Уже несколько лет на всех приличных судах стояли радиостанции — разные, но стояли. На моих стояли радиостанции хорошие, и с их помощью суда получили указание больше ни в Черное море, ни в Балтику не ходить. Ну а тем, кто уже туда шел, предписывалось маршрут сменить и идти как раз к Амстердаму, где ожидать указаний. Поэтому когда мы приехали в город, на рейде уже стоял банановоз — которому пришлось вернуться аж от Датских проливов. В принципе он довольно спокойно мог и до Петербурга доплыть, ну а потом куда его девать прикажете?
Что же до Амстердама, то отсюда плыть можно куда угодно. Например, на Мурман: все же лето, льда в море быть не должно, да и светло за Полярным кругом. Тем более там и порт тоже имелся… то есть ударными темпами строились пара причалов — зато два бетонных дебаркадера были уже готовы. Осталось только к ним сходни приделать — но уж это-то мужики с бабами (колотушками тяжелыми, а вовсе не с особами противоположного полу) меньше чем за неделю сделают. При должном материальном стимулировании — точно сделают. Да и в любом случае если целью ставить попадание в Россию, плыть больше некуда…
Сейчас лихтеровозы не только (да и не столько) бананы возили: ни Россия, ни вся Европа во-первых столько бананов не сожрут, да и пока мои южноамериканские партнеры их в таких количествах не выращивают, а во-вторых, срочных грузов и без бананов хватало. Та же свежая рыба во льду, или мясо. Да и мало ли чего хотелось побыстрее доставить? И как раз "наш" лихтеровоз вез в основном разные железяки из Гамбурга для Мурманской дороги. Правда, он-то вез все это в Петербург, ну да ничего, и с севера груз тоже на место довезти можно. Понятно, что сама железная дорога была еще не построена, но для ее строительства временную грунтовую дорогу все же организовали, так что да, дороже и да, медленнее, но грузовиками все в конце концов будет доставлено в нужное место.
В Амстердаме мы узнали еще одну "старую новость": оказывается, пока мы сидели в ресторанчике Дюссельдорфа, правительство (немецкое, конечно же) уже выпустило указ о закрытии границ для всех иностранцев. Временно, "до последующих разъяснений" — и причиной его стало массовое бегство французов, коих только в Берлине была треть населения. Идея у правительства было более чем здравая: ну убегут французы, а работать кто за них будет? И мы проскочили лишь потому, что указ до исполнителей доводился "с немецкой обстоятельностью": местные пограничные начальники его получили — и принялись издавать соответствующие приказы для своих подчиненных. В письменном виде, с нужными подписями и печатями — так что, по нашим прикидкам, граница в Шваненхаузе была закрыта минут через пятнадцать после того, как мы ее пересекли.
После того, как берега Голландии скрылись за горизонтом, Мышка не вытерпела:
— Александр Владимирович, мне, право, не очень ловко спрашивать, но все же… Скажите, кому вы писали столь важные письма, ради которых рисковали остаться во вражеской стране?
— Это вовсе не секрет — от вас не секрет. Мне важно было чтобы письма были отправлены именно из Германии, с германскими почтовыми штемпелями пришли к адресатам. Чтобы они не сомневались, что письмо им прислал немецкий немец Карл Шнитке. И отправил я их парочке депутатов, в "Берлинер Цайтунг", в "Мюнихнер Беобахтер" и в министерство финансов. Так сказать, возмущенный вопль немецкого обывателя на тему "почему мы позволяем русским банкирам наживаться на Германии во время войны?"
— Не совсем поняла… вы возмущены тем, что наш банк действует в Германии?
— Нет, не я, это Карл Шнитке возмущен. Банк так и так у нас отберут, но хотелось бы, чтобы об этом узнала широкая германская общественность.
— Зачем вам это?
— Надо. Вы же сами мне все объяснили.
— Я? Но я не вижу причин, по которым…
— Мария Иннокентьевна, подождите с недельку — и вы сами все увидите.
С Мурмана в Петербург мы добрались за неделю — не считая трех суток в море. За все это время Мышка больше тему не поднимала — сидела в основном в своей каюте и что-то считала (скорее всего убытки), и почти все свободное время я проводил в обществе Лунева. Поначалу он с гордостью рассказывал мне о достижениях современной авиации, а чуть позже разговор свелся к тому, что авиация, конечно, это хорошо и в военном деле полезна, но вот нету в России сейчас аэропланов, а те, что есть, изношены до предела.
— Ерунда, не расстраивайтесь, Николай Петрович. У меня, конечно, самолеты старенькие, но все равно всяко лучше того хлама на котором вы летали. Будут у вас самолеты, не сразу всем летчикам хватит, однако быстрее, чем их из Франции тащить. А первые два десятка можно почти сразу же и получить, им только крылья пристыковать нужно.
— Старенькие? Вы аэропланы Вуазена имеете в виду или" Фарманы"? Седьмого года или хотя бы девятого?
— Нет, Николай Петрович, тысяча девятьсот первого. Хорошие самолеты, поднимают до шестидесяти пудов груза, скорость до ста пятидесяти верст в час. И боевой радиус за двести верст…
— Боевой радиус? Я не…
— Это на какое расстояние самолет может улететь чтобы потом вернуться на свой же аэродром.
— Вы, Александр Владимирович, какие-то сказки рассказываете, и тем более аэропланы придумали американцы только в четвертом году. Братья Райт, слышали про таких? А в первом… Чьей же конструкции они были?
— Моей. Их я изготовил — для важного дела изготовил — две дюжины. И, кстати, по приезде в Петербург вам предстоит с одним из первых летчиков познакомиться…
Поскольку привести себя в порядок удалось еще в вагоне Олонецкой дороги (салон-вагоне, конечно же), то знакомиться с "первым летчиком" я повез Лунева прямо с вокзала. Мышка взяла на себя заботу о семье авиатора: во-первых, в нашей "ведомственной" гостинице было куда как лучше жить, чем даже в "Англии", а во-вторых, следовало все же их приодеть: в Амстердаме мы успели купить им разве что по паре белья. Ну а мы направились в неприметный особнячок на Восьмой линии.
В холле нас встретил "швейцар", читающий газету:
— Вы, извините, кого ищите? — поинтересовался он, не поднимая седалища со стула.
— Александр Волков, к Евгению Алексеевичу. По срочному делу.
Тот поднял трубку телефона, что-то неслышно для окружающих проговорил, выслушал ответ и с той же невозмутимостью сообщил:
— Вас ожидают. Куда идти знаете?
Забавно, но Лунев так и не сообразил, с кем он выбирался из Германии. Не понял он и того, куда я его привел. Да и мудрено было понять: особняк вывески у двери не имел, внутри народ весь был в цивильном… Что-то он начал соображать после того, как адъютант пригласил нас в кабинет к Линорову и я радостно его поприветствовал:
— Добрый день, Евгений Алексеевич, рад очередной встрече с вами. Разрешите представить: Лунев Николай Петрович, авиатор, штабс-капитан.
— Весьма рад, тем более рад встрече с летчиком. Жаль мне уже полетать не получится…
— Вы-то небось уже полковник?
— Не судьба быть мне полковником, только вчера очередное звание присвоено. И, мне кажется, вы к этому руку точно приложили. Отметим звезды как положено или вы опять по делу и спешите?
— Я никуда и никогда не спешу, а не отметить такое событие было бы вообще бессовестно. Но тем не менее я действительно по делу: Николай Петрович рассказал, что почти всех наших летчиков по какой-то причине за несколько дней до войны кто-то из Генштаба решил собрать в Дюссельдорфе. И мне кажется, стоит разузнать кто отдал такой приказ и почему…
— Ну если вы так не спешите, скажите мне всенепременно когда спешить станете: уж больно интересно будет на это посмотреть. Я уже получил вашу телеграмму из Амстердама, и более того скажу — мы успели узнать кто. Ну а за что — сейчас выясняем. Однако привычка наших офицеров надираться с присвоением звания нас же и спасла, так что не лучше ли и нам поддержать традицию? А то вы снова умчитесь и опять пару званий придется без вас отмечать. Кстати, по вашей же просьбе я переговорил в Артуправлением — сообщил он, когда мы уже выходили. — Они согласились пока передать вам весь летный состав на переобучение поскольку аэропланов все равно нет. Так что, Николай Петрович, и вы временно переходите в распоряжение Александра Владимировича…
Отмечать мы поехали — по моему предложению — в нашу же гостиницу. Тамошняя "столовая" не уступала самым известным ресторанам столицы, а "чужих" там отродясь не бывало — и можно было обсуждать что угодно с кем угодно.
— Кстати, вы меня удивили, — поделился Линоров уже когда мы приступили к праздничному обеду — больше скажу: вы меня очень удивили. Раньше за вами не замечал, а тут вы, выходит, неправду сообщили, когда писали что самолеты уничтожены.
— Вам же Василиса, если мне память не изменяет, говорила: я всегда говорю правду. Только не всю: самолет без крыльев и мотора суть бесполезная конструкция неясного назначения, и до состояния таковой самолеты уничтожены и были. Путем снятия крыльев и моторов. Сейчас обратно поставим — и таким образом уничтоженное восстановим и будем летчиков заново обучать тому, как летать нужно.
— А кого думаете инструктором ставить? Ферапонта Федоровича? Он все там же служит?
— К сожалению нет. Получил повышение и отбыл, если я не ошибаюсь, в Харьков. Не осталось у меня сейчас никого из старых летчиков…
— А кто же новых обучать будет?
— Вот же у нас есть готовый летчик-инструктор, капитан Лунев.
— Штабс-капитан.
— В моей школе инструктором да не капитан? Решим вопрос — и дело не в вас, а в структуре школы. Ну а капитана Лунева придется видимо мне вывозить. Да уж, придется тряхнуть стариной. На новых машинах, конечно, не рискнул бы — а на У-2 всяко сумею. Это как на велосипеде: один раз научился…
— Так вы тоже авиатор? — удивился Лунев, — что же вы мне об этом не рассказали? А я-то соловьем разливался…
— Это было очень давно, и мне на самом деле было более чем интересно узнать о том, как нынешнее поколение авиаторов живет и учится. Тем более, что даже господин Линоров — и то куда как опытнее меня в летном деле.