юаня
У хижины жалкой
Лежу на пороге,
Далекий от мира,
Не ведая горя,—
Никто не заглянет
Сюда по дороге,
Как будто калитка моя
На запоре.
Двенадцатый месяц,
И холод, и скука,
Зато о покое
Здесь думать не надо:
Кругом — целый день —
Ни единого звука,
Кругом — лишь бесшумная
Мгла снегопада.
Кувшин — без питья,
И корзина — без пищи,
И холод забрался
За ворот халата.
Безмолвно и пусто
В убогом жилище,
Признаться по-честному —
Сердце не радо.
Но древние книги
Листая нередко,
Я силу и твердость
Там чувствую всюду,
И хоть не тягаюсь
С заслугами предков,
Но духу их мудрости
Следовать буду.
Я буду идти
По путям непокорным,
Покамест рука моя
Кистью владеет.
Но в мыслях моих
И строках стихотворных
Кто, кроме тебя,
Разобраться сумеет?
Без названия
За холмом
Опускается солнце вдали,
И луна поднялась
Над Восточным хребтом.
Золотое сиянье
На тысячи ли
Задрожало и замерло
В небе пустом.
Сквозь узорную ширму
Проник ветерок,
И прохладною стала
Подушка моя.
Наступает
Изменчивой осени срок,
Приближая закат
Моего бытия.
Нет любимых друзей.
Собеседников нет, —
Только тень
Поднимает свой кубок со мной.
Ни луной и ни солнцем
Я не был согрет —
Просияли они
И ушли стороной.
И в бессонной печали,
Всю ночь напролет,
Я пирую
Среди неудач и невзгод.
В дождь
Все живет
И движется к могиле,
Ты не будешь жить,
Как жил вначале.
В этом мире
Сун и Цяо были,
Но потом
Их больше не встречали.
Кубок мне поднес
Старик почтенный:
— Пей до дна
И не гляди уныло! —
Выпил
И почувствовал мгновенно,
Как душа
О небе позабыла.
Небо!
Да куда оно девалось?
Есть простой закон
Вина и хлеба.
И журавль,
Не зная про усталость,
Может в сутки
Облететь все небо.
Я стараюсь
Следовать природе.
Сорок лет уже
Моей надежде.
Стар я телом,
Изменился вроде,
Только дух мой молод.
Как и прежде.
Прошу милостыню
На старости лет
По уезду брожу я,
О хлебе насущном
Терзает забота.
И вот забредаю
В деревню чужую,
Стучусь, словно нищий,
В чужие ворота.
Но что за хозяин
Мне дверь открывает
И шутит, что гости
Пришли без подарка, —
И тут же
На дружеский пир приглашает,
Где льется мне в глотку
За чаркою чарка.
На сытый желудок
И выпить не худо.
На добрую речь
Отвечаю стихами.
Боюсь лишь,
Что не повторяется чудо.
Что не обладаю
Талантами Ханя.
Но знайте:
Куда б ни ушел я отсюда
Я вам до последнего
Верен дыханья.
Осуждаю сыновей
Я стар и беспомощен —
Знаете сами,
Судьба не вернет мне
Былую отвагу.
Я должен возиться
С пятью сыновьями,
Но кто из них
Кисть возлюбил и бумагу?
Мой первенец
Любит одни развлеченья,
Ленив — к моему
Не склоняется чувству.
Второй, А-сюань,
Хоть стремится к ученью,
Но все же
Словесному чужд он искусству.
Двоим близнецам —
Ду-аньму и Ду-аню —
Не хочется даже
И слушать про книги.
А младшего, Туна,
Скажу вам заране,
Влечет с малолетства
К земле и мотыге.
Так что же мне делать
В таком балагане?
Напьюсь —
И отцовские сброшу вериги.
Пью вино
Я живу устранившись от дел, редко бываю весел, ночи тянутся долго, и если есть вино, то каждый вечер пью. Смотрю на свою тень, в одиночестве осушаю стаканы — и вот снова пьян. Опьянев, я пишу, наслаждаясь, строку за строкой, — много уходит бумаги и туши, но в словах нет порядка. Я прошу друзей переписать эти стихи, чтобы развлечься, посмеяться — и только.
Упадок и расцвет
По высшей воле
Проходят,
Чередуясь меж собой,
И Чжао-пину,
Что работал в поле.
Дунлин казался
Сказкой и мечтой.
В судьбе людей,
Неведомой поэтам,
Есть день и ночь,
Есть лето и зима,
Но мудрецы давно,
По всем приметам.
Постигли
Силой своего ума,
Что если есть еще
Вино при этом —
Тогда и ночью
Исчезает тьма.
Я лепестки
Осенних хризантем
Собрал в саду,
Обрызганном росою,
И опустил их в кубок.
Я совсем
С мирскою
Распростился суетою.
Я выпил кубок,
И второй налью
Среди цветов,
Где все полно покоя,
Где птицы
В этом солнечном краю
Мне посвящают
Песенку свою…
Да будет жизнь моя
Всегда такою!
Бросаю пить
Легко я бросал
Города и уезды,
И бросил бродить,
Промотавшись до нитки.
Теперь под зеленой сосной
Мое место —
Я если хожу,
То не дальше калитки.
Я бросил
Беспечное непостоянство,
Я бросил пирушки
И радуюсь детям.
Но я никогда
Не бросал свое пьянство —
И мы это с вами
Особо отметим.
Коль к ночи не выпьешь,
Не будет покоя,
Не выпьешь с утра —
И подняться не в силах.
Я бросил бы днем
Свое пьянство святое,
Но кровь леденела бы
В старческих жилах.
Ну, брошу —
И радости больше не будет.
А будет ли, в сущности,
Выгода в этом?
А вот когда вечность
Мне годы присудят
И птицы поздравят
С последним рассветом, —
Тогда равнодушно
И трезво, поверьте,
Я с плеч своих скину
Житейскую ношу
И с ясной душою
В обители смерти,
Быть может, действительно
Пьянствовать брошу.
Надгробная песня
Смерть сопутствует жизни —
И так до скончанья времен.
Даже ранний конец
Предрешен равнодушной судьбою.
Человек, что вчера
На закате встречался с тобою,
Он сегодня — увы! —
В поминальные списки включен.
Дух его улетел
Далеко, в неземные края,
Лишь увядшая форма
Осталась в гробу, неживая.
Плачут старые люди,
В могилу меня провожая,
Плачут малые дети,
И добрые плачут друзья.
Ну а то, чем я славен
И чем я горжусь до сих пор,
Да и то, в чем я грешен, —
Никто никогда не узнает:
Через несколько осеней
Кто разобрать пожелает,
В чем была моя слава
И в чем заключался позор?
_____
Мне осталось одно —
Сокрушаться, что в жизни земной
Недостаточно пьянствовал:
Сколько недопито мной!
Воспеваю ученых, живших в нищете
Десять тысяч существ —
Всем пристанище в жизни дано;
Лишь печальному облаку
Нету на свете опоры:
В темноте поднебесья
Плывет и растает оно,
Не увидев ни разу
Залитые солнцем просторы.
Благодатные зори
Ночной разгоняют туман.
Обгоняя друг друга,
Несутся лукавые птицы.
Только я не спешу:
Мне давно опротивел обман —
И к лачуге своей
Я по-прежнему рад возвратиться.
Я проверил себя
И остался на прежнем пути —
Не боюсь, что от голода
Тело мое пострадало б:
Нету старого друга,
И нового мне не найти,
И совсем ни к чему
Униженье упреков и жалоб.
Холод ранней зимы
Увенчал окончание года,
Я лежу на веранде,
В худой завернувшись халат.
Даже в южном саду
Ничего не жалеет природа,
Обнаженные ветви
Украсили северный сад.
Наклоняю кувшин —
В нем ни капли вина не осталось.
Погляжу на очаг —
И над ним не синеет дымок.
То ли стало темно,
То ли просто склонила усталость,
Но стихов и преданий
Читать я сегодня не смог.
Голод мне не грозит еще —
Гневному взгляду и слову —
Не нуждаюсь я в пище,
Как праведник в княжестве Чэнь.
Вспомню нищих ученых —
Их мудрого духа основу,
И себя успокою я
В этот безрадостный день.
Старый Жун подпоясывал
Жалкой веревкой халат,
Но на лютне бренчал,
Хоть уж было ему девяносто.
В рваной обуви ветхой
Из дырок одних и заплат,
Юань Сянь распевал свои песни
Беспечно и просто.
От «Двойного цветения»
Сколько воды утекло!
Сколько мудрых ученых
С тех пор в нищете прозябали!
Лебеду в их похлебке
Мы даже представим едва ли,
И лохмотья одежд их
Представить сейчас тяжело.
Я-то знаю, что значит
Богатый халат на меху,
Но почти что всегда
Он путями нечестными добыт.
Цзы умел рассуждать,
Но витал где-то там — наверху,
И меня бы не понял —
Тут надобен собственный опыт.
Благородный Цань Лоу,
Не зная тревог и печали,
В независимой бедности
И в неизвестности жил.
Ни посты и ни почести
В мире его не прельщали,
И, дары отвергая,
Бессмертие он заслужил.
И когда на рассвете
Окончился жизненный путь,
Даже рваной одежды
Ему не хватило на саван.
До вершин нищеты он возвысился —
Мудр был и прав он,
Только Дао он знал —
Остальное же так, как-нибудь…
Сто веков отошли
С той поры, как из жизни ушел он,
И такого, как он,
мы, быть может, не встретим опять.
Все живое жалел он,
Добра и сочувствия полон,
До последнего вздоха…
Что можно еще пожелать?
Юань Аню, бывало,
Метель заметала жилье, —
Он сидел взаперти,
Но не звал на подмогу соседей.
Юань Цзы, увидав,
Как народ беззащитен и беден,
Проклял царскую службу
И тотчас же бросил ее.
Жили оба они,
Не желая нужду побороть,
Сено было их ложем,
И пищей служили коренья.
Кто же силы им дал на земле
Для такого смиренья,
Чтобы дух возвышался,
Презрев неразумную плоть?
Стойкость бедности — вечно —
Сражается с жаждой богатства,
И когда добродетель
В таком побеждает бою —
Человек обретает
Высокую славу свою,
Ту, что будет сиять
На просторах всего государства.
Безмятежный Чжун-вэй
Нищету и покой предпочел —
У соломенной хижины
Выросли сорные травы.
Никогда никому
Ни одной он строфы не прочел,
А ведь были б стихи его
Гордостью Ханьской державы.
И никто в Поднебесной
И ведать не ведал о нем,
И никто не ходил к нему.
Кроме седого Лю Гуна.
Почему же поэт
В одиночестве скрылся своем?
Почему в одиночестве
Пели волшебные струны?
Но святые стихи
Он за совесть писал — не за страх,
Независим и горд,
Даже мысль о карьере развея.
Может быть, ничего я
Не смыслю в житейских делах,
Но хотел бы последовать —
В жизни — примеру Чжун-вэя.