«Исполнено свободы…»
Исполнено свободы
И точного труда,
Искусство садовода
Бессмертно навсегда.
Лежат упругих зерен
Зеленые значки.
Его пиджак просторен,
Темны его очки.
Смотрите: перед всеми
Проходит он вперед,
Закапывает семя,
И дерево растет.
В содружестве с наукой
Лукавый садовод
Протягивает руку —
И дождь уже идет.
И это дело прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.
Тогда оно шагает
И продолжает род.
Садовник умирает,
Но дерево живет.
«Когда уводит чувство…»
Когда уводит чувство
На подвиги труда —
Веселое искусство
Бессмертно навсегда.
И наше слово прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.
Тогда оно шагает,
Отборное, вперед!
Художник умирает,
Но живопись живет.
Века приходят снова,
Они опять уйдут,
Но остается слово,
Но остается труд.
Товарищи, поверьте,
Мы властвуем над ним.
Мы все его бессмертья
В одно соединим.
Художник и ученый
И садовод притом
Идет, объединенный
Свободой и трудом.
1933
Александру Прокофьеву
За окнами сразу идет во тьму
Спокойнейшая Нева.
Хозяин сидит,
И плывет в дыму
Тяжелая голова.
Перо в руках
И «сафо» в зубах
Одинаково горячи.
И дымит табак,
И сидит байбак
В кресле, как на печи.
Учтя домашних туфель нрав,
Блаженствуют пока,
Лукавым лаком просияв,
Калоши байбака.
Заходит месяц пухленький,
Рассвет восходит тоненький;
Умнейший кот республики
Лежит на подоконнике.
Пора кончать.
И спать пора.
И катятся едва
Из-под весомого пера
Отменные слова.
На жмите, хозяин,
Побейте беду, —
С поэзией — дело табак…
И вот надевает шинель на ходу
И маузер взводит байбак.
И следом за Вами, куда ни пойдешь,
Военные трубы похода,
И следом за мною пошла молодежь,
Ребята девятого года.
Игра по-хорошему стоила свеч:
Шеренга врагов поредела…
И это действительно верная вещь,
Воистину кровное дело!
Снова утро заморосило,
За Невой залегла заря.
Сентября золотая сила
Осыпается просто зря.
Против этой поры соседства,
Против осени — боже мой! —
Есть одно неплохое средство,
Называемое зимой.
За ночь снег заметет поляны,
Нерушимую тишь песка…
Так, негаданно и нежданно,
Смерть появится у виска.
Может, где-нибудь под Казанью
Подойдет она, леденя
Высшей мерою наказанья —
Дружбой, отнятой у меня.
Покушались — и то не порвана.
Мы ее понимали так:
Если дружба, то, значит, поровну —
Бой, победу, беду, табак.
Мы шагали не в одиночку,
Мы — в тяжелой жаре ночей
Через жесткую оболочку
Проникавшие в суть вещей.
Сквозь ненужные нам предметы,
За покров многолетней тьмы,
В солнце будущего планеты
Не мигая смотрели мы.
Нас одна обучала школа —
Революция, только ты
Выбирала слова и голос
Через головы мелкоты.
И, по воле твоей сверкая,
Наша дружба кругом видна —
Драгоценная и мужская,
И проверенная до дна.
1933
«Мы славили дружбу наперекор…»
А. А. П.
Мы славили дружбу наперекор
Молве. К хитрецам — спиной.
Мы славили дружбу, а не разговор
За столиками в пивной.
Понятие, выросшее в огне,
Отбросившее золу,
Суровое братство, которого нет
И быть не может в тылу.
Зачем же поэзии вечный бой
Изволил определить —
В одном окопе да нам с тобой
Махорки не поделить?!
1934
«Осенний день, счастливый, несчастливый…»
Осенний день, счастливый, несчастливый,
Он все равно останется за мной
Косым и узким лезвием залива
И старых сосен лисьей желтизной.
Они стоят, не зная перемены
И подымаясь, год за годом, с той
Столь ненавистной и одновременно
Желанной для поэта прямотой.
Вперед, вперед! Простую верность вашу
Я — обещаю сердцу — сберегу.
Уже друзья вослед платками машут, —
Им хорошо и там, на берегу.
Нам — плыть и плыть. Им — только ждать известий.
Но если погибать придется мне,
То — не барахтаясь на мелком месте,
А потонув на должной глубине.
1935
Перед грозой
Из первой книги
География и война
Б. А. Логунову
Мы всё выносили на приговор света,
И свет сознавался, что лучшего нет,
Чем самый воинственный из факультетов
Географический факультет.
И, за собою ведя напролом
На северо-запад песок и зной,
Карта блестит над моим столом
Азиатскою желтизной.
Так понемногу, без потрясений,
На виражах замедляя шаг,
Скромная жизнь моя по воскресеньям
В девять утра начинается так:
Приходит приятель,
во рту папироса,
И нос броненосца
и ноги матроса,
Горит синевою военных штанов
Борис Александрович Логунов.
Пока не пришлось мне, изъездив страну,
В пустынях Востока трудиться, —
Мы с ним совершаем сегодня одну
Из пригородных экспедиций.
Дорога набита до суеты
Природою, пьяною в лоск.
Шатая деревья, качая кусты,
Навстречу идет Краснофлотск.
И вот, у Союза Республик на грани,
Волны дозорную пену шлют…
— Береговой охране
Наш боевой салют!
Вам, занесенным грузно
Над широтою вод,
Щупальцам форта Фрунзе,
Вытянутым вперед.
Это отсюда, от голой земли,
От нищей экзотики дикарей,
Поворачивала корабли
Повелительница морей.
И если на сторожевые года
Подует вторыми ветрами угроз,
И если под пулями дрогнет вода
(Тут слово имеет матрос):
— Тогда, на все готовая,
Ударит за моря
Двенадцати дюймовая
Красавица моя! —
А я, и не нюхавший пороха сроду,
Как допризывник девятого года,
Клянусь,
чтоб равняться эпохе под стать
Все недожитое наверстать.
Довольно. Беру во свидетели день, —
Я хвастаться больше не стану.
Я парень как парень, Студент как студент,
По циклу Афганистана.
И вижу я так:
у горячих камней,
В болотах верблюжьей мочи,
Вонючей тропинкой подходят ко мне
Скуластые басмачи.
Я падаю наземь с пробитым виском.
Качается почва…
И снова,
Как синее пламя, над желтым песком
Сверкают штаны Логунова.
Дорога в казармы идет по кустам.
И мы по кустам — по уставу.
Я с Вами иду, я обедаю там,
Читаю стихи комсоставу.
И все же сознайтесь, шатавшись по свету,
Что в мирных республиках лучшего нет,
Чем самый воинственный из факультетов —
Географический факультет.
1929
Теория относительности
С. А. К.
Улитка ползет у сухих камней,
Раковиной бренча,
Улитка ползет,
И дорога под ней
Желта и горяча.
Живет пресмыкающийся дом,
Вагон, набитый сполна,
Пылинки летят косым дождем
В щели его окна.
Проходят тяжелые года
Легких наших минут,
Суша и Воздух, Огонь и Вода
В три погибели гнут.
А путь лежит за окном, за дверьми
Выжженный и крутой…
И видит улитка: движется мир
С должною быстротой.
…День, оборвавшись, сошел на нет,
И сразу за ним — в лицо —
Грохот миров и полет планет,
Чертово колесо.
Мир расцветает со всех сторон
Черный и золотой.
Царскою водкой сжигает он,
Звездною кислотой.
Летят тяжелые года
Легче наших минут.
Суша и Воздух, Огонь и Вода
В три погибели гнут.
Одна планета сказала другой
На языке планет: —
И мы, сестра, летим на огонь,
Туда, где тепло и свет.
Вокруг огня,
Скорей, чем дым,
Дорогою крутой,
Ветер в лицо —
И мы летим
С должною быстротой…
…Вот начинается на дворе
Веселой зари разбег.
Вот просыпаюсь я на заре,
Маленький человек.
Окна распахиваются звеня,
И вольный этот рассвет
Потом эпохи идет в меня,
Длинным путем газет,
И каждою стачкой, пролившей кровь,
Восстаньем с той стороны,
И черной работою мастеров
Громкой моей страны,
Которая за окном, за дверьми
Летит дорогой крутой, —
И ветер в лицо,
И движется мир
С должною быстротой.
1930
Мы входим в Пишпек
Так в Азию входим мы.
Не детской неправдой, раздутой втрое,
Ветрами пустынь чалму качая, —
Азия просто пошла жарою,
Красным перцем, зеленым чаем.
Круглей пиалы, плотнее плова,
Над всеми ночами плыла луна,
И мухи, как тучи, летели, лиловы,
Колючие тучи, — честное слово,
Азия ими полным-полна.
И в эту пору сухого вызова,
В грохот базаров твоих, Киргизия,
В желтые волны, не зная броду,
Мы погружались, как рыбы в воду.
…Сейчас — ничего. Отдыхаем, сидим,
Так сказать, на мели.
И только рассвета легчайший дым
На самом краю земли.
Просторы покоем полным-полны,
И воздух не дрогнет, робея.
А желтый песок — желтее луны,
А небо — воды голубее.
Но легче, но шире, чем ветер любой
Идет на меня рассвет.
Я вижу, как в желтый и голубой
Врывается красный цвет.
И ноги
сами несут вперед,
И город
неплох на вид:
Арык течет,
и урюк цветет,
Верблюд не идет —
летит.
Но дело сложнее, пейзаж стороной,
Киргизия, ты обросла стариной!
Чужими руками, бочком, тишком,
И жар, и жир загребай,—
И лезет на лошадь пузатым мешком
Набитый бараниной бай.
Наверно, судьба у него не плохая:
Лошади нагружены;
Восемь халатов и три малахая,
Две молодых жены.
И вьюки — как бочки — полным-полны,
И жены теснятся, робея.
А все малахаи — желтее луны,
Халаты — воды голубее…
Но тут подымается над головой
Иного века рассвет, —
Я вижу, как в желтый и голубой
Врывается красный цвет.
И, юностью века зажатый навек,
Трубой пионерского крика
Он бродит с отрядом и лезет наверх,
Сгущаясь над зданием ЦИКа.
Мы много прошли на своих на двоих,
Мы годы шагали подряд.
И всюду друзей находили своих,
Хороших и прочных ребят.
В больших городах и от них вдалеке,
В халате и всяческом платье,
Мы их узнавали по жесткой руке,
По крепкому рукопожатью.
Для нас отдаленные материки
Не стоили медной монеты,
Мы ноги расставили, как моряки,
На палубе нашей планеты.
Под дьявольским солнцем, по горло
в труде,
В арычной воде по колено,
В полях, и заводах, и вузах—
Везде
Дерется мое поколенье.
Пускай переход под колючим дождем,
Сквозь длинный кустарника ворох, —
Мы сплюнем, ребята,
И мы перейдем —
Без денег и без оговорок…
Вы скажете: скольких наречий ключи
На льдах, на полях, на песках…
Поверьте, что Ленин похоже звучит
На ста тридцати языках.
1930
Редкий случай сенитиментального настроения (Кунгей Ала-Тау)
Леса тень,
Снега наст,
Горе киргизских гор…
Одна тропинка теперь у нас,
Ветрам наперекор.
Дует Улан.
Дует Сантас,
Я трудный мешок несу.
Теплого Озера синий таз
Еле блестит внизу.
Сколько прошел — не знаешь сам.
Годы проходят — пусть!
Один по полям,
Один по лесам,
По льдинам один путь.
Так перелистывай календари.
Затягивай кушак.
И только в долине, внизу, вдали,
Орет на ветру ишак.
И годы шагать,
И век прожить —
Ни гроша за душой.
Но жить в тишине и копить гроши
Выигрыш небольшой.
Уж лучше бродить и тоску таскать,
Нести на плечах в аул.
И я теперь горячей песка,
Суше, чем саксаул.
И пусть уже звенит в ушах
От собственных шагов,
Пускай орет один ишак,
Как десять ишаков.
Сольется все в одну струю,
Как все дороги в Рим…
Ты говоришь,
Я говорю,
Оба мы говорим.
Дует Улан,
Дует Сантас,
Вечер упал в росу.
Теплого Озера синий таз
Еле блестит внизу.
А где-то, наверно, по краю рек,
Кроясь вечерней тьмой,
Почтовый автобус ползет в Пишпек,
Киргизы едут домой.
И мне, сознаюсь, куда ни пойти,
На северо-запад придут пути.
К моей судьбе
Лицом к лицу,
К одной тебе,
К одному концу.
Автобус проходит в покой гаража,
Киргиз приезжает в юрту семьи.
И пыльные губы мои, дрожа,
Падают на твои.
И темные руки берут тебя,
Легкую, говоря
Про длинный путь по ночным степям,
Синие леса,
Темные моря.
А завтра опять на огне костра
Походные щи варить,
И снова пустыня песка и трав…
А впрочем — что говорить…
Мы строим лучшее бытие
На лучшей из планет.
А песня что? — Спели ее.
Забыли ее — и нет.
1929–1933