— Ты что?! — набросился я на друга после звонка. — Почему не болтаешь?
— Почему-почему… — проворчал Валька. — Потому. Про что мне с ней болтать? С тобой — понятное дело, обо всём можно, а с ней?
— Про что угодно! — сказал я сердито. — Мели всякую чепуху.
Начался следующий урок, а Валька опять молчит, точно онемел. Тогда я кинул в него резинкой, чтобы он повернулся, и давай ему знаки всякие делать. Тычу пальцем в окно и изображаю двумя руками круг — мол, говори про солнце, про погоду. Потом попрыгал пальцами по парте, изобразив птичек. Ну давай действуй!
Кудрик шмыгнул носом, поёрзал на сиденье, наконец повернулся к новенькой и, кивнув на окно, что-то промямлил. Та посмотрела на него не то удивлёнными, не то испуганными глазами.
— Ну что? — подошёл я к другу после урока.
— Сказал ей, что, если в нашей школе террористы взорвут бомбу, нам придётся прыгать из окон на клумбу.
— И что она?
— Сказала, что не допрыгнет.
Назавтра дело пошло лучше. Валька шептал громко (как договаривались), так что я даже слышал некоторые слова:
— …а Мишка — р-раз! А оно как шарахнет! А мы бежать! А Мишка…
Молодец!
В тот день Кудряшов заработал три замечания в дневник, и Тина Николаевна сказала, чтобы он пригласил в школу кого-нибудь из родителей.
— Ещё немного, и меня из школы выпрут, — пожаловался он мне. — А ей хоть бы хны!
— Балбес, ты один болтаешь. А ты к ней приставай, спрашивай чего-нибудь, чтобы она тоже болтала, — поучал я.
Дни стояли весенние. Валька с Викой сидели против окна, и когда солнце озаряло их головы, то казалось, волосы на них вот-вот вспыхнут и мне придётся их тушить.
Кудрик шептался теперь с соседкой постоянно, у него это получалось совершенно натурально. Уже и Вика получила несколько замечаний, и я ждал: ещё малость — и их рассадят.
Как-то в эту пору я взял у Вальки тетрадку по русскому языку, чтобы сверить домашнее задание. Я листал тетрадь друга, с удовольствием отмечая, что его почерк очень похож на мой, как вдруг изнутри выскользнула на парту фотография. Из тёмной глянцевой глубины, чуть склонённое набок, на меня глядело девчоночье лицо. Лицо Валькиной соседки! Какое-то время я смотрел на изображение, пока мне не показалось, что стыдно так пристально рассматривать человека, даже на фотоснимке. Я прикрыл фотографию ладонью, но сквозь пальцы выглядывал лукавый, как мне чудилось, глаз.
И тут до меня дошло: Кудрик в опасности! Я слышал, что мужчина, влюблённый в женщину, становится сам не свой, ему тогда и на друзей, и на всё на свете наплевать. Я вспомнил, что Валька давно уже не спрашивает меня, о чём ему говорить с напарницей. Да и вообще он стал какой-то не такой…
Я покосился в их сторону. Из-за Кудрика был виден лишь краешек Викиного лица и уголок глаза. И в этом уголке как будто искрилась насмешка и торжество.
Шёл урок ОБЖ. Тина Николаевна развесила плакаты. Люди на плакатах были похожи на розовых пластмассовых кукол с лицами, которые не меняют выражения, даже если поблизости что-то горит или взрывается. Я по старой привычке повернулся в сторону Кудрика, чтобы вместе посмеяться над этими плакатами. Но…
Валька, как всегда, о чём-то оживлённо шептал соседке. Вика тихо смеялась, опустив голову и прикрывая ладонью рот. Потом она принялась что-то писать и один раз блеснула глазами в мою сторону. Валька сложил её листочек и бросил мне.
Аккуратным, похожим на взрослый, почерком на кусочке бумаги было написано: «Валентин говорит, что в случае опасности ты его спасёшь. А меня?».
Она что, издевается? Мне захотелось пожевать эту записку и залепить ею Кудрику в лоб: зачем он, дурак, рассказывает девчонке о наших делах? Я рассерженно скомкал бумажку и бросил под парту.
Но потом мне всё вспоминалась эта записка. В самом ли деле Вика желала, чтоб я её спасал?
С того дня я стал следить за Валькиной соседкой. Делая вид, будто смотрю в окно, я украдкой приглядывался к ней, объясняя себе это тем, что хочу узнать, чем она так подействовала на моего друга. Вроде бы ничего в ней особенного: всё, как у всех. И всё-таки было что-то такое, отчего она казалась лучше других…
Нет, говорил я себе, хватит думать о ней. Пора подумать о друге. Но почему-то о друге как-то не думалось. Я пробовал, как раньше, вообразить, будто спасаю Кудрика во время землетрясения или пожара, но вместо Вальки мне представлялась Вика. Я нёс её на руках сквозь дым и огонь, сам израненный, а она прижималась ко мне со страхом и благодарностью. Замечтавшись, я видел всё новые и новые катастрофы: чудовищное наводнение, такое, что вода достигает окон второго этажа и обрушивается водопадом прямо в класс; или извержение вулкана рядом со школой, так что потоки лавы перекрывают все пути к отступлению. Или нападение террористов, чем нас не раз пугали учителя. И неизменно, проявляя невероятную ловкость и силу, я, точно герой фильмов-боевиков, выносил на руках Вику.
В тёплую и сухую погоду уроки физкультуры проходили у нас на улице, на площадке за школой. В тот день мы сдавали прыжки в высоту. Мальчишки сдали первыми (я, между прочим, взял метр двадцать), и теперь настала очередь девчонок. Прыгнула одна, другая, третья… Вот и Вика, такая необычная в чёрном трико, разбежалась, оттолкнулась от земли и уже почти взяла высоту, но зацепилась ногой за планку и как-то неуклюже упала на песок. Попробовала встать, но сморщила лицо. Её окружили подружки.
— Что случилось? Нога? — наклонился над ней преподаватель. — Где больно? Здесь? — (Вика слегка ойкнула). — Похоже, растяжение. Надо к врачу.
Мне было досадно, что именно Вика, с которой я столько раз оказывался мысленно в грозных и опаснейших ситуациях, из которых мы едва выходили живыми, так неловко прыгнула и теперь сидит на земле перед всем классом, перепачканная песком.
— Ребята, кто-нибудь помогите однокласснице дойти до медпункта, — проговорил физрук.
Разве это тот случай, о каком я столько мечтал, подумалось мне. В ту же минуту я почувствовал грубый толчок, и мимо меня прошёл Кудрик. Он протиснулся между девчонками и нагнулся над Викой. Она обхватила рукой его шею, привстала, и он повёл её к школе. Она скакала рядом с ним на одной ноге.
Ну и что, угрюмо думал я, бредя следом вместе с остальными. Подумаешь! Что тут особенного? Вот если бы случилось что-нибудь этакое… Рванула бы где-то поблизости цистерна с бензином или упал огромный метеорит — я, не задумываясь, подхватил бы Вику на руки… У неё были бы опалены волосы, а на мне дымилась одежда, и я, сам раненый, истекая кровью, всё равно нёс бы её… А за спиной гремели бы взрывы и летели осколки, и я прикрывал бы её своим телом…
Но ничего такого не случалось, а впереди Кудрик поднимался по ступенькам школьной лестницы с Викой на руках.
ПРОКЛЯТЬЕ
— Проклятье идёт! — выкрикнул кто-то, и все мы бросились к своим местам. И вытянулись, как примерные.
В класс вошёл учитель географии Георгий Иванович, по прозвищу Проклятье. Вид у него, как всегда, был свирепый: чёрные с сединой брови с торчащими в разные стороны волосинами насуплены, рот сжат, глаза… о, в них страшно было смотреть — они так и сыпали искрами. Грязно-серого цвета костюм на нём был измят, а из нагрудного кармана вместо платочка торчала пачка папирос.
Как-то так сложилось, что на уроках географии мы считали своей первейшей задачей вывести Проклятье из себя. Для нас это было чем-то вроде шоу. И ни дикий, суровый вид учителя, ни угроза наказания нас не останавливали. Тем более что вывести его из себя было не так уж трудно. Он и без нашей помощи часто взрывался. Глобус ли со стола уронит, карту случайно проткнёт указкой или классный журнал забудет принести — страшно сердится, даже ногами топает. Или колотит в гневе стулом об пол.
— Проклятье! — кричит.
А мы и рады представлению.
Бывает, разозлённый, он обрушится на первого попавшегося под руку ученика — огреет по спине указкой или из класса вышвырнет. А бывает, что и виноватого помилует. Но одно мы знали твёрдо: ни директору, ни родителям он не пожалуется. Не в его это правилах.
А ещё мы с Вовчиком, моим приятелем, забавлялись тем, что подсказывали Георгию Ивановичу урок. Да-да, натурально подсказывали. Мы специально, поменявшись местами с девчонками, усаживались за переднюю парту, чтобы быть к учителю поближе. А Проклятье имел манеру, объясняя что-то, тянуть «э-э-э…». Рассказывает, например, про Антарктиду:
— Антарктида расположена в пределах Северного полярного э-э-э…
— Круга, — подсказываем мы.
— Верно, — соглашается учитель, — полярного круга. Материк почти полностью покрыт э-э-э…
— Льдом, — подсказываем мы с Вовчиком.
— Ледяным, правильно, чехлом.
В этом состояла наша хитрость: несколько раз мы подсказываем правильно (по учебнику следим), а потом возьмём да и ввернём что-нибудь несуразное.
— Антарктиду, — продолжает, к примеру, Георгий Иванович, — вместе с ближайшими островами и прилегающим океаном называют э-э-э…
— Арктикой, — подсказываем мы.
— Арктикой, — повторяет за нами учитель. — Проклятье! — топает он ногой. — Никакой не Арктикой! Молчите лучше, раз не знаете, олухи! Арктика на севере, а на юге — Антарктика!
Класс давится от хохота. В гневе Проклятье хоть и страшный, но одновременно и смешной.
Говорили, он потому такой злобный, что от него сбежала жена. Хотя мне думается, жена могла сбежать именно оттого, что он такой злобный: попробуй проживи среди сплошных проклятий. А ещё ходили слухи, будто у него сын попал под машину и из-за этого он обозлился на весь свет. По правде же говоря, мы ничего про него толком не знали.
Сейчас, едва войдя в класс, он тотчас же пришёл в ярость.
— Проклятье! — рявкнул он, глянув на пустую стену. — Где карта? Дежурные, марш за картой!
Дежурные с испуганными лицами, а на самом деле довольные возможностью прогуляться, побежали за картой полушарий в кабинет географии.
Не дожидаясь их возвращения, Проклятье подошёл к доске, взял мел.