Впрочем, это было практически всё, что я уяснил из довольно кратких Машкиных пояснений: дела идут, альянсы крепнут, всё будет хорошо. В Южной Америке — а вот насчет России всё было плохо. Наверное потому, что Машка Россией заниматься не стала — хотя ну кто бы ей дал? Большевики вцепились во власть зубами, руками и ногами…
Машка зашла в кабинет, когда я, матерясь про себя, читал очередную сводку, подготовленную Славой по материалам разведки: Андрей Петрович оставил в Кремле достойных продолжателей своего нелегкого дела. Причем матерные слова у меня возникли как реакция на стенограмму очередного заседания большевистского правительства, в которой "товарищи" именно с использованием подобных слов отклоняли Машкино предложение о передаче ей в концессию бывших моих тракторных заводов. И не потому, что-де "ее отец Дзержинского убил", а лишь потому, что "русская эмиграция контрреволюционна даже по происхождению". Ага, а Рокфеллеры, которым была передана концессия на бакинскую и грозненскую нефть, в глубине души были пламенными революционерами…
— Прочитал? — в голосе моей бизнесменши мне послышался смех.
— Что конкретно? Про твою контрреволюционную родословную?
— Нет, это не так смешно. Я имела в виду подготовку к очередной денежной реформе.
— Нет еще, а что там? — я выразительно скосил глаза на сброшюрованный отчет, не уступающий толщиной энциклопедии. — Смешного, я имею в виду.
— Да ничего особенного. Кроме как мелкой детали насчет перехода на новую монету. В Гохране большевики нашли золота только на семнадцать миллионов рублей. Почти двенадцать тонн!
— И что смешного?
— Больше золота у большевиков не осталось… и это не смешно. Я просто вспомнила одного наивного юношу, который мне говорил что если у большевиков найдется три миллиарда рублей золотом… Хотя если найдется, то, возможно, что-то у них и получится. Жаль, что не нашлось — Машка захохотала.
— Я выгляжу в твоих глаза идиотом?
— Нет, ты выглядишь именно наивным… правда, не юношей, конечно. Но ты особо не переживай по этому поводу.
— И как прикажешь не переживать? Ведь на эти деньги столько всего можно было сделать!
— Ну и делай, кто тебе запрещает? Я серьезно — снова засмеялась Машка, — ведь эти деньги от большевиков перешли англичанам, те — отдали их за долги американцам. Американским банкам, понятное дело, главным образом "Первому Объединенному", ну а уж Мария Иннокентьевна золотишко это мне и переправила. А большевики пусть лапу сосут. Жалко лишь, что не узнали они про то, что ты золотую статую вывез, а то бы и повесились с горя сразу все.
— Что, Петерс не рассказал пока?
— Кому? Лично Дзержинскому? Тот и так знает… а больше некому: думаю, их в отдельный котел в аду сажают, чтобы приличных грешников не мучить. А нам зачем лишний ажиотаж вокруг университета создавать?
— Постой… так что, у нас кроме тех шести миллиардов еще и золота…?
— На четыре миллиарда долларов. Причем Мария Иннокентьевна собирается еще минимум четыре из шести бумажных в металл перевести: Станислав Густавович пообещал, что к концу года доллар тоже рухнет. В золоте оно понадежней будет, а Мэри Вольфенстейн скупила "золотые" долги всей Европы. Сейчас первый Атлантический флот США как раз с дружеским визитом направляется в эту самую Европу… переведет.
— Ее же убьют за такие фокусы!
— Не успеют. Мэри сама помрет, где-то через месяц… А Мария Иннокентьевна из Сьюдад Электрико и не уезжала никуда. И ты же сам говорил: настоящей женщине, чтобы измениться до неузнаваемости, нужно просто умыться… так что все будет сделано по высшему разряду.
— Ну, тебе виднее. И я очень хочу тебе сказать вот что: дочь наша, только два человека понимают, что и зачем я делал, Камилла и ты. Не перебивай! А помочь мне исправить сделанное неверно теперь можешь лишь ты одна. Думаю, сейчас ты уже и вообще одна бы справилась, но пока я жив, будем делать все вместе.
— До чего же вдохновляет осознание того, что папашка вовсе не собирается взвалить все на мои хрупкие женские плечи! Давай так договоримся: как только ты вернешься, сядем рядом в тихом месте и ты мне все же постараешься объяснить то, что я по твоему мнению понимаю. Ну а как все понятое исправить, мы подумаем чуть позже. У тебя когда самолет? Через полчаса?
Поездка в Усть-Карони оказалась более длительной, чем я поначалу предполагал. Хотя, зная любовь Хуана к театральщине, все же был готов и к тому, что "быстро поприсутствовать и убежать" не удастся — и предчувствия меня не обманули. То есть саму-то станцию "запустили" быстро, она все равно уже шестой день как давала ток в сеть, просто делала она это еще "неофициально". Что было, в общем-то, и нетрудно: все электричество "пока" шло на прогрев алюминиевых электролизеров новенького алюминиевого завода.
Оно и потом тоже в основном туда же пойдет, но потом уже и алюминий получаться будет. А пока шел просто прогрев печей (и "подогревание окружающей атмосферы", как ехидно отметил президент Гомес). К тому же три дня крутился лишь один генератор, а пускать предстояло "сразу" два, причем крупнейшие в мире, по триста двадцать мегаватт каждый. То есть каждый на двадцать тонн алюминия в час — и поэтому даже пуск второго генератора прошел без особой помпы. А вот разливание двух огромных ковшей с жидким металлом по изложницам прошло под яростный стрекот кинокамер, щелчки многих десятков фотоаппаратов и гул диктующих репортажи радиожурналистов.
Их только из США было приглашено больше сотни, и ни один приехать не отказался. Во-первых, прокатиться в далекую страну на халяву (а Гомес оплачивал и дорогу, и "проживание" для всей это братии) было просто интересно. А во-вторых, именно радиожурналистов стало уже действительно много.
Собственно, это лично Хуан и учинил: после того как Степа показал ему радиоприемник "новейшей конструкции", он быстро сообразил, что "широкое вещание" может ему принести ощутимую выгоду — и оплатил не только строительство "президентской" радиостанции на двадцать киловатт, но и десять тысяч приемников, которые — по специальному указу президента — были "подарены" буквально каждой деревеньке в стране. И вот уже третий год Хуан ежедневно в полдень "обращался к нации".
Но о возможной выгоде догадался не только он, и теперь уже в США работало несколько сотен радиостанций. Что же до приемников — они там уже и в каждую вторую машину прямо на заводе устанавливались. Степа с этого дела стриг немаленькие купоны (автомобильный приемник продавался изготовителям авто по сотне долларов), а народ пристрастился слушать музыку — ну и новости, конечно — с утра и до вечера. Только вот особо "громких" новостей в США было маловато — а тут запуск крупнейших в мире! Причем — сразу много чего крупнейших: и генераторов, и алюминиевого завода, и завода по выпуску проводов для ЛЭП…
Новости громкие, но Гомес решил "растянуть удовольствие", и уже на третий день вся журналистская братия "торжественно отмечала" отправку первого эшелона с алюминием с нового завода. Платформа за платформой, заполненные алюминиевыми чушками, медленно проезжали мимо восторженных журналистов… и ведь ни один не поинтересовался, а куда их везут! Сам-то завод стоял практически на берегу Ориноко, и даже свой собственный порт у него имелся — а железная дорога от Усть-Карони вела лишь на новую электростанцию, стоящую в сорока километрах выше по течению реки — но чушки в трюме парохода выглядят не так впечатляще…
Мне пришлось задержаться еще на пару дней: у ребят, готовящих два следующих генератора, возникли мелкие проблемы и они попросили "немного помочь". Жалко, что Васька со мной не поехала: проблема оказалась по части сварки спиральных камер турбин. Впрочем, незначительные: оказалось, что им электроды поступили неподходящие, вот тамошние мастера швы и запарывали. Подходящие, хотя и в небольшом количестве, тоже нашлись — ну я и постарался показать "мастер-класс". И старания мои даже успехом увенчались — если не считать того, что я изрядно вспотел внутри нагретой солнышком стальной трубы…
А через день, уже предвкушая десятичасовой перелет домой, я вдруг понял, что что-то пошло не совсем так: казалось, что у меня болел вообще каждый мускул тела, включая "головную мышцу". Я поначалу подумал, что просто перенапрягся, вспотел, а потом простыл — но окружающие (более опытные, как оказалось) имели свое мнение — и уже через полчаса у меня в номере нарисовалось чудовище Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа. Я бы даже испугался, если бы раньше не встречался с этим замечательным человеком: южноафриканский доктор Тейлер приехал в Усть-Карони пять лет назад и теперь возглавлял исследовательский центр по разработке вакцины от желтой лихорадки.
— Добрый день, Макс, и, судя по тому что вы здесь, для меня он добрый не очень…
— Да, мистер Волков, именно так. Я очень сожалею, что вы не посетили наш институт до того, как поехали на электростанцию, ведь мы уже вакцину-то получили. И даже провели испытания, она на самом деле работает. К сожалению, вам она уже точно не пригодится…
— И каковы мои перспективы?
— Будем лечить. Лекарств, откровенно говоря, мы не нашли, но облегчить ваше состояние постараемся. Болеутоляющее… я слышал, вы ярый противник опиатов, однако на этот раз…
— Но это ведь ненадолго? Я имею в виду — не на недели и месяцы?
— Не волнуйтесь, максимум дня на четыре… вам вообще-то в некотором смысле повезло, что комар вас, похоже, укусил в первый же день… я имею в виду, что вы не уехали, пока болезнь не проявилась. А у нас, как вы знаете, лучшие специалисты по лихорадке…
— Другие заболевшие есть?
— Пока никто не обращался. Вообще-то скрытый период длится от трех до десяти дней, так что все иностранные гости отправлены временно на карантин в наш санаторий. Ну а мы с вами сейчас поедем в институт.
— Я не хочу…
— Мистер Волков, в конторе вы можете хотеть или не хотеть что угодно, хоть выгнать меня к черту. Но потому, что там вы — хозяин, а здесь и сейчас — больной, к тому же разносчик опасной болезни!