ыми соками. Ибо в жизни должен быть смысл; он был бы в нашей жизни, знай мы, что когда-нибудь вновь возродится наш прекрасный мир, восстанут из праха и вновь наполнятся народом разрушенные города. Но если и совершится возрождение, мы его не увидим, понадобится труд многих поколений, чтобы выжженная почва вновь стала приносить плоды, чтобы снова поднялся на берегу реки Арконж город по имени Стенн. И все равно, это будет уже не тот город, какой мы знали прежде. Вот почему в сердцах у нас горечь и пустота, словно в иссохшем дереве, вот почему, хоть мы и посвятили себя всецело своему долгу, работа наша не дает нам утоления.
Наши посланцы, рискуя собой, поднимаются наверх и приносят страшные вести о том, что видели они на суше. Повсюду запустение и гибель. Все, что было нами создано, все сокровища нашей цивилизации разорены, разрушены пришельцами, не способными понять ее и оценить. От творений наших зодчих не осталось и следа, на их месте громоздятся уродливые металлические постройки землян. Все наши братья, которые не успели укрыться на дне океана, убиты или взяты в плен — и рассказывают, что варвары забавляются, проделывая над пленниками самые жестокие опыты. Говорят, земные ученые пытаются выяснить, кто мы и что собою представляем; они изучают строение наших тел, разглядывают под микроскопом наши клетки, считают гены; они рассекают на части наши органы, чтобы лучше понять их действие. А плоды этой бойни — изуродованные останки наших братьев — эти живодеры сваливают в кучи и потом бросают в реку Арконж. Скоро все наши, кто не успел покинуть сушу, погибнут — все до единого. Скоро в живых останутся лишь те, кто укрылся в подводных куполах, — здесь мы будем и дальше жить своей жизнью, неведомой завоевателям, недосягаемые для них, защищенные от их детекторов экранами наших силовых полей. И скоро они вообразят, будто вся планета принадлежит им безраздельно. Будто они могут ее увечить, рыть и копать, и грабить ее недра, как им заблагорассудится, — они уже роются в ней, жадные, неугомонные кроты. Видно, в наших почвах скрыты неистощимые залежи какого-то очень нужного и ценного для них минерала.
Но мы готовим ответный удар. Быть может, по сравнению с ними мы слабы и немощны телом, и наши города были столь хрупки, что рухнули от одного лишь сотрясения, от гула кораблей с Земли. Но в конце концов мы их одолеем. Ведь наши ученые тоже работают без отдыха. Не над заложниками из числа землян, нет, мы не так неосторожны, чтобы брать их в плен и доставлять в подводные купола. Мы действуем не так грубо. Наши приборы и на расстоянии способны точно определить, как устроен организм пришельцев, как совершается у них обмен веществ, на чем основан их жизненный цикл. Мы выделяем и соединяем химические вещества, они станут оружием, которое поразит наших врагов изнутри. Это будет бактериологическое вторжение, против него пришельцы окажутся беззащитны. Наши изыскания идут успешно. Медленно, но неуклонно разрабатывается план атаки. Уже скоро — так говорят наши предсказатели — мы сможем выйти на поверхность и разом нанести удар всюду, где расположились захватчики; по всей планете мы распространим газ, для нас безвредный, для них ядовитый. Наши мудрецы не торопились, они всесторонне обдумали задачу и выбрали из всех решений самое подходящее. Слишком просто было бы отравить землян смертельным ядом, который погубил бы их мгновенно и усеял бы нашу планету их трупами. Нет, нам нужно средство, которое утешило бы нас за все страдания, нужно, чтобы месть была долгой…
И вот оно, отмщение. Все произошло, как было задумано. В урочный час мы вышли из морской пучины; наш флот достиг всех континентов. Конечно же захватчики сопротивлялись. Их машины сеяли смерть. Но уже работали наши аппараты, рассеивая газ, который быстро привел врагов в оцепенение. Мы без труда одержали победу. Всюду валялись окоченевшие земляне, точно пораженные мором вредные насекомые, и глядели на нас потускневшими глазами. Они ясно сознавали происходящее, наши ученые позаботились о том, чтобы они ни при каких условиях не теряли сознание. Но двигательные центры их тел были уничтожены.
Затем мы приступили ко второй части нашего плана. Мы собрали их всех вместе, то была нескончаемо долгая и тяжкая работа. Их стало уже так много, они кишмя кишели на нашей планете! Всех их собрали в загоны, точно огромные своры опасных зверей. И тут каждому впрыснули еще одно средство, изобретенное нарочно для них, — сыворотку выносливости. Так готовили их к тому, что им предстояло.
А затем — новые и новые перемены. Наша месть идет своим чередом, ей еще долго не будет конца. Мы изыскали, усовершенствовали и применяем разные способы, заставляющие землян мучиться как можно больше. Мы знаем, что испытывают они, когда у них вырывают ногти, продырявливают веки, сдирают с них кожу. Мы знаем, сколько крови — крови, цвет которой когда-то нас так поразил, — можно извлечь из их тела, знаем с точностью до последней капли.
Ибо теперь они уже не могут умереть. Мы позаботились о том, чтобы все их нервные центры уцелели, пусть каждая волна боли докатывается до мозга. До самого конца, до мгновенья, когда разрушится последняя малая частица их плоти, они не могут умереть, они могут только ощущать. И в их обезумевших глазах (когда глаза остаются нетронутыми) всегда мерцает искра сознания.
Вот с того дня на окраине нашего временного города — поодаль, чтобы не нарушать покой наших ночей, — поднялось Древо стонов. Это исполинское Древо, ветви его несчетны, на них можно подвесить тысячи жертв. И с того дня стали красными воды Арконжа: красный — цвет крови землян, ее неиссякаемые ручьи питают отныне реку Арконж.
В иные вечера мы с Эриаль идем на берег и смотрим на реку, а ветер доносит от Древа стонов вздохи и рыдания. Эриаль — а она знает, — говорит, что остается еще немало землян, которых можно медленно разрывать на части, хватит, чтобы пора мщения продлилась и после того, как нас обоих не станет. А воспоминание об этой поре сохранится до конца времен. Мудрецы утверждают, что это навсегда послужит для всех уроком: пусть все знают, как расплачиваются варвары за нападение на один из самых высокоразвитых народов нашей галактики.
И все же иногда я думаю: хоть и смотришь на красные воды реки и слушаешь Древо стонов, на сердце не становится легче. Эриаль говорит, мне надо лишь пойти в леса забвения, испить от родника снов, и я вернусь возрожденный и вновь смогу упиваться нашей местью. Я знаю, она права. И все же в иные минуты меня одолевают сомнения, и мне жаль мирного счастья, той жизни, что была когда-то, прекрасного города по имени Стенн и тихой прелести вечеров, отошедших без возврата.
Жерар Клейн
Голоса Пространства
Впервые я услышал голоса Пространства на борту искусственного спутника, что кружит между орбитами Земли и Луны. На спутнике я оказался потому, что жить на Земле стало невыносимо и захотелось бежать от однообразия и от чумы сумасшествия, которое подстерегало меня там, на нашей планете. Думаю, вы помните, каковы они были, Годы безумия. Сумасбродство и нетерпимость каждый день грозили войной, и переполненные лечебницы уже не вмещали помешанных.
Но для тех, в ком отвращение не погасило искру жизни, еще оставалось Пространство. Вот где люди еще пытались чего-то достичь. Там, вдали от бессмысленной суеты и угара больших городов, без помех отдавалась раздумьям и работе горсточка людей. Там мы точно знали, каких одолевать противников — пустоту, страх, невесомость — и к каким целям стремиться — к Марсу, Венере, Юпитеру, Сатурну, к астероидам, а быть может, и к Меркурию, и к Урану; мы даже мечтали проложить дорогу детям и внукам. Пусть они достигнут звезд.
Наша жизнь была вовсе не так однообразна, как могут подумать. По крайней мере нам она казалась куда увлекательней, чем та, какую мы могли бы вести на Земле. И несмотря на неизбежную строжайшую дисциплину, которой подчинялось все наше существование, мы чувствовали себя свободными как никогда. Впереди у нас были века научных исследований, наконец-то мы видели звезды, не затянутые пологом земной атмосферы, заново совершали открытия в пространстве, не знающем тяготения, изучали состояние людей, внезапно поставленных лицом к лицу с миром чуждым и неведомым. Каждый мог заниматься тем, что ему по душе, — и так, не торопясь, в свое удовольствие, мы следовали многообразными путями познания. И вот во время одного из таких опытов я впервые услышал голос Пространства.
Специалистом по электронике у нас был Грандэн; он изучал эффект сверхпроводимости, который обнаруживается, когда температура падает почти до абсолютного нуля. Это же явление позволило ему сконструировать сверхточные аппараты и с их помощью тщательно исследовать любую гамму волн, от самых коротких, которые когда-то называли космическим излучением, минуя те, которые наш глаз воспринимает как свет, и до самых длинных. Его чуткие приборы ловили колебания, посланные далекими солнцами тысячи лет назад. На экранах его осциллографов плясали сумасшедшую сарабанду огненные точки, и это значило, что за полтораста тысяч лет перед тем какая-то звезда на другом краю галактики вспыхнула и обернулась сверхновой, прежде чем погаснуть навеки.
Грандэн был худой, сухопарый, странная желтоватая кожа словно бы в трещинах, как будто среди его ближайших предков затесалась какая-нибудь огромная ящерица. Был он на редкость молчалив, казалось даже, ему трудно связать самые простые слова, так сильна привычка изъясняться математическими формулами. Но в отвлеченном мире электронов ум его обретал необычайную проницательность. Грандэн плохо понимал людей, потому-то и летел, как и мы, по космической орбите, зато никто так не умел подметить признаки недуга, постигающего любую машину. Однако в отличие от многих своих коллег он не приписывал инструментам сложных человеческих чувств. Нет, напротив, он людей готов был считать чересчур сложными, хрупкими машинами, которые слишком часто ошибаются.