Элла Аграновская:
«Стоял апрель 1988 года. В моем редакционном кабинете раздался звонок: вечером в Горхолле, по-русски звонко именовавшемся Дворец культуры и спорта им. В. И. Ленина, а по эстонски – просто Linnahall, будет выступать Виктор Цой.
Пауза. Видимо, мне надлежало заполнить ее восторгом. Но я к рок-музыке отношусь, скажем так, достаточно спокойно. Нет, конечно, знала, кто такой Виктор Цой, более того, истошных воплей на предмет того, что рок губителен для нашей молодежи, никогда не исторгала, но и армию фанатов на единицу своей персоны не стремилась пополнить. Впрочем, у Цоя их вполне достаточно без меня.
– Спасибо, скорее всего, не получится.
Звонившая, администратор малого зала, была моей личной знакомой, поэтому себе позволила.
– Ты в своем уме? Это же Цой! Виктор Цой! Отменяй все дела и приходи! Ты меня слышишь?
– Это Цой, Виктор Цой, я тебя слышу.
И тут беседа, если этот обмен маловразумительными междометиями можно назвать беседой, приняла неожиданный оборот.
– Приходи, пожалуйста, ты меня очень выручишь. И приводи всех, кто захочет. Дело в том, что идея устроить „рок-гостиную“ и пригласить Цоя – на моей совести. Но я вовсе не уверена, что наберется публика. Если зал будет пустой, начальство меня убьет.
Как уже отмечалось выше, я не была поклонницей рока, но все же руководила отделом культуры в газете „Молодежь Эстонии“, той самой Эстонии, где, в отличие от других республик, никогда не делали вид, что рок-музыки у нас нет, более того, регулярно устраивали рок-фестивали.
Пустой зал на концерте Цоя – более абсурдное предположение трудно было придумать. Оказалось, доля истины в этих словах проглядывала: во-первых, концерт по каким-то причинам широко не рекламировался, во-вторых, Цой приехал один. Точнее, с женой Марьяной, но без группы „Кино“. В малом зале был запланирован сольный концерт: Виктор Цой с гитарой.
Это резко меняло дело, поскольку, если совсем уж откровенно, громких звуков органически не выношу.
Если бы я сейчас решила начертать нечто вроде рецензии, на мониторе компьютера выскочили бы пылкие фразы про то, что это был незабываемый концерт: уникальный тембр голоса, лаконичная ритмика, отрывистые звуки негромкой гитары, угасающие в тишине. И все было бы сущей правдой, изрядно приправленной сиропом, что, безусловно, не про Цоя.
На протяжении всего концерта меня преследовали неконтролируемые ассоциации: мне 14 лет, я впервые слушаю песни Александра Вертинского. Кумир интеллигенции первой половины ХХ века, он давно вернулся из эмиграции, получил разрешение гастролировать, но только в провинции, к столичной сцене и к массовому слушателю допущен не был. Изданную в США пластинку, большую, намного толще, чем наши, моим родителям подарили друзья. Названия песен написаны по-русски, но латиницей. Щелчок, первые аккорды – и я на всю жизнь оказалась во власти этого странного, безголосого, поющего сердцем поэта.
Потом, в интервью, спросила Цоя про Вертинского. И услышала ответ, которого подсознательно ждала: „Вот Вертинскому мы верим. Как человеку, который чист душой…“ И на всю жизнь поверила Виктору Цою.
А пока, скрежеща зубами, пережидаю – нескончаемую череду фанатов с неуемным изъявлением восторгов, автографы на случайных бумажках, изнурительную процедуру под названием „можно с вами сфотографироваться?“ Кумир продвинутой молодежи второй половины ХХ века редкостно терпелив.
Господи, наконец-то!
„А может, поговорим завтра? Встретимся здесь же и поговорим“, – говорит просительно. „Давайте завтра вас сфотографируют для газеты, а поговорим сегодня. У меня ребенок болеет. Не знаю, как сложится завтрашний день“.
Цой вопросительно взглянул на Марьяну (они тоже были молодыми родителями) и, не дожидаясь ответного взгляда, соглашается: „А давайте!“
Мы присели в гримерке напротив друг друга. „Вы меня не помните?“ – спрашивает он неожиданно. Вопрос непонятен, что и выражаю недоуменным взглядом.
„А я к вам в редакцию приходил, с Курехиным…“ – „А-а-а… Ну да… Разумеется, помню“.
Помнила смутно. Курехин вошел, занял все пространство моего небольшого кабинета – и заискрился фейерверк остроумия. А ведь точно, с ним был приятный, скромный мальчик…
Сглаживая неловкость, быстро выпаливаю первый вопрос: „Скажите, Виктор, вам часто приходится выступать в такой тихой аудитории?“
На следующий день мне все же пришлось сопроводить фотографа Николая Шарубина на съемку, поскольку он категорически отказался проследовать в Горхолл в гордом одиночестве.
Вечером в большом зале ожидалась творческая встреча с известными кинематографистами. Шумная компания приезжих гостей заполнила служебное кафе Горхолла. За самым дальним столиком примостились Цой и Марьяна. Пробираясь к ним и близоруко щурясь, сначала не заметила Зиновия Гердта, с которым была знакома лет десять. Зиновий Ефимович помахал мне рукой. Я заметалась. Подлетела к Цою: „Извините, пожалуйста. Здесь Гердт, надо подойти… Вы ведь знаете Гердта?“ Цой серьезно кивнул: „Конечно, знаю. Ну не лично, но вообще знаю. Не волнуйтесь, мы подождем“. Шарубин остался с Марьяной и Виктором. Я помчалась здороваться с Гердтом…
Позировал Цой на пустой автомобильной парковке рядом с серым саркофагом Горхолла. Это не оговорка – именно позировал, послушно устремляя взгляд в объектив. На ветру развевались белый шарф, полы черного пальто. Мелькнула мысль: белый, черный, серый – как выразительно смотрелось бы в цвете, жаль, пленка черно-белая. Велика ли разница при таком богатстве палитры? Тот, кто сечет в фотографии, меня поймет.
Интервью вышло в газете через несколько дней. В подзаголовке было сказано: „С лидером ленинградской рок-группы „Кино“ Виктором Цоем по многочисленным просьбам читателей беседует наш корреспондент“. Фамилии корреспондента не было. По нынешним временам причина совершенно идиотская: за своей подписью мне надо было срочно опубликовать другой материал, а ставить фамилию автора дважды было не принято.
Конечно, можно было с этим интервью повременить, но фанаты достали звонками: „Когда про Цоя напечатаете?“ Надоело от них отбиваться. Изумленные столь неуместной анонимностью коллеги – ведь это же Цой, Виктор Цой! – крутили пальцем у виска.
Фотографию стащили из редакционного архива в день выхода газеты.
Март 1988 года. Москва. Арт-парад «Асса»
В конце марта «Кино» в расширенном составе отправляется в Москву, где принимает участие в арт-рок-параде «Асса» в ДК МЭЛЗ. Расширенный состав подразумевал под собой наличие Игоря Борисова, Андрея Крисанова, Сергея Бугаева и других музыкантов, эпизодически помогавших «Кино» на концертах.
Игорь Борисов, музыкант:
«Я не очень долго музицировал в „Кино“, потому что был момент, когда Виктор решил, что он будет лучше двигаться без гитары – что, кстати, получалось очень хорошо, – но потом все-таки передумал. И какое-то время я исполнял именно те гитарные гармонические, ритмические партии, которые теоретически должен был играть Цой».[138]
По воспоминаниям музыкантов «Кино», Цой ждал группу в Москве, поскольку поехал туда раньше. «Киношники» же по причине какой-то проблемы с билетами решили поехать в Москву на машине, для чего «подписали» какого-то приятеля на обычном «жигуленке». Как впоследствии вспоминали музыканты, дорога прошла не без приключений, и когда наконец машина подъехала к ДК МЭЛЗ, то сидевший на ступеньках Цой (критически окинув взглядом приехавших музыкантов) произнес, улыбаясь: «Дети подземелья…»
Сергей Соловьев, кинорежиссер:
«На открытии арт-рок-парада должна была выступать группа „Кино“. Зал сидит, уже время начинать. Я бегаю, нервничаю, хватаюсь за сердце, пью какие-то таблетки. Прошел слух, что барабанщик „Кино“ что-то там сделал, его забрала милиция и все срывается. Я бегу за кулисы, нахожу там Цоя и говорю ему: „Витя, так нельзя, ведь все срывается!“ А Цой так спокойно курит и говорит мне: „Да вы не беспокойтесь, это же часть шоу. Сейчас публика разогреется и мы начнем“. Вот так и началось…»[139]
Как вспоминал Игорь Борисов, эта серия московских концертов прошла относительно спокойно, хоть иногда и происходили аппаратурные сбои. Недостаточно совершенная техника, непрофессиональный к ней подход были неотъемлемой частью концертов того времени, это раздражало Цоя и добавляло музыкантам излишней нервозности. И все-таки музыканты всегда находили поводы для шуток.
Игорь Борисов:
«Приглашение присоединиться к „Кино“ в очень коротком туре (кажется, пять или шесть концертов) в Москве, в рамках премьеры фильма „Асса“, поступило мне не лично от Виктора, хотя, думаю, это было его решение. Мне позвонил Юрий Каспарян. До этого у нас был опыт совместных выступлений в „Поп-механике“ Сергея Курехина. Алексей Вишня, Виктор Цой, Юрий Каспарян, Игорь Тихомиров, Григорий Сологуб, Виктор Сологуб, Георгий Гурьянов, Андрей Крисанов и я составляли „электрогитарную группу инструментов“ в мегапроекте Сергея. Это было по-настоящему весело – играть всем вместе „А олени лучше“, имея в качестве фронтмена Кола Бельды в соболиной шубе, или дружно унисонить романс „Две гитары“ с Борисом Штоколовым.
Виктора не было в городе, и некоторое время мы просто репетировали гитарные партии у Юрия Каспаряна дома, моя роль как гитариста сводилась к дублированию гитарных риффов, таким образом Юра добавлял все остальные партии – так было ближе к студийному звучанию песен. Потом последовала неделя репетиций в ДК пищевиков на улице Правды (сейчас улица Достоевского). В Москву мы выехали с большущей компанией друзей, и еще больше присоединилось к нам в Москве. Группа играла сет из известных песен, уже вышедших в альбомах, было несколько новых – „Следи за собой“, „Перемен!“ Сами же гастроли проходили в режиме „вечеринка – концерт – потом опять вечеринка“. Я помню, как-то раз после очень плотного обеда или ужина в ресторане мы играли песню „Транквилизатор“ раза в полтора медленнее, чем обычно. Она сама по себе довольно монотонная композиция, и мы, видно, размякшие после ужина, играли очень медленно. Я помню, что Цой так несколько удивленно обернулся на Георгия, и он – сейчас бы это назвали кнопкой pitch – каким-то образом… Как будто кто-то рукой стал пластинку быстрей-быстрей так подкручивать. И это все выглядело достаточно прикольно, такой эффект.… Причем это было одновременно, все так подтянулись! Это было действительно забавно. Я запомнил, во-первых, потому что мне понравилось, как это прозвучало, во-вторых, как-то было залихватски, без каких-либо особых обсуждений сделано, просто взгляд – оп! – и все.