После этого случая мама и другие жильцы нашего дома начали звонить в коммунальные службы, чтобы смолу во дворе убрали. Но работники жилищной конторы были, наверное, заняты более важными делами. А может, сами боялись прилипнуть.
Прошла неделя. И вот как-то утром ко мне домой прибежал Стас:
— Вовка, выходи скорее! Там Кисель влип. Вот потеха!
— Ну и что в этом такого? — пожал я плечами. — Кисель вечно куда-то влипает.
— Сейчас он влип натурально. В смолу! Вот пентюх!
Я сразу всё понял и поспешил за Стасом.
Возле растёкшейся смолы стояла кучка зрителей — наших дружков. Колька по прозвищу Кисель торчал почти на средине широкого чёрного пятна и весь изгибался, корчился, дёргался. При этом ступни его ног оставались совершенно неподвижными. Но, в отличие от Кулька, он сохранял бодрость духа.
Есть, видимо, люди, которые радуются, оказавшись в экстремальной ситуации. Колька из таких — всё время куда-то «влипал». Возомнил себя естествоиспытателем и проверял, на что человек способен. То подпалит пачку газет и дымовую завесу в ванной устроит. И сам в дыму сидит — смотрит, сколько сможет выдержать. То сиганёт со второго этажа на кучу картонных коробок, которые мы специально собираем для него полдня по помойкам. Он якобы видел похожий прыжок в кино. Только в кинофильме с героем ничегошеньки не случилось, а Колька хряпнулся подбородком о свои же коленки и выбил зуб. Всякий раз за эти эксперименты ему влетало.
Колькин отец постоянно пропадал где-то на заработках. Воспитывала сына одна мать. Причём орудием воспитания служила пластмассовая хлопушка, какой выбивают из ковров пыль.
— Я из тебя выколочу дурь! — приговаривала мать.
А Колька издавал такие вопли, что собаки во дворе начинали подвывать. Но на другой же день он опять чего-нибудь отчебучивал.
Так и с этой смолой. Всем нам родители наказывали, чтобы к смоле и близко не приближались. Мы и не подходили к ней. Ну швырнём, бывало, кирпич и наблюдаем, как смола его постепенно затягивает. Или пробуем поджечь. Но чтобы залезть добровольно в эту дрянь!..
А вот Колька взял да и влез. И не потому, что хотел досадить матери, а просто из любопытства. Наверное, интересно стало: сможет ли выбраться?
Но выбраться ему никак не удавалось. Когда он пытался поднять ногу, за ней тянулся чёрный столб. И столб этот был, видимо, такой вязкий и густой, что оторвать от него ногу нечего было и надеяться.
Мы уже устали хохотать и просто сидели поблизости, наблюдая Колькины потуги.
В конце концов Киселю надоело торчать в смоле и он крикнул:
— Теперь давайте меня вытаскивать!
— А как? — поинтересовался Стас. — Подойти к тебе мы не можем. А по воздуху не летаем.
— Вам и не надо летать. Бросьте мне верёвку или палку подайте длинную и тяните всей гурьбой!
Притащили мы длинную ветку, подали Кольке конец. Сами взялись покрепче да как дёрнули!..
Но Колька из смолы не выскочил. Зато у него выскочила из рук ветка, и мы все повалились кучей. Сам же Кисель оказался на четвереньках. Руки у него тоже увязли в смоле. Так что и палку ему уже не подашь.
Колька попробовал освободить хотя бы одну руку — за ней потянулись, точно жвачка, космы гудрона. Иногда ему удавалось даже оторвать облепленную смолой пятерню, но вторая рука в это время увязала ещё глубже. И всё же Колька не унывал и продолжал бороться со смолой.
К нам подошли двое прохожих, постояли, полюбовались на старания и сказали, что надо вызывать пожарных. Мол, те наклонят над пленником лестницу и выдернут его. Но мы побоялись, что нам и самому Кольке от пожарных влетит.
Кисель, который не переставал нас смешить, дёргаясь теперь только туловищем и головой, вдруг задвигался с ускорением. К гудроновой лепёхе спортивным шагом приближалась Колькина мать. И конечно же, с хлопушкой в руке.
На всякий случай мы отбежали на безопасное расстояние. А Колька, до этого такой жизнерадостный, теперь стал жалобно скулить, как Кулёк. Однако через минуту он совершенно успокоился, так как понял, что находится вне досягаемости грозного орудия воспитания. Мать бегала вдоль края смолы, наклонялась вперёд, махала изо всех сил хлопушкой, но Кольку достать не могла. А самой лезть в смолу ей, понятное дело, не хотелось. Наконец, отчаявшись добраться до сына, она удалилась.
Стоя на четвереньках, Кисель с интересом ждал, что будет дальше. Вдруг он снова принялся подвывать, когда мать вернулась, волоча за собой длинную широкую доску, которую она шлёпнула, точно мост, на смолу и добралась по ней до хнычущего Кольки. А он не мог ни удрать, ни помешать ей заняться его воспитанием. Его поза оказалась очень для этого удобной. Выполнив обязательную программу, мать ухватила Киселя своими сильными руками и вырвала, словно сорняк из грядки. Свисавшие с ладоней и ступней нити смолы действительно смотрелись, как корни растения.
Оказавшись на твёрдой земле, Колька неожиданно вывернулся из рук родительницы и пустился бежать. Бежал он, широко расставляя ноги. На ступни толстыми пластами налипали веточки, камешки, окурки и прочий мусор. В конце концов он рухнул, точно узник с гирями на ногах.
Мать подняла его за шиворот и потащила, едва переставляющего ноги, домой. Но на полпути она остановилась, подумала и повернула в другую сторону. Как мы узнали немного позже — в жилконтору.
Говорили, что Колькина мать водила своё детище по всем кабинетам и заставляла его показывать косматые, как у лешего, облепленные смолой и мусором ноги. А для пущей убедительности колотила хлопушкой по столам.
Чёрные гудроновые следы коммунальщики отскребали потом всем коллективом. А Колькины ноги очищали чуть ли не всем домом. Женщины осторожно неострыми ножами срезали слоями ужасные лепёхи на ногах Киселя, а потом отмывали его вонючей соляркой.
Тем же вечером во двор к нам въехал экскаватор и небольшой грузовик. Гудроновый «пирог» собрали ковшом, загрузили в кузов и увезли.
На другой день после этого происшествия моя мама пекла пирожки. Я ходил вокруг, глотая слюнки. Доставая последнюю порцию из духовки, мама повернулась ко мне:
— Сбегай, позови Колю Киселёва. Я хочу его угостить: благодаря ему мы избавились от безобразной чёрной лужи в нашем красивом дворе.
Колькина мать никогда ничего не печёт. Кисель уплетал пирожки так, словно испытывал на вместимость свой желудок.
Когда Колька наконец наелся, он, довольный, наклонился ко мне и прошептал:
— В соседнем дворе вырыли канаву для труб. Давай завтра меня в этой канаве закопаем — так, чтобы одна голова торчала. Посмотрим, сколько времени я выдержу.
С тех пор прошли годы. Мы стали взрослыми. Я теперь сам работаю в жилкомсервисе, слежу, чтобы во дворах не оставляли гудрон и засыпали вовремя траншеи.
А Колька Киселёв стал испытателем новых самолётов.
ПРО КОЛУМБА, КАПИТАНА ФЛИНТА И ДРУГИХ
Трёхмачтовая каравелла «Санта-Мария» сушила паруса у тропических берегов Центральной Америки. Солнце жгло прямо по-центральноамерикански. Команде ничего не оставалось, как забраться по шейку в воду, а провиант и бочонки с питьевой водой перенести на берег в тень джунглей.
Море пенилось и переливалось всеми оттенками морской синевы. Оно кишело акулами, а у берега, само собой, подстерегали своих жертв ненасытные крокодилы.
— Вижу крокодила! — первым заметил опасность Христофор Колумб. У Колумба имелось ещё второе имя — Юрка, но он запретил конквистадорам так его называть. Так могла звать его только оставшаяся в далёкой Испании старушка-мать, при воспоминании о которой Христофору делалось немного совестно, поскольку одинокая старушка слёзно просила его остаться дома и не отправляться в это далёкое и опасное плавание.
Он тотчас же прогнал непрошеные воспоминания. Как глава экспедиции он должен был сохранять стойкость и не поддаваться даже минутным слабостям.
Сейчас по его приказу моряки вооружились дротиками и пиками и окружили корягу, на которую заползло зелёное чудовище. Чудовище кровожадно таращило на них выпученные глаза и вдруг как бултыхнётся! А боцман как взвоет! Потому что в ту же секунду конквистадоры разом метнули свои дротики и, возможно, какой-то из них угодил боцману в ногу. Но могло быть и так, что его укусил крокодил.
— Его укусил крокодил! — догадался Колумб. — Скорее на берег его, пока он не истёк кровью!
Боцмана, которого на родине звали Вовиком, ухватили за руки и за ноги и потащили из воды. Боцман был не худенький, и матросы Сашка и Мишка едва передвигали ноги и поминутно охали. А ещё они то и дело роняли пострадавшего, так что тот выразил желание дойти самостоятельно. Но глава экспедиции не разрешил.
— Раненых всегда тащат на себе их товарищи, — авторитетно заявил он.
Он взвалил боцмана себе на спину и понёс, удивляясь, каким дьявольски тяжёлым тот оказался. Через десяток шагов Христофор готов был уже рухнуть под тяжестью ноши. Но тут он случайно взглянул вперёд.
— Тревога! Аборигены! — протрубил он и, забыв про усталость, помчался к берегу с боцманом на спине.
Оказалось, пока они охотились на крокодила, на их стоянку напали индейцы.
Налётчики были чёрные, длинноносые, низкорослые и чрезвычайно коварные. За короткое время они успели расхитить всю провизию путешественников. На песке остались лишь рваные пакеты, бумажки и бесчисленные отпечатки четырёхпалых аборигенских ног.
Один из грабителей замешкался. Он пытался унести половинку батона. Убегая, он суматошно подпрыгивал и снова плюхался на землю.
— Окружай его! — кричал Колумб.
Матросы Сашка и Мишка окружили налётчика, кинулись разом на него и наверняка поймали бы, если бы не столкнулись лбами.
Батон всё же удалось отбить. Он здорово пострадал — весь был ощипан, вывалян в песке и состоял, собственно, из одной корки, что делало его похожим на морскую раковину. Есть его было затруднительно, поскольку на зубах неприятно хрустел морской песок.
— Лучше я умру с голоду! — провозгласил боцман, отплёвываясь.