ыло очень подозрительно. Хотя иногда выходило и смешно.
Папаша Мюллер жил в Хвалынске, точнее — в городке цементного завода в паре верст от города. Вот только "городок" — как и у многих других моих заводов — был уже заметно больше "старого" Хвалынска и на порядки более комфортабельным. Поэтому там сейчас проживало довольно много "посторонних", то есть людей, с заводами моими непосредственно не связанных: учителя, врачи, водители трамваев и прочие пекари с сантехниками.
Ну так вот, сам Генрих Алоизович проживал в самом первом "инженерном доме" в городке. Всего таких было выстроено четыре, но в первом одну квартиру сделали в соответствии с его мечтами об "идеальном жилье", и когда строительство завода закончилось, он попросил оставить квартиру ему, предпочитая на новые стройки "ездить в командировки". Прочие инженеры-строители разъехались, а он с семьей остался на прежнем месте — и я, чтобы рассеять у Генриха даже тень сомнений в моем к нему отношении, просто переписал этот дом на него, причем целиком — для простоты оформления бумаг.
Впрочем, остальные квартиры все равно были заселены, и "посторонние" жильцы исправно платили аренду — только платили они ее все же в кассу городка. Супруга Мюллера преподавала в местной музыкальной школе, сам Генрих строил новые заводы в других городах — так что новые его соседи оказались не в курсе его статуса. И в один прекрасный момент целая делегация — "патриотически настроенные соседи" — постучали в его дверь и заявили, что "не желают жить в одном доме с немцем".
— И что? — поинтересовался я, когда Генрих, заехав по дороге с очередной стройки на другую ко мне в госпиталь, рассказал об этом казусе.
— Я ответил, что у меня нет возражений. Было очень удобно, до следующего дня оплаты оставалось меньше недели и я попросил в управлении городка выселить людей, не желающих проживать в моем доме. И очень кстати: нынче в городке открывается новая больница, сейчас в эти квартиры докторов селят…
— Откровенно говоря, я рад что вы, Генрих Алоизович, восприняли случившееся с должным юмором. Однако имейте в виду, что мне придется усилить меры безопасности и, возможно, усилить вашу охрану. Береженого Бог бережет, а вы мне дороги не только как крупный инженер, но и как хороший человек, как друг. И поэтому прошу вот о чем подумать: сейчас, как вы знаете, два больших цементных завода будут ставиться в Венесуэле… может быть, вам хотя бы на время войны переехать туда с семьей?
Ну ладно, с Мюллером мы разберемся, тем более Рейнсдорфы ему и пример хороший показали, организовав на своих заводах "рабочие дружины". Хотя артиллерийский Владимира Андреевича и так неплохо охранялся, а вот Степану Андреевичу за инициативу отдельное спасибо. Поскольку его моторные заводы стали, как ни странно звучит, гораздо более важны чем артиллерийский. И даже, пожалуй, важнее всех остальных заводов вместе взятых. Потому что Степан Андреевич делал моторы.
Если не считать нескольких специализированных заводов вроде Рыбинского завода поршней, Симбирского завода поршневых колец или Спасского завода клапанов, у Степана Андреевича было шесть собственно моторных заводов. Кроме Ярославского (самого крупного) были выстроены заводы в Подольске, Сызрани, Ставрополе — которые выпускали "стандартные двухлитровые" четырехцилиндровые моторы и заводы в Ижевске и Вятке, на которых выпускались не менее "стандартные трехлитровые" шестицилиндровые собратья первых. Всего заводы Степана Андреевича изготавливали почти полмиллиона моторов в год, из которых почти "почти полмиллиона" отправлялся за океан в США. В четырнадцатом "почти полмиллиона", уже в пятнадцатом объем заказов несколько упал, но "избыток" стали закупать британцы, бельгийцы и датчане, так что продажи не очень сократились. Ну а так как практически все моторы продавались вместе с коробками передач, то с учетом запасных частей, воздушных и масляных фильтров и прочей "мелочевки" американцы покупали продукцию Рейнсдорфа-младшего на восемьсот с лишним миллионов рублей в год, из которых пятьсот были чистой прибылью. А на вырученные деньги я закупал очень много всякого разного, что было необходимо не только для моих заводов, но и для большей части всех военных производств России.
Да, другим заводам и фабрикам я все не даром отдавал, а за деньги — за наши российские рубли. И даже имел с этой торговли небольшую прибыль — но главным было то, что "внезапно" Россия смогла вести эту войну практически без зарубежных кредитов. Ну а для "внутреннего потребления" моторы делались на самих автомобильных и тракторных заводах, так что Степан Андреевич попросту выпускал "твердую валюту", являющуюся первой, второй и третьей вещью, необходимой для успешной войны.
Наверное, моторы Рейнсдорфа были не самыми хорошими в мире. Уж точно не самыми мощными и не самыми уже современными. Однако они пока были самыми надежными — и это позволяло двум американским автомобильным компаниям уверенно держать половину рынка. "Форд" и "Хадсон" с "русскими моторами" в США продавались по предварительной записи!
Такую популярность "русским моторам" подарила Ольга Александровна Суворова. Придумав технологию покрытия рением молибденовых катодов в радиолампах…
Нет, покрывать моторы рением никто не собирался, но вот если в вакууме пары чего-то-тамэтилбензолхрома попадают на нагретое до пятисот градусов поршневое кольцо, то этот составчик разлагается на хром, карбид хрома и всякую гадость — еще более ядовитую, чем сам этот чего-то-тамхромбензол. То есть получается сплошной яд — и пленка из смеси хрома с собственным карбидом. По твердости не уступающая корунду, а по скользкости приближающаяся к тефлону.
Да, эта ядовитая химия страшно дорогая, а уж отходы ее утилизировать выходит еще дороже — но на все кольца одного мотора гадости нужно с полграмма, зато с такими кольцами двигателю можно смело давать гарантию на пятьдесят тысяч миль. Так что окупается дорогая химия… пока про нее конкуренты не знают.
А чтобы они и не узнали, нужно чтобы те, кто с ней работает, к конкурентам не перебежали. Для этого нужно, чтобы жили они хорошо, сыто и спокойно, и чтобы никаких "невыносимых условий жизни" у них не возникало. И для начала — чтобы такие вот "патриоты" не гробили собственную страну.
Пятнадцатого мая Березин — уже в Мурманске — спустил на воду первый настоящий океанский лайнер со скромным названием "Суператлантик". Не "Титаник", на тридцать тысяч тонн всего. Но заточенный на перевозку пяти с половиной тысяч пассажиров (по принципу "в тесноте, да не в обиде") со скоростью в тридцать узлов. Кораблик был интересен не сам по себе, а тем, что он был первым "серийным" лайнером — таких предполагалось построить двенадцать штук. Для начала, конечно, а там посмотрим.
А семнадцатого закончилась война — не в Европе, а японо-корейская. Закончилась неожиданно для всех — просто никто и ожидать не мог, что Япония примет корейский ультиматум. Впрочем, если бы я заранее про этот ультиматум узнал, то смог бы такое предположить: Япония давно жила в долг, и жила все хуже и хуже. А тут армия Хона внезапно (действительно внезапно) не нескольких сотнях тайно доставленных в Пусан рыболовных суденышках переправила пятьдесят тысяч солдат на Цусиму и меньше чем за два дня полностью захватила остров. После чего Гёнхо и выкатил ультиматум: или Япония подписывает мирный договор — и тогда Корея своими силами перевезет всех японцев с Цусимы на "материк", или всех японцев на острове просто вырежут — а потом резню перенесут и на другие японские острова. Так как сам японцы часто поступали подобным образом на захваченных территориях, то Хону поверили — и ультиматум приняли. Все равно с Кореей они ничего сделать не смогли, да и последний раз какие-то серьезные боевые действия произошли лишь в начале четырнадцатого года…
Меня этот "далекий мир" коснулся лишь одним краем: Гёнхо прислал делегацию (ко мне персонально, а не к царю или правительству) с предложением "незадорого купить много пушек слегка поюзаных и карабинов". Можно подумать, они мне лично нужны. А продать их потом армии — так правительство мне уже и так по военным поставкам задолжало миллионов четыреста, не считая вертолетов…
Но Гёнхо оружие предлагал на самом деле очень недорого, причем оружие "под отечественный боеприпас", а лишняя пара тысяч пушек на фронте будет очень не лишняя — и я, сославшись на ранение, отправил делегацию к военному министру. Сам же, пользуясь "прошлым опытом" и инициативами Рейнсдорфов в качестве "положительных примеров", распорядился рабочие городки огородить заборами, усилить охрану силами "народных дружин" и решил немного отдохнуть от дел с целью поправить здоровье. "Женщин и детей" — кроме Оли, наотрез отказавшейся из-за необходимости "доучиться до диплома" — я еще в конце января отослал обратно в Восточную Республику, а теперь решил "воссоединиться с семьей" — хотя бы на некоторое время. Как потом оказалось, напрасно…
Глава 39
Николай Иудович пребывал в самом отвратительном расположении духа. И было от чего: армия разлагалась буквально на глазах. Ну ладно, все эти "братания" в перерывах между боями легко "лечатся" летучим пулеметным отрядом или даже группой метких стрелков, для которых Волков выделал почти неслышные винтовки. Дело, конечно, очень неприятное, но в принципе поправимое. А вот то, что служба контрразведки фронта раскрыла заговорщиков, скупающих армейские мотоциклы и даже автомобили, а затем переправляющая скупленное германцам… Генерал так до конца и не понял, каким манером техника оказывалась по другую сторону окопов, но и понять не очень-то хотелось: Николаю Иудовичу хватило того, что за последний месяц на Северном фронте германцам было переправлено чуть менее тысячи мотоциклов и пара сотен автомобилей. Включая, между прочим, артиллерийские тягачи!
Начальнику контрразведки, только что покинувшему кабинет, было велено подготовить приказ на расстрел всех заговорщиков. Николай Олимпиевич пытался было возражать, аргументируя тем, что до четверти заговорщиков состояли докторами в Центральном госпитале Лодзя, но командующий фронтом рассвирепел и погнал того готовить приказ уже матом. Это было неправильно — орать матерно на полковника, но аргумент "нас же антисемитами ославят" исчерпал чашу терпения. Это что же, если заговорщик — жид, то его уже пальцем тронуть не моги?