— Вот что, люди добрые, — начал он. — Николай Белов и Том Смейзерс больны, Белов — тяжело. Симптомы такие: небольшая головная боль и жар, то и другое быстро усиливается, появляются резкие боли в спине и суставах. Это первая стадия. Сейчас на этой стадии Смейзерс. А Белов…
Никто не вымолвил ни слова. Все сидели вокруг непринужденно, словно бы просто отдыхая, и слушали. Гуранин и Лаятинский подняли головы от шахматной доски с таким видом, словно из одной только вежливости вынуждены слушать какие-то пустяки, не идущие ни в какое сравнение с их неоконченной партией. Но когда Гуранин, двинув локтем, уронил своего короля, ни тот, ни другой его не подняли.
— У Белова теперь вторая стадия болезни, — продолжал врач. — Внезапные скачки температуры, бред, нарушение всех функций организма, стало быть, поражена нервная система. Весь организм настолько выведен из равновесия, что разладилась даже перистальтика, и поддерживать его приходится внутривенными вливаниями. Кстати, сегодня же вечером мы устроим наглядный урок внутривенного вливания, чтобы каждый из вас мог сделать укол больному. На всякий случай.
Гопкинс, радист, сидевший напротив О’Брайена, беззвучно ахнул.
— Теперь так. Чем они больны, я не знаю. Вот, в сущности, и все, что я могу вам сказать. В одном я уверен: это не земная болезнь, хотя бы уже потому, что никогда я не сталкивался с таким коротким инкубационным периодом и с таким молниеносным развитием. Видимо, Белов подхватил эту болезнь в марсианском городе и занес на корабль. Я понятия не имею, насколько она опасна, хотя в подобных случаях надо готовиться к худшему. Сейчас у меня одна надежда: эти двое свалились прежде, чем я успел ввести им дуоплексин. Всем остальным — и себе в том числе — я сделал укол. Вот и все. Есть вопросы?
Вопросов не было.
— Ладно, — сказал врач. — Хочу вас предупредить, хотя это, пожалуй, излишне: каждый, у кого заболит голова — все равно, виски ломит, или затылок, или еще что, — обязан немедленно явиться в изолятор. Очевидно, эта штука чрезвычайно заразительна. А теперь придвиньтесь поближе, я покажу, как делать внутривенные вливания. Капитан, позвольте продемонстрировать на вас.
Он провел урок, потом все практиковались, делая уколы друг другу, а доктор Шнейдер придирчиво следил за ними; наконец он собрал свое снаряжение, остро пахнущее дезинфекцией, и объявил:
— Ладно, хватит. В случае чего справимся. Спокойной ночи всем.
Он шагнул к выходу. Но вдруг остановился. Обернулся и обвел всех медленным испытующим взглядом.
— О’Брайен, — сказал он наконец, — пойдем-ка.
Что ж, думал штурман, послушно шагая за врачом, по крайней мере счет сравнялся. Один русский и один американец. Хоть бы так оно и осталось!
Шнейдер на ходу заглянул в изолятор и кивнул, наверно, нашел то, чего и ждал.
— У Смейзерса уже вторая стадия. Быстро же действует этот микроб, черт его дери! Видно, мы для него — благодатнейшая почва!
— Ты хоть догадываешься, что это такое? — спросил О’Брайен; как ни странно, он еле поспевал за маленьким Шнейдером, уж очень стремительно тот шагал.
— Гм… Я сегодня два часа просидел над микроскопом. Никаких признаков. Я приготовил кучу мазков — кровь, спинномозговая жидкость, мокрота, взял уйму всяких проб — у меня там целая полка пробирок. Это все пригодится врачам на Земле, если мы… ну ладно. Понимаешь, это может быть фильтрующийся вирус, либо какая-то бацилла, которая видна, только если ее как-то специально окрасить, да мало ли еще что. В лучшем случае я ее обнаружу, противоядие мы изготовить не успеем.
Все еще держась впереди О’Брайена, он вошел в рубку, посторонился, потом, к недоумению штурмана, запер за ним дверь.
— Что-то ты чересчур приуныл, док, — сказал О’Брайен. — У нас ведь есть белые мыши, на них мы думали проверять марсианскую атмосферу, если бы она тут все-таки оказалась. Может, воспользоваться ими как подопытными животными и попробовать изготовить вакцину?
Доктор Шнейдер невесело усмехнулся.
— За двадцать четыре часа. Как в кино. Нет, если бы я и хотел выкинуть этакий фортель, а я и правда хотел, теперь об этом и думать нечего.
— То есть… что значит — теперь?
Шнейдер осторожно сел, положил свою докторскую сумку на стол подле себя. Усмехнулся.
— У тебя нет аспирина, Пресс?
О’Брайен машинально сунул руку в карман джемпера.
— При себе нету, но, кажется… — И тут он понял, у него похолодело внутри. — Когда это началось? — тихо спросил он.
— Наверно, к концу лекции, которую я вам там читал про уколы, но я был слишком занят и не обратил внимания. Почувствовал, только когда выходил из столовой. Не подходи! — крикнул он, когда О’Брайен, полный сочувствия, двинулся к нему. — Толку, вероятно, не будет, а все-таки держись подальше. Может, выиграешь немного времени.
— Позвать капитана?
— Если бы он был мне нужен, я бы его и позвал. Через пять минут я лягу в изолятор. А пока что передаю тебе мои полномочия.
— Пол-но-мочия? Так это ты… ты и есть…
Доктор Шнейдер кивнул. И продолжал уже по-английски:
— Я — офицер нашей военной разведки. Вернее сказать, был офицером. Теперь офицер ты. Слушай, Пресс, у меня каждая минута на счету. Скажу одно. Допустим, через неделю кто-нибудь из нас еще останется в живых. И допустим, решено будет попробовать вернуться на Землю (а это — риск заразить всю планету, чего я не советовал бы, у меня уже есть вполне ощутимые основания). Так вот, в этом случае ты будешь молчать о своем чине и звании, как молчал я, а если нельзя будет избежать стычки с русскими, объявишься условной фразой, ты ее знаешь.
— «Обстрелян форт Самтер», — медленно произнес О’Брайен.
Он все еще не освоился с мыслью, что Шнейдер и есть офицер военной разведки. Ну понятно, это мог быть любой из семерых американцев. Но Шнейдер!
— Правильно. Если сумеете завладеть кораблем, постарайтесь сесть в Калифорнии, в Уайт-Сэндсе, где мы тренировались. Объясни тамошним властям, при каких обстоятельствах я передал тебе полномочия. Вот почти и все; еще только два слова. Если ты тоже заболеешь, хорошенько подумай, кому передать бразды правления… Я сейчас предпочитаю ограничиться тобой. И второе… может быть, я ошибаюсь… но мне кажется, у русских ту же роль играет Федор Гуранин.
— Ясно. — И только тут до О’Брайена по-настоящему дошло. — Но ведь ты говорил, что впрыснул себе лекарство. Значит…
Шнейдер поднялся, кулаком потер лоб.
— Боюсь, что так. Вот почему вся эта церемония довольно бессмысленна. Но у меня были обязанности, я должен был передать их другому. Я и передал. А теперь извини, я лягу. Желаю удачи.
О’Брайен пошел доложить капитану о болезни Шнейдера; теперь он понимал, что чувствовали во время обеда русские. Сейчас против шести русских остались пятеро американцев. Это может плохо кончиться. И за все в ответе он.
Но у каюты капитана, уже взявшись за ручку двери, он пожал плечами. Невелика разница! Как сказал толстяк Шнейдер: «Допустим, через неделю кто-нибудь из нас еще останется в живых…»
По сути, международное положение на Земле и все то, чем оно грозит миллиардам людей, их тут больше не касается. Нельзя рисковать занести марсианскую болезнь на Землю, а раз они не вернутся, нет надежды найти лекарство. Они прикованы к чужой планете, и остается ждать, пока их одного за другим не скосит недуг, последние жертвы которого погибли тысячи лет тому назад.
А все-таки… неприятно быть в меньшинстве.
К утру он уже не был в меньшинстве. За ночь еще двоих русских свалила непонятная хворь, которую теперь все называли «болезнью Белова». На ногах остались пятеро американцев против четверых русских, но теперь никто уже не думал о национальности.
Гоз предложил столовую (она же спальня) превратить в больницу, а всем здоровым перейти в машинный отсек. И поручил Гуранину наскоро оборудовать перед машинным отсеком камеру для облучения.
— Всем, кто ухаживает за больными, надевать скафандры, — распорядился он. — Перед возвращением в машинный отсек становиться под лучевой душ наибольшей мощности. Только после этого можно пройти к остальным и снять скафандр. Это не слишком сильное средство и, боюсь, подобными предосторожностями такой страшный вирус не уничтожить, но мы хотя бы не сидим сложа руки.
— А может, попробуем связаться с Землей, капитан? — предложил О’Брайен. — Хотя бы сообщим, что случилось, это пригодится будущим экспедициям. Я знаю, для такой дали наш радиопередатчик слаб, но, может, смастерить что-то вроде маленькой ракеты и вложить в нее письмо? Может, когда-нибудь ее подберут?
— Я об этом уже думал. Задача нелегкая, но, допустим, нам это удалось, а вдруг вместе с письмом мы переправим на Землю и вирус? А на Земле сейчас обстановка такая, не думаю, что там снарядят новую экспедицию, если мы не вернемся. Вы знаете не хуже меня, что месяцев через восемь, через девять… — Капитан умолк на полуслове. — У меня немного болит голова, — тихо добавил он.
Все вскочили — даже те, кто весь день ходил за больными и прилег отдохнуть.
— Вы уверены? — с отчаянием спросил Гуранин. — Может быть, это просто…
— Уверен. Что ж, рано или поздно этого не миновать. Думаю, каждый из вас выполнит свой долг и все вы будете работать слаженно. И любой из вас способен меня заменить. Так вот. Если понадобится слово командира, если надо будет принимать какие-то решения, капитаном будет тот из вас, чья фамилия — последняя по алфавиту. Старайтесь то время, что вам еще осталось, жить в мире. Прощайте.
Он повернулся и пошел из машинного отсека в больницу. Безмерная усталость была в его худом смуглом лице и придавала ему странное величие.
В этот вечер к ужину на ногах остались только двое — Престон О’Брайен и Семен Колевич. В каком-то отупении они ухаживали за больными, умывали их, перекладывали, делали уколы.
Все это лишь вопрос времени. Когда и они свалятся, о них уже некому будет позаботиться.
И все же они добросовестно делали свое дело и старательно подставлялись в скафандрах под лучевой душ, прежде чем вернуться в машинный отсек. Потом у Белова и Смейзерса началась третья стадия болезни — совершенное оцепенение, и штурман отметил это в тетради доктора Шнейдера, под колонками температурных записей, напоминающих биржевой