Из состояния мечтательности Рылеева вывел вопрос Федора:
— Кондратий Федорович, может, озябли? Так я тулупчик достану. Маменька велела и его с собой взять.
— Спасибо, Федор, не надо, — ответил Рылеев. Он еще не привык, что у него, как у взрослого самостоятельного человека, есть слуга, и, по правде говоря, смущался его.
Товарищи, назначенные в одну с ним армию, все разъехались из Петербурга для положенного свидания с родными. Он тоже должен был ехать в Киев к отцу, но, уже когда была выправлена подорожная и назавтра отправляться в путь, получил из Киева письмо о том, что отец скоропостижно скончался и погребен.
«Увы, все мы смертны, и вы, мой родитель, перешли из мира бренного в мир вечный», — подумал Рылеев книжно и выспренно, потому что настоящего, острого горя не почувствовал.
Единственно, в чем изменились его планы, это в том, что теперь не надо было по пути к месту назначения заезжать в Киев, а можно следовать прямо в армию. Тем более, в том же письме сообщалось, что на имущество отца наложен арест по иску Голицыных, имениями которых он управлял, и поэтому Рылеев не мог даже вступить в права наследства.
Подорожная офицера, следующего в действующую армию, и уменье Федора ладить со смотрителями почтовых станций способствовали тому, что на станциях только ночевали, а весь день проходил в пути. Подорожная была выписана до Дрездена, где находились штабы многих русских гвардейских частей. Через Дрезден осуществлялась связь между всеми армиями союзников.
При виде огромного, раскинувшегося на обоих берегах реки Эльбы Дрездена, этого необычайно живописного конгломерата тесно стоящих разноэтажных многооконных домов с острыми разноцветными крышами, над которыми возвышались могучий корпус Фрауенкирхе, шпили множества колоколен, башни и стены старой крепости, Рылеев ощутил растерянность и тревогу. До этого все заботы лежали на Федоре: он узнавал, устраивал, и Рылеев чувствовал себя за ним как за каменной стеной, теперь же, как он понимал, наступило время, когда надо все это делать самому. В Петербурге дежурный офицер, отправлявший его, сказал: «В Дрездене узнаете, где находится ваша бригада». Рылеев кивнул, не решившись спросить, у кого надо узнавать.
Коляска прибыла на почтовую станцию.
Рылеев спросил у хозяина гостиницы комнату, но тот клялся, что нет ни одной свободной.
— Эка беда! — сказал Федор. — Мы и в сарае на сене можем переночевать.
Рылеев заговорил с хозяином про сарай. Немец замахал руками.
— Здесь это не принято, — вздохнув, пояснил Рылеев Федору.
Они вышли во двор.
— Ну и ладно, не пропадем, — подбодрил Федор Рылеева и вдруг, сорвавшись с места, побежал за ворота. Несколько минут спустя он вернулся, ведя с собой русского солдата.
— Вот, Кондратий Федорович, мы сейчас у земляка все разузнаем.
Солдат вытянулся.
— Здравия желаем, ваше благородие!
— Здравствуй, приятель. Не знаешь ли ты, где находится штаб резервной артиллерийской бригады графа Чернышева?
— Никак нет!
Рылеев вздохнул.
— Ну, ладно, иди.
— Нет-нет, постой! — окликнул его Федор. — Ты, земляк, здесь уже огляделся, а мы только из России. Посоветуй, куда податься.
— Так его благородию первым делом следует явиться к коменданту, а уж его превосходительство определит его благородие куда следует. Комендатура тут недалеко, эту улицу пройдете, направо повернете, и тут она и есть. Комендант у нас генерал-майор Михаил Николаевич Рылеев.
— Ну спасибо, братец, — сказал Федор, давая солдату полуполтинник.
— Премного благодарны.
Когда солдат ушел, Федор спросил:
— Комендант-то, случаем, не родня нам?
— Кажется, дядюшка. То ли двоюродный, то ли троюродный. Я его никогда не видел.
— Ну и что ж, что не видел? Все одно — родной человек, чего уж лучше! — обрадовался Федор. — Идите скорее, Кондратий Федорович, а я тут вещи постерегу.
Должность коменданта города, переполненного военными, к тому же принадлежащими к армиям нескольких государств и поэтому время от времени неизбежно приходящими в конфликты друг с другом, была довольно хлопотлива, и Рылеев долго просидел в приемной, прежде чем дежурный офицер пригласил его в кабинет.
— Значит, ты сын Федора?
— Да, дядюшка.
— Беспутный был человек, впрочем, царство ему небесное. Чего же ты хочешь от меня?
— Я зашел только засвидетельствовать вам свое почтение как родственнику, дядюшка.
Михаил Николаевич взял документы племянника.
— Бригада твоя сейчас находится возле Базеля, бумаги велю выправить завтра же. Ты где остановился?
— Каналья трактирщик говорит, что свободных комнат у него нет.
— С квартирами у нас плохо. Приезжие у знакомых устраиваются. Ты сейчас погуляй по городу, а вечером приходи ко мне домой. Тут, сам видишь, поговорить некогда.
Вечером, дома, дядюшка разговаривал с Рылеевым душевнее, по-родственному, расспросил про матушку, про Малютиных и других общих знакомых, велел кланяться им, когда Кондратий Федорович будет писать в Петербург.
Потом Михаил Николаевич подробно рассказал Рылееву историю неудачного управления киевскими имениями князей Голицыных Федором Андреевичем, в результате которого получилось убытков на восемьдесят тысяч рублей.
— Впрочем, всем имуществом Федора не пополнить и десятой доли его долга, — заключил Михаил Николаевич. — Жаль, что ты не поехал через Киев, тамошний полицеймейстер — мой приятель, он бы отдал тебе лучшие вещи твоего батюшки.
Когда, уже около полуночи, Рылеев оказался один в отведенной ему комнатушке, то первым делом принялся за письма.
С неизъяснимым удовольствием вывел он в правом углу листа:
«Город Дрезден, февраль, 28 число 1814 года».
Он написал два письма: одно в корпус, другое матушке. Письмо Настасье Матвеевне получилось слишком коротким: привет от дядюшки и сожаление о том, что мог бы от дядюшкиного приятеля — полицеймейстера получить что-нибудь из вещей отца. Все же остальное — описание пути, Дрездена — содержалось в письме в корпус.
Ввиду короткости письма матушке Рылеев вписал в него свои стихи, которые к содержанию письма не имели никакого отношения, но самому автору нравились:
На что высокий чин, богатства,
На что и множество крестов,
В них вовсе, вовсе нет приятства,
Когда душевно нездоров.
Богат будь добрыми делами,
И будешь счастлив завсегда;
Не лезь за суетой — чинами —
И не споткнешься никогда!
2
Саксония, Бавария и Вюртемберг, через которые пролегал дальнейший путь Рылеева, представляли собой сплошной военный лагерь. По дорогам двигались воинские части и обозы, улицы городов заполняли военные мундиры.
После январского и февральского успешного контрнаступления французских войск союзникам в марте удалось остановить французов и выиграть несколько сражений. Силезская армия, в которую входили отряд Чернышева, и Первая резервная артиллерийская бригада, одержала победу при Лаоне. Главная армия разбила французов при Арен-сюр-Об. 13 марта Главная квартира, союзные императоры и командующие армиями приняли решение об общем наступлении на Париж.
В это самое время Рылеев прибыл в расположение бригады. Штаб находился в Базеле, батарея размещалась в окрестных деревнях.
Перед тем как войти в штаб, Рылеев при помощи Федора привел свой мундир в наилучшее состояние, чтобы сразу произвести хорошее впечатление на бригадного генерала. Но их старания оказались напрасными: бригадного не было на месте, дежурный адъютант, куда-то спешивший, подвел Рылеева к писарю, распорядился:
— Туда же, куда и прежних, — и ушел.
Писарь неторопливо списал что-то из документов Рылеева в одну бумагу, потом в другую, убрал их в стол, написал третью и только после этого поднял глаза.
— Вы зачисляетесь в первую роту сверх комплекта. Эту выписку отдадите командиру роты.
Рылеев вышел из штаба с чувством обиды и досады. Во дворе его нагнал конноартиллерийский поручик.
— Не огорчайтесь, камрат, плевать на этих штабных крыс. Я слышал, вы зачислены в нашу роту. Давайте знакомиться: Унгерн-Штернберг — второй. В батарее у нас служит еще мой старший брат Густав.
— Прапорщик Рылеев.
Они пожали друг другу руки.
— Вам у нас понравится. Офицеры роты — отличные люди, добрые товарищи. Ротный тоже отличный офицер, родной брат генерала Сухозанета, командовавшего нашей артиллерией при Лейпциге. Да и мы тоже кое-что можем вспомнить. Ваши два товарища, что прежде прибыли, весьма довольны.
— А как их фамилии?
— Миллер и Зигмунтович.
— Маленький Федя! — обрадованно воскликнул Рылеев и пояснил: — В корпусе так Миллера звали.
— Ну и ладно! — засмеялся Унгерн.
Рылеев тоже засмеялся, от сердца отлегло, и ему стало легко и весело.
Командир роты капитан Петр Онуфриевич Сухозанет, взводные командиры (два брата — оба поручики) Унгерн-Штернберги, капитан Костомаров, поручик Мейендорф, поручик Косовский, подпоручик Гардовский действительно оказались прекрасными людьми. А уж как обрадовался Рылееву Миллер!
Рылеева определили во взвод Мейендорфа. По поводу его прибытия в роту устроили пирушку, и он почувствовал, что отныне для него действительно начинается новая жизнь — жизнь офицера.
Поселился Рылеев в одной комнате с Миллером.
— Ротный наш перевелся в артиллерию из пехоты, — говорил маленький Федя, — видимо, по настоянию брата. Ведь сейчас артиллерия на виду, да и рота наша из лучших в армии. Офицеры — настоящие храбрецы, капитан Костомаров командовал партизанским отрядом в окрестностях Москвы, Унгерн Федор Романович, который тебя привел в роту, отличился при Гальбергштадте… Да ты сам со временем услышишь их рассказы.
— А что должны делать в роте мы, сверхкомплектные? Ты вот чем занят?
— Иногда взводный поручает мне заменить его на учениях. А вообще-то надо самому себе занятие выдумывать. Это в двенадцатом году подпоручику прямо из корпуса давали батальон, теперь же штаб-офицеры командуют ротами. Нам с тобой, судя по всему, долго придется ждать вакансии, а может статься, и не дождемся ничего…