— Извини, Макс, это я, наверное, со страху. Делай так, как нужно и не слушай меня. Только позови секретаря на минутку — это-то не запрещается? Тут, вроде, комаров нет…
С комарами в Венесуэле сейчас все строго было: даже в деревнях на всех окнах стояли противокомариные сетки, двери тоже снабжены сетчатыми створками — но все равно санитары поставили вокруг меня еще и сетчатую палатку:
— Сам я могу не опасаться, я уже желтой лихорадкой переболел — счел необходимым пояснить Макс, — но если сюда случайно залетит комар и глотнет вашей крови, то…
— Макс, я понимаю. Я же только лихорадкой заболел, а не слабоумием… — и, увидев вошедшего секретаря — не моего, а альгвасила из городского совета, обратился уже к нему:
— Уважаемый… извините, имя не знаю, записывайте мой приказ: мой приказ — так и пишите "мой приказ", написали? так вот, мой приказ об увольнении Макса Тейлера, ежели таковой последует в последующие дни и месяцы, считать ничтожным с момента оглашения. Записали? Пишите дальше: никто в последующие три года… Макс, три года хватит? нет, лучше пять лет из состава научного персонала Института вирусологии не может быть уволен или понижен в зарплате иначе как по прямой личной просьбе, поданной в письменном виде. Сам же Макс Тейлор вообще не может быть уволен никак и никогда.
— Мистер Волков!
— Макс, это всего лишь означает, что свой оклад жалования ты будешь получать всегда, даже если больше не захочешь и не будешь тут работать. Заслужил, ты меня понимаешь? Ты же вакцину получил! Альгвалил, допишите пару строчек: наградить Макса Тейлера единовременной премией в размере десятилетнего оклада и домом, построенным за мой счет. Размеры, архитектура, оборудование и место расположения — по выбору самого Макса Тейлера. Записали? Дайте сюда, я подпишу…
— Мистер Волков!
— Макс, твоя вакцина мне уже не нужна, сам говорил. Так что это вовсе не попытка тебя подкупить, а благодарность от всего человечества. А теперь — вези меня в свой институт…
До следующего утра ничего важного не случилось, со мной не случилось. А что с другими — я просто не знал, поскольку опиаты и в меньших дозах накрывают меня глубоким сном. Впрочем, мне особо и интересно-то не было — но утром, когда я открыл глаза, то увидел очень знакомую физиономию.
— Николай Николаевич, а вам рядом со мной не опасно? Вдруг комар какой просочится — поинтересовался я у доктора Батенкова.
— Не опасно, Александр Владимирович, мистер Тейлер всей охране лихорадку привил еще полгода назад. А то мы, говорит, везде шастаем, так мало ли что… так что не беспокойтесь.
— Ну раз так… а что в мире новенького вчера произошло?
— Да ничего интересного… разве что Троцкий ввел свою армию в Персию.
— Идиот!
— Я же предлагал вам всех их убить… теперь уж поздно. Британская армия Красную уже из Персии выгнала, и, по оценкам, дня через три-четыре уже в Баку окажется. Но и это мелочи, хуже то, что Германия в ответ на действия Троцкого ввела войска на Украину…
— И?
— Армия-то у Советов территориальная, вся кадровая на юге, а украинская воевать не стала. Думаю, завтра германец уже в Киеве будет. Народ, говорят, радуется.
— Забыли уже, как их немцы грабили?
— Германцы, если им не сопротивлялись, на развод все же оставляли что-то, а большевики под метлу гребут. Но это все ерунда, не стоит волноваться. Малинин к вам с визитом едет, чувствую — будет просить разрешения на очистку России от большевиков.
— Думаете, стоит разрешить?
— Вы не поверите: я не знаю. Год бы назад попросил — не сомневался бы, а сейчас… Вы знаете, у большевиков все же началось какое-то строительство. Заводы строят, несколько уже. Я вот отчет захватил, вам показать если спросите — так завод в Старом Осколе поднимать начали. Ижорский завод уже пустили. Правда, по отчету, для этого они станки туда свезли чуть не со всей России, даже с "Наваля" везли, но завод пустили. И старые заводы все восстанавливать начали, да и новые строить тоже… Немного, конечно, но лиха беда начало.
— Без Украины, без Кавказа… то есть без угля, металла, нефти…
— Вы, Александр Владимирович, лучше пока о своем здоровье думайте. Вот поправитесь — будете думать об угле и нефти. Опять же, Малинин хорошо если через пару недель доедет.
— А вы приехали только чтобы мне об этом рассказать?
— Обижаете! Работа тут у меня… а задержался чуть, так это я супругу уговаривал дома остаться. Уговорил, между прочим! — Батенков довольно улыбнулся.
Я тоже — потому что через стеклянную дверь уже заметил промелькнувшую в коридоре Даницу. Но развить мысль не успел: в палату зашел Тейлер. Не один, а в сопровождении кучи ассистентов — и начались уже ставшими привычными процедуры. Привык я к ним, конечно, задолго до лихорадки и совсем в других госпиталях, но кровь на анализ добрые доктора берут одинаково независимо от диагноза.
Не знаю — то ли организм быстренько вспомнил прежние времена, то ли Тейлер решил "сэкономить" на дозе, но после укола морфина сон меня не вырубил. Тошнило, конечно, совершенно не по детски, но разговоры с Николаем Николаевичем (и видения изредка мелькающей за стеклом Даницы) меня веселили и помогали о тошноте все же немного забыть. Ну а раз уж я не сплю…
— Александр Владимирович, вас Станислав Густавович к телефону просит — кто-то из врачей института влез в палату, таща за собой тяжелый "радийный" телефон.
— Саш, что за ерунду ты мне подсунул почитать? — раздался в трубке Славин голос. — Ну что это: "Господь одарил нас благословенными землями, богатыми водами и сильным, трудолюбивым народом"… Может мне и в церковь посоветуешь ходить по утрам?
— "Но тяжкое бремя творения счастья народу он возложил на нас" — продолжил я. — "Иные нас проклянут, иные опорочат наше имя. Но во имя счастья, бремя построения которого возлагается на наши плечи, мы с гордостью понесем сей крест. И донесем его, ибо кому же еще его Господь может его доверить? А обмануть доверие Господа — суть грех страшнейший". Ты дальше читай, там не молитва, а чистая политэкономия. Причем старинная, а посему, считай, уже классика. А автор, хоть и католик рьяный, но всяко уж поумнее Карлы с Марса и всех его апологетов вместе взятых. Читай, вернусь — доложишь свои выводы. Договорились?
— Ну… у тебя как здоровье-то? Голова не болит?
— Ты не первый будешь, кому скажу: у меня приступ лихорадки, а не слабоумия. И да, если тут мне задержаться придется, то Малинина сам встреть, скажи, что я одобряю его идею — в пределах, скажем, трех миллиардов для начала. Но сам проследи, чтобы в пять все же он постарался уложиться…
— Ты о чем? — в голосе Славы явно прозвучало подозрение.
— Именно об этом. И, пока время есть, составь-ка план восстановления экономики…
— Да уже готов давно…
— Вот и славно. Трам-пам-пам.
— Что?
— Ничего, это я песню вспомнил… ладно, потом поговорим, тут опять доктора по мое тело пришли. Потом договорим, до свидания!
Батенков суетливо оглянулся, но в палату никто и не собирался заходить: просто меня так скрутило, что больше разговаривать было невозможно. А Слава-то не виноват, зачем его лишний раз пугать?
Я открыл глаза: на до мной стоял все тот же Николай Николаевич:
— Я вам морфину еще инъекцию сделал… надеюсь, полегчает немного.
— Спасибо, а то уж совсем невмоготу стало — ответил я почему-то сиплым голосом.
— Уж кричали вы больно сильно, голос, небось, сорвали — понял мой недоуменный взгляд Батенков.
Наверное кричал: меньше чем через минуту в палате снова появился Тейлер с кучей ассистентов, меня снова начали тыкать иголками — но я все уже воспринимал в полузабытьи: вероятно ударная доза морфина все же добралась до моего сонного центра…
Снова глаза я открыл уже в темноте. Причем проснулся, похоже, не сам по себе: Макс протирал мне плечо спиртом, а на тумбочке у кровати, освещенной настольной лампой, все еще покачивался шприц.
— Добрый вечер, Макс. Или уже ночь?
— Ночь, мистер Волков. Но вам вовсе не обязательно спать…
— И не хочется почему-то, наверное, за день выспался. Что новенького?
Макс внимательно поглядел на меня, вздохнул глубоко:
— Наверное я обязан вам сказать: все же мы желтой лихорадкой занимаемся… я имею ввиду всех врачей института, не меня — мы занимаемся ей почти двадцать лет. И можем давать очень точные прогнозы…
— Понятно. Когда и как?
— Ближе к утру вам станет много легче. То есть чувствовать вы будете себя совершенно здоровым… часа три-четыре, хотя возможно и меньше. И с вероятность больше девяноста девяти процентов — не позднее следующего утра. Сутки, максимум часов тридцать. Я почему вам говорю: после улучшения вам будет очень… плохо. Очень больно, мучительно больно. Почки уже почти не работают… печень перестанет завтра с утра. Боюсь, мы уже ничего просто не успеем…
— Спасибо, Макс. Морфина у вас хватит чтобы я не очень мучился?
— Но это же…
— Я просто про обезболивание спрашиваю.
— Боюсь, что доза, потребная для снятия боли, будет летальной…
— Вот уж не думал, что в тебе спрятаны садистские наклонности. Извини, это шутка. Просто я все же боюсь…
— У вас будет часа три, может четыре, чтобы уладить какие-то дела… за дверями ждет секретарь института и нотариус, если вам потребуется…
— Спасибо. Даница!
Дверь даже не скрипнула, но моя "тень" материализовалась возле кровати:
— Ты слышала?
— Да, Александр Владимирович.
— Макс, я так понимаю, что полегчает мне часов в пять утра?
— Часа в три даже…
— Даница, а ты видела электростанцию ночью? Говорят, это очень красиво…
— Нет, не видела.
— Ну мы это сейчас и исправим. Я тоже не видел, так что подгони к дверям машину, поедем…
— Куда это вы поедете? — вскинулся Макс.
— Макс, других дел у меня нет. Даница, что в завещании?
— Все имущество поступает в распоряжение Марии Петровны…
— Макс, она — единственный человек, кто справится, так что все в порядке. А я хочу посмотреть на освещенную прожекторами плотину. Я ее и днем-то толком не посмотрел. Ведь другого случая посмотреть у меня не будет? В три часа… Дорога хорошая, асфальтированная. Час туда, час обратно. Макс, к шести мы вернемся. А ты подумай, сколько можно будет колоть морфина. Да, где тут был мой радиотелефон?