Из книги «СТИХИ ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА»
Новогодняя ночь
Зима и ночь. И мерзлых трупов груда.
Здесь были укрепления врага.
Живых врагов мы выбили отсюда,
А мертвых — скоро занесет пурга.
И мы в боях немало потеряли.
И мы хлебнули горя и невзгод.
Но с бодростью, без страха и печали
В траншеях этих встретим Новый год.
Пусть в канонаде ночи новогодней
Забыли мы, что значит тишина,
Но праздник свой мы празднуем сегодня,
И кружки нам наполнит старшина.
И пусть не будет дружеской пирушки.
Пускай кругом метели и снега, —
Друзья поднимут жестяные кружки
За Ленинград и за разгром врага.
Еще не время говорить про славу,
Но знают все, что выше нет наград,
Чем, победив, сказать стране по праву:
Мы отстояли в битвах Ленинград.
31 декабря 1941
Ленинград
Весна идет, и ночь идет к рассвету.
Мы всё теперь узнали на века:
И цену хлеба — если хлеба нету,
И цену жизни — если смерть близка.
И деревень обугленные трубы.
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.
Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: Он не будет взят.
Пусть дни бегут и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.
Людское горе — кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.
Но Ленинград стоит, к победе кличет,
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.
И люди шли, чтоб за него сражаться…
Тот, кто не трус, кто честен был и смел,
Уже бессмертен. Слава Ленинградцам!
Честь — их девиз. Бессмертье — их удел.
Апрель 1942
«Напиши мне, дорогая…»
Напиши мне, дорогая,
Что-то стало не до сна.
Не хочу, чтобы другая,
А хочу, чтоб ты одна.
Помню: шли мы возле смерти
По равнине снеговой,
А вернулись — на конверте
Я увидел почерк твой.
Руки только что держали
Лакированный приклад,
Под обстрелом не дрожали,
А берут письмо — дрожат.
Я тебе писать не буду,
Как в атаку шли друзья,
Потому что вам оттуда
Все равно понять нельзя.
Вот вернемся, как ни странно,
И расскажем все подряд.
А пока — хвалиться рано.
Как солдаты говорят…
Напиши, чтоб хоть минуту
Ты была передо мной.
Не хочу сказать кому-то,
А хочу тебе одной:
Хуже смерти в нашем деле,
Если вдруг придет тоска,
Словно нету три недели
Ни завертки табака.
Так под Колпином, в блокаде,
Друг ударил по плечу:
«Мох закурим?» — Бога ради,
Даже вспомнить не хочу.
А метели, завывая,
Заметают снежный путь…
Где ты, почта полевая, —
Принесешь ли что-нибудь?
Декабрь 1942
Полковая артиллерия
Не все читающие сводку
Представить могут хоть на миг,
Что значит бить прямой наводкой,
На доты выйдя напрямик.
Под злобный свист свинца и ветра
Здесь пушку тащат на бегу,
Выкатывая на сто метров —
Поближе к лютому врагу.
Работы час горяч и грозен.
Расчеты прошибает пот,
И от шинелей на морозе
Густой и белый пар идет.
И все сильнее ветер колкий,
И все сильнее гром огня,
И ударяются осколки
О щит орудия, звеня.
Когда ж пойдут в атаку роты
И прозвучит сигнал: «Вперед!» —
От наступающей пехоты
Артиллерист не отстает.
Он гром орудий хладнокровно
Обрушит с новых рубежей,
И полетят на воздух бревна
Разбитых к черту блиндажей.
Артиллерийская работа!
Ты — бог войны в таком бою,
Где благодарная пехота
Идет под музыку твою.
Среди грядущих поколений,
Когда уйдут войны года,
Артиллерийских наступлений
Мы не забудем никогда.
И, окруженный славой чистой,
Как нашей правды торжество,
Живет девиз артиллеристов:
Отвага — Дружба — Мастерство!
1942
Солдаты Волхова
Мы не верим, что горы на свете есть,
Мы не верим, что есть холмы.
Может, с Марса о них долетела весть
И ее услыхали мы.
Только сосны да мхи окружают нас,
Да болото — куда ни глянь.
Ты заврался, друг, что видал Кавказ,
Вру и я, что видал Тянь-Шань.
Мы забыли, что улицы в мире есть,
Городских домов этажи, —
Только низкий блиндаж, где ни стать, ни сесть,
Как сменился с поста — лежи.
А пойдешь на пост, да, неровен час,
Соскользнешь в темноте с мостков, —
Значит, снова по пояс в грязи увяз —
Вот у нас тротуар каков.
Мы не верим, что где-то на свете есть
Шелест платья и женский смех, —
Может, в книжке про то довелось прочесть,
Да и вспомнилось, как на грех.
В мертвом свете ракеты нам снится сон,
Снится лампы домашний свет,
И у края земли освещает он
Все, чего уже больше нет.
Мы забыли, что отдых на свете есть.
Тишина и тенистый сад,
И не дятел стучит на рассвете здесь —
Пулеметы во мгле стучат.
А дождешься, что в полк привезут кино, —
Неохота глядеть глазам,
Потому что пальбы и огня давно
Без кино тут хватает нам.
Но мы знаем, что мужество в мире есть,
Что ведет нас оно из тьмы.
И не дрогнет солдатская наша честь,
Хоть о ней не болтаем мы.
Не болтаем, а терпим, в грязи скользя
И не веря ни в ад, ни в рай,
Потому что мы Волховский фронт, друзья.
Не тылы — а передний край.
Июнь 1943
Строитель дороги
Он шел по болоту, не глядя назад,
Он бога не звал на подмогу.
Он просто работал как русский солдат,
И выстроил эту дорогу.
На запад взгляни и на север взгляни —
Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчевывал пни,
Тот знает, что значит работа.
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
Не жалуясь даже соседу!
Все вытерпи ради родимой земли,
Все сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
Настила тяжелые бревна.
…На западе розовый тлеет закат,
Поет одинокая птица.
Стоит у дороги и смотрит солдат
На запад, где солнце садится.
Он курит и смотрит далёко вперед,
Задумавший точно и строго,
Что только на Запад бойцов поведет
Его фронтовая дорога.
1942
Товарищу
Дочь оставив и жену,
Шел товарищ на воину,
И берег он возле сердца
Фотографию одну.
А на карточке на той,
На любительской, простой,
Смотрит девочка, смеется,
Вьется локон золотой.
Труден, долог наш поход,
Нам еще идти вперед.
Этой девочке веселой
Третий год уже идет.
Тут нельзя не помечтать,
Как бы свидеться опять, —
Ясно, девочку такую
Интересно повидать.
У меня у самого
Тоже парень ничего, —
Скоро пятый год мальчишке,
И Андреем звать его.
А кругом — земля в огне,
Как ведется на войне.
Далеко дружку в Саратов,
А до Омска дальше мне.
Только, в общем, — все равно
Расстояние одно:
Нам считать не версты к дому,
А к победе суждено.
Так условимся на том,
Что с тобою мы придем
Раньше к Ревелю и к Риге,
А к Саратову — потом.
Декабрь 1942
Военные корреспонденты
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму
И тот, кто с нами в это время не был,
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
Нет, не забыть — и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего…
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих,—
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали, живы ли друзья?..
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,—
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
Август 1943
Раведчик
Наверно, так и надо. Ветер, грязь.
Проклятое унылое болото.
Ползи на брюхе к черным бревнам дзота,
От холода и злобы матерясь,
Да про себя. Теперь твоя забота —
Ждать и не кашлять. Слава богу, связь
В порядке. Вот и фриц у пулемета.
Здоровый, дьявол. Ну, благословясь…
На третий день ему несут газету.
Глядишь, уже написано про эту
Историю — и очерк, и стишки.
Берет, читает. Ох, душа не рада.
Ох, ну и врут. А впрочем, пустяки.
А впрочем — что ж, наверно, так и надо.
1943
«Скажешь, все мы, мужчины…»
Скажешь, все мы, мужчины,
Хороши, когда спим.—
Вот и я, без причины,
Нехорош, нетерпим.
Молод был — бесталанно
Пропадал ни за грош.
А состарился рано,
Так и тем нехорош.
Что ж, допустим такое,
Что характер тяжел,
Но уж если покоя
В жизни я не нашел, —
Холст на саван отмерьте,
Жгите богу свечу,
А спокойною смертью
Помирать не хочу.
Вижу лес и болото,
Мутный сумрак ночной,
И крыло самолета,
И огни подо мной.
Пуль светящихся нитки,
Блеск далекий огня —
Из проклятой зенитки
Бьет германец в меня.
Вот совсем закачало,
Крутит по сторонам,
Но мы сбросим сначала,
Что положено нам.
А потом только скажем,
Что и смерть нипочем.
Жили в городе нашем,
За него и умрем.
Мне не надо, родная,
Чтобы, рюмкой звеня,
Обо мне вспоминая,
Ты пила за меня.
И не надо ни тоста,
Ни на гроб кумачу,
Помни только, что просто
Помирал, как хочу.
24 июня 1943
Жене летчика
Анне Алексеевне Иконен
То было ночью, от столиц вдали,
Над мхом болот, ничем не знаменитых.
Мы, сбросив бомбы на врага, ушли
Сквозь заградительный огонь зениток.
И вот уже родной аэродром,
Плывет рассвет, слабеет гул мотора,
Потом — деревня, и знакомый дом,
И маленькая комната майора.
Нас было двое. И, как с давних пор
У всех мужчин, наверное, ведется,
Мы завели тот самый разговор,
Что неизбежно женщины коснется.
Майор сказал: «Уже четвертый год
Меня война с женою разлучает.
И я не знаю, как она живет,
Как я живу — она того не знает.
Винит меня, быть может, в ста грехах,
И мне никак не сговориться с нею, —
Хоть ты б ей, что ли, написал в стихах
То, что сказать я в письмах не умею.
Ты напиши, что в темноте ночной,
Такая ж, как на довоенном снимке,
Она всегда летит на смертный бой
Со мною рядом в шапке-невидимке;
Что светлый облик милого лица,
Что лишь она одна, а не другая
Ведет меня к победам до конца,
У края смерти жизни помогая…»
Вот, Анна Алексевна, разговор,
Который, вне обыкновенных правил,
Зарифмовал я, как просил майор,
И ничего для рифмы не добавил.
И Вы должны поверить вновь и вновь,
Хоть это плохо передано мною,
В ту самую великую любовь,
Что у солдат проверена войною.
Июль 1944
Пехотинец
Был жаркий полдень. Были травы
Нагреты солнцем. На реке
Шла полным ходом переправа,
И на шоссе невдалеке
Клубилась пыль.
И вот тогда-то,
Уже на правом берегу,
Я увидал того солдата
И почему-то не могу
Его забыть.
Хранит мне память,
Как по-хозяйски, не спеша.
Он воду крупными глотками
Из каски пил, как из ковша.
Напился, поглядел на запад,
На дым горящих деревень —
И снова в бой.
И я внезапно
Увидел тот грядущий день,
Который будет всех светлее.
Когда под грохот батарей
Мы зачерпнем воды из Шпрее
Солдатской каскою своей.
Июль 1944
Нашивки
Мы славим тех, кто честно воевал,
Кто говорил негромко и немного,
Кого вела бессмертная дорога,
Где пули убивают наповал;
Кто с автоматом полз на блиндажи —
А вся кругом пристреляна равнина, —
Но для кого связались воедино
Честь Родины и честь его души;
Кто шел в лихой атаке впереди,
Не кланяясь ни пуле, ни снаряду,
И боевую славную награду
Теперь недаром носит на груди.
Но есть других отличий боевых
Суровый знак: нашивки за раненья.
Согласно уставному положенью,
Над всеми орденами носят их.
Однажды (то была еще весна,
И мы дрались на направленьи Псковском)
Я слышал, как в землянке старшина
Рассказывал бойцам о Рокоссовском.
В расположенье энского полка,
Где маршал обходил передовые,
Он увидал нашивки золотые
На гимнастерке старого стрелка.
— Где ранен был, орел? В бою каком?
Где пролил кровь, с врагом сражаясь честно?
— А где орлу быть раненым — известно, —
Сказал солдат, — уж точно, под Орлом.
А вот другая рана — это да…
Не знаю, как и выразить словами,
А только нас одним снарядом с вами
Накрыло вместе под Москвой тогда.
Я, помнится, шел с группою бойцов,
А вы стояли аккурат на горке…
Тут маршал снял один из орденов
И прикрепил к солдатской гимнастерке.
И, помолчав, промолвил наконец:
«Да, было дело у Москвы-столицы…
Что ж, если вместе ранены, отец,
Так надо орденами поделиться».
И каждый воин, кто сейчас в строю
Увидит за ранение нашивки, —
Уважь бойца. Тут дело без ошибки:
Он пролил кровь за Родину свою.
Декабрь 1944
Долгая история (Вместо писем)
«Нет, не тихого берега ужас..»
Нет, не тихого берега ужас,
А туда, где дорогам конец, —
Это крепче женитьб и замужеств,
Покупных обручальных колец.
Может быть, я напрасно ревную,
Все уж было меж нами давно, —
Конский топот и полночь степную
Нам обоим забыть не дано.
И от смуглой руки иноверца,
Уносившей тебя от погонь,
В глубине полудетского сердца
Загорается робкий огонь.
Что ж, и мне мое сердце не вынуть;
Значит, надо — была не была,
Но украсть эту девушку, кинуть
Поперек боевого седла
И нести через душное лето,
Не считая ни верст, ни потерь,
К той любви, что в преданьях воспета
И почти непонятна теперь.
Апрель 1941
«В ночи, озаренной немецкой ракетой…»
В ночи, озаренной немецкой ракетой,
Шагая в лесу по колено в воде,
Зачем ты подумал о девушке этой,
Которую больше не встретишь нигде?
Так было у Тосно, так было в Оломне,
Так было за Колпином в лютом бою:
Три раза ты клялся забыть и не вспомнить,
И трижды нарушил ты клятву свою.
Июль 1942
«Те комнаты, где ты живешь…»
Те комнаты, где ты живешь,
То пресловутое жилье —
Не сон, не случай — просто ложь,
И кто-то выдумал ее.
Те комнаты — лишь тень жилья,
Где правдою в бесплотной мгле
Лишь фотография моя
Стоит как вызов на столе.
Как тайный вызов твой — чему?
Покою? Слабости? Судьбе?
А может, попросту — ему?
А может, все-таки — себе?
Ну что ж, к добру иль не к добру,
Но гости мы, а не рабы,
И мы не лгали на пиру
В гостях у жизни и судьбы.
И мы подымем свой стакан
За те жестокие пути,
Где правда — вся в крови от ран,
Но где от правды не уйти!
1943
«В ту ночь за окнами канал…»
В ту ночь за окнами канал
Дрожал и зябнул на ветру,
И, видит бог, никто не знал,
Как я играл свою игру.
Как рисковал я, видит бог,
Когда влекло меня ко дну
Сквозь бури всех моих дорог,
Соединившихся в одну.
Надежды нить — я ею жил,
Но так была она тонка,
Что сердце в полночь оглушил
Гром телефонного звонка.
Сейчас, сейчас ты будешь тут…
И где собрал я столько сил,
Когда еще на пять минут
Свое спасенье отложил?
И снова нить ушла к тебе.
И снова белой ночи мгла.
Я отдал пять минут судьбе,
Чтобы раздумать ты могла.
Я пять минут, как пять очков,
Судьбе, играя, дал вперед,
И пять минут, как пять веков,
Я жил, взойдя на эшафот.
Но ты пришла в пустынный дом
Той самой девушкой ко мне,
В том вязаном платке твоем,
Что мне приснился на войне.
Пришла — и все взяла с собой:
Любовь, смятенье, страх потерь
В тот безучастный час ночной,
Когда я думал, что теперь
Почти ничем нельзя помочь,
Почти замкнула круг беда!..
Нет, я выигрывал не ночь —
Я жизнь выигрывал тогда.
1943
«И все-таки, что б ни лежало…»
И все-таки, что б ни лежало
на сердце твоем и моем,
Когда-нибудь в Грузии милой
мы выпьем с тобою вдвоем.
Мы выпьем за бурное море,
что к берегу нас принесло,
За Храбрость, и Добрую Волю,
и злое мое ремесло.
За дым очагов осетинских,
с утра улетающих ввысь,
За лучшие письма на свете,
где наши сердца обнялись.
За наши бессонные ночи,
за губы, за руки, за то,
Что злые и добрые тайны
у нас не узнает никто.
За милое сердцу безумство,
за смелый и солнечный мир,
За медленный гул самолета,
который летит на Памир.
Мы выпьем за Гордость и Горе,
за годы лишений и тьмы,
За вьюги, и голод, и город,
который не отдали мы.
И если за все, что нам снится,
мы выпьем с тобою до дна,
Боюсь, что и в Грузии милой
на это не хватит вина.
1943
««Лучше хитрость, чем битва», — промолвила грекам Медея…»
«Лучше хитрость, чем битва», —
промолвила грекам Медея.
И пошли аргонавты за женщиной пылкой
и милой.
Пусть я в битве погибну и буду лежать,
холодея,
Но от хитрости женской меня сохрани и
помилуй.
Я ночами с тобой говорил как поэт и как
воин.
Никогда не воскреснут спасенные
женщиной греки.
Я не знаю, достоин ли славы, но правды
достоин —
Перед тем как с тобой и с Отчизной
проститься навеки.
1943
«Все было б так, как я сказал…»
Все было б так, как я сказал:
С людьми не споря и с судьбою,
Я просто за руку бы взял
И навсегда увел с собою
В тот сильный и беспечный мир
Который в битвах не уступим,
Который всем поэтам мил
И только храброму доступен.
Но как тебя я сохраню
Теперь, когда, по воле рока,
Навстречу смерти и огню
Опять пойдет моя дорога?
А там, где ты живешь сейчас,
Там и живут — как умирают,
Там и стихи мои о нас
Как сплетню новую читают.
О, если бы сквозь эту тьму
На миг один тебя увидеть,
Пробиться к сердцу твоему
И мертвецам его не выдать…
1943
«И даже это не от зла…»
И даже это не от зла,
А так — для прямоты.
Хочу, чтоб дочь у нас была,
Да не такой, как ты.
Почти такой, любовь моя,
Не то чтобы милей,
А только — чуть добрей тебя,
А только — чуть смелей.
И пусть тот странник на пути,
Что станет сердцу мил,
Ее полюбит так, почти,
Как я тебя любил.
Но чтобы, горя не кляня,
Он был в любви своей
Не то чтобы смелей меня,
А хоть немного злей.
1943
«Не плачь, моя милая. Разве ты раньше не знала…»
Не плачь, моя милая. Разве ты раньше
не знала.
Что пир наш недолог, что рано приходит
похмелье…
Как в дальнем тумане — и город, и дом
у канала,
И темное счастье, и храброе наше веселье.
А если тебе и приснились леса и равнины,
И путник на белой дороге, весь в облаке
пыли, —
Забудь, моя милая. Фары проезжей
машины
Его — и во сне — лишь на миг для тебя
осветили.
1943
«Алые полоски догорели…»
Алые полоски догорели,
Лес дымится, темен и высок.
Ель да ель. Не здесь ли, в самом деле,
Низкий дом — начало всех тревог?
Уж такую тут мы песню пели —
Шапку сняв, ступаешь на порог.
Кто певал ее — тот пьян доселе,
А кто слышал — позабыть не смог.
1943
«Осенний снег летит и тает…»
Осенний снег летит и тает,
С утра одолевает грусть.
Товарищ целый день читает
Стихи чужие наизусть.
Лежит, накрывшись плащ-палаткой,
Переживая вновь и вновь,
Как в детстве, где-нибудь украдкой
Из книги взятую любовь.
Его душа чужому рада,
Пока свое не подошло…
А мне чужих стихов не надо —
Мне со своими тяжело.
1943
Три стихотворения
Вино
Подскажет память —
И то едва ли,
Но где-то с сами
Мы пировали.
С друзьями где-то,
Что собралися,—
Не то у Мцхета,
Не то в Тбилиси.
И там в духане
Вино мы пили
Одним дыханьем,
Как Вы любили.
И кто-то пьяный
В ладоши хлопал,
Когда стаканы
На счастье — об пол!
Все улыбались,
На нас смотрели,
А мы смеялись
И не хмелели.
С того вина ли
Пьянеть до срока?
И рог мне дали —
Я пил из рога.
Я знал, что справлюсь
С таким обрядом,
Я знал, что нравлюсь
Сидевшей рядом.
Вина ль и зноя
Мы не допили,
Война ль виною.
Что Вы забыли?
Но так легко мне
Сквозь всю усталость —
Вино, я помню.
Еще осталось.
И вижу все я
Во сне ночами —
Вино такое
Допьем мы с Вами.
1943
Мост через ручей
Как темный сон в моей судьбе,
Сигнал — не знаю чей —
Был на моем пути к тебе
Тот мост через ручей
Осталось мне пройти версту,
А я стоял, курил.
И слышал я на том мосту,
Как мост заговорил:
«Я только мост через ручей,
Но перейди меня —
И в душной тьме твоих ночей
Ты злей не вспомнишь дня.
Пускай прошел ты сто дорог
И сто мостов прошел —
Теперь твой выигрыш, игрок,
Неверен и тяжел.
Зачем к нему ты напрямик
Стремишься, человек, —
Чтоб выиграть его на миг
И проиграть навек?
Чтоб снова здесь, как я — ничей,
Стоять под блеском звезд?
Я только мост через ручей,
Но я последний мост…»
Бежит вода, шумит сосна,
Звезде гореть невмочь.
И ночь одна прошла без сна,
Прошла вторая ночь.
Я весел был, и добр, и груб
У сердца твоего,
Я, кроме глаз твоих и губ.
Не видел ничего.
И я забыл про сто дорог,
Забыл про сто мостов.
Пусть роковой приходит срок,
Я ко всему готов.
А ты не верила мне, ты,
Врученная судьбой,
Что шел к тебе я, все мосты
Сжигая за собой.
1943
«За то, что я не помнил ничего…»
За то, что я не помнил ничего
две ночи напролет,
За темный омут сердца твоего,
за жар его и лед;
За то, что после, в ясном свете дня,
я не сходил с ума;
За то, что так ты мучила меня,
как мучилась сама;
За то, что можно, если вместе быть,
на все махнуть рукой;
За то, что помогла мне позабыть
о женщине другой;
За то, что жить, как ты со мной живешь,
не каждой по плечу —
Пусть остальное только бред и ложь, —
я все тебе прощу.
1943