Йон Кальдан, активист Next Stop Sovjet:
«В Дании у нас было движение молодежное такое Next Stop. Мы хотели, чтобы прекратили испытывать все это ядерное оружие. Это была, конечно, весьма наивная идея, но из нее получилось вот такое вот движение. Мы захотели разрушить железный занавес. Мы хотим Next Stop Sovjet, мы хотим в Советский Союз. Поскольку я знал русский язык, я пригласил еще одного своего друга, тоже рок-музыканта, игравшего панк-рок, очень такой тяжелый. И вот я его пригласил и сказал: „Давай поедем в Советский Союз, посмотрим, что у них там есть“. И мы приехали в Москву, осенью 1988 года, попали там на концерт в „Лужниках“, на концерт памяти Башлачева. Второй там играла группа „Кино“ и, когда мы ее услышали, мы сказали: это что-то! Мы поняли, что отсюда мы можем взять вдохновение. Мы решили энергию этой музыки донести до Дании. Когда мы вернулись в Данию, мы стали думать, как мы можем пригласить группу „Кино“ в Данию, чтобы наши друзья и знакомые познакомились с такой группой. Но это был Советский Союз. И стали думать. Решили, нужно устроить концерт в помощь чему-то. И когда возникла эта идея: в Армении случилось землетрясение. И мы подумали: если мы пригласим „Кино“, чтобы помочь жертвам землетрясения, то, может быть, их выпустят, может быть, они приедут. Был найден информационный повод для выезда „Кино“ за рубеж».[189]
И вот 12 января 1989 года группа «Кино» отправилась в Данию, в Христианию, где выступила на фестивале Next Stop Sovjet, собиравшем средства в помощь пострадавшим от землетрясения в Армении. В такой момент Цой не мог остаться в стороне.
Йон Кальдан:
«У нас были знакомые в Москве, мы обратились к ним и все получилось. „Кино“ приехало в Данию зимой 1989 года. Место проведения концерта в Копенгагене мы нашли быстро, это было такое большое пространство, очень красивое, там озеро. Это были бывшие военные казармы, оккупированные хиппи, и вот там был большой концертный зал. Мы рассчитывали, что придут жители Копенгагена, а пришли все любители рок-н-ролла. Зрителей было порядка четырех тысяч человек. Люди танцевали, пели, кричали, все были в восторге.
В моем восприятии Цой был такой серьезный, жесткий, и музыканты его все в черном, мрачные, казались очень нелюдимыми. Но когда я познакомился с ними ближе, я ощутил нежность, которая проглядывала в лирике Цоя. На следующий день Цой играл для совсем маленькой тусовки, и я сделал несколько фотографий.
Денег у нас на оплату гостиницы для „Кино“ не было, и мы разобрали музыкантов по домам. И вот я остался с Виктором. И все четыре дня, которые они были в Дании, мы с ним были вместе, подружились. Мы сидели с ним, болтали, с ним было очень легко. У остальных тусовки были, клубная жизнь ночная, а мы сидели, разговаривали, стихи читали и прочее. Он напевал что-то… Мне повезло, во всяком случае. Мы с ним катались на велосипеде, ходили в гости к хиппи, пробовали курить коноплю и вообще все попробовали. Ходили на рынок, покупали разные фрукты-овощи…
Для него это было спокойное времяпровождение, и, как он сам мне потом сказал, ему было очень приятно бродить по Копенгагену, столице Дании, где его никто не знал. Тогда в СССР он уже был звездой и ходить по улицам ему было уже трудно. Его узнавали, а тут никто не знал. И я помню, что даже в мелочах Цой показал себя как спокойный, хороший человек, который очень увлекался жизнью. И совсем он был не замкнутый, скорее наоборот.
Помню, как на рынке Цой столкнулся с явлением Запада – с порнухой. Ему стало интересно, он захотел купить журнал, посмотреть. Купил, посмотрел, и у нас был завтрак: бананы, помидоры, селедка и порнуха, даже фотография сохранилась. О художестве мы с ним не говорили, у нас было очень много дел с концертом. Я до сих пор испытываю чувство гордости за то, что я показал Дании Цоя».[190]
Юрий Белишкин:
«В Дании был большой зал. Ангар тысячи на две-три. Такое рок-н-ролльное место. Там не было сидячих мест, все стояли».[191]
После концерта музыканты дали интервью местной радиостанции на английском языке.
Из интервью Виктора Цоя:
«Землетрясение в Армении подвело нас к черте, стоя на которой рождается мысль о невозможности жить по-прежнему. Это был предел, призывающий исправлять то, что наворочено за всю историю. А иначе – я не знаю, что может случиться».[192]
Георгий Гурьянов:
«В Дании концерт был у нас. Я хорошо помню. Это был первый наш выезд за рубеж. Первый выезд в капстрану, выход в западный мир. Как раз мы записали альбом „Звезда по имени Солнце“ и поехали в Данию. Там был какой-то фестиваль, играть нужно было в каком-то загоне буквально. Сыграли мы там круто. Есть запись, правда, плохая, но можно смотреть. Дали там жару. Аудитория была большая. Больше, чем потом во Франции и в Италии. Там был такой интересный момент: оператор, снимавший этот концерт, подобрался совсем близко ко мне и в какой-то горячий момент у меня обрушился „том“ и полетел прямо в объектив камеры. Прямо как у группы The Who. Но вообще мне в Дании не понравилось. Похоже на Таллин. Было разочарование».[193]
Виктор Цой:
«Мы ездили в Данию. И только потому, что там проводились концерты в фонд Армении. Им нужна была для концертов какая-нибудь русская группа, они выбрали группу „Кино“. Тут отказаться было уже трудно, хотя, скорее всего, я бы отказался при других условиях».[194]
2–5 февраля 1989 года. «Кино» в Алма-Ате
В начале февраля «киношники» отыграли семь концертов в Алма-Ате.
Виктор Цой:
«У нас очень много предложений, но мы выбрали Алма-Ату, потому что я очень полюбил этот город. Мы вообще очень мало гастролируем. Лучше больше времени отдавать работе над деланием музыки, чем над ее исполнением».[195]
Юрий Белишкин:
«Прилетаем, смотрим: ни одной афиши в городе. Спрашиваем организаторов: „В чем дело?“ А они показывают в офисе пачки афиш, которые уже не нужны, потому что, поставив лишь один щит, они продали три Дворца спорта».[196]
Из воспоминаний:
«Я был в Ленинграде всего три раза. В тот последний приезд (1983 год) я не был связан определенной программой и просто шатался по улицам, дворам, заходил во дворы, рюмочные. В одной из них я познакомился со странным человеком по прозвищу Кость. С собой у него была гитара и бутылка портвейна. Потом мы сидели в грязном сквере и он играл свои песни, обещал познакомить с друзьями-музыкантами, говорил, что Боб – его друг, но он знает парня покруче, а фамилия его – Цой. Но уже через час Кость был готов, и я еле доволок его до дома – жуткой коммуналки в каких-то трущобах неподалеку от Невского. Костяная мамаша, человек несомненно чрезвычайно добрый, естественно, сказала обо мне все, что думает, а думала она много. А Кость в это время бессовестно храпел. Я бы тоже отдохнул, но пора было на вокзал – и домой. Сейчас понимаю, что, останься я в Питере еще на день-два, то непременно познакомился бы и с Бобом, и с Цоем, и с другими. Что поделать, знать, не судьба… А через года полтора впервые услышал „Кино“ на кассете. Голос, музыка, аранжировки мне сразу не понравились. Но тексты зацепили моментом. Такое никто в то время не пел. И это был кайф!
А потом были „Ночь“ и „Группа крови“. И приезд „Кино“ в Алма-Ату, 1989-й… Погода была омерзительная: раскисший снег чавкал под ногами, как вонючее болото. Алма-Ата была захвачена сыростью и слякотью. Я шел во Дворец спорта на встречу с Виктором и думал, с чего начать разговор – с „Группы крови“? С феномена „Кино“? С диска „Ночь“? Или, может, спросить о том давнем знакомом – Кости? Он правду говорил, что друг? До концерта оставалось еще полчаса. Каспарян и Гурьянов весело пинали друг другу мячик, набитый какой-то дрянью. Тихомиров, сидя в углу, похохатывал, читая какую-то пионерскую газету, в которой было опубликовано интервью с Цоем, и ехидно его комментировал. Совершенно левые люди заходили в гримерку, нахально глотали холодную „Пепсику“, стреляли у ребят сигареты (господи, тогда это еще не было дефицитом!), беспардонно вмешивались в разговоры. Особенно борзела одна длинноногая деваха, по лицу которой блуждала счастливая улыбка растревоженной идиотки, которой доверили нести знамя. А из-за чуть приоткрытой двери доносился поросячий визг сотен юных алма-атинских поклонниц „Кино“, уже заполнивших партер. Сегодня последний концерт группы в Алма-Ате. Кто мог тогда знать, что здесь Цой выступает в последний раз?»[197]
Игорь Коваленко:
«В первый раз голос Цоя я услышал в 85-м году у одноклассницы. Сквозь пургу и треск помех раздолбанной „Весны“ он пел „Восьмиклассницу“. Качество записи было поганым, но голос и „свой“ текст меня заворожили. Помню, как под ту же „Восьмиклассницу“ меня пинали ногами в милицейском „обезьяннике“-клетке после концерта, на котором снимался финал фильма „Асса“. Впервые я увидел Цоя вживую на съемках „Иглы“, где в эпизодах снимался мой племянник Сашка Алибакиев. Помните монетку на веревочке, которую главный герой опускал в телефон-автомат? Я вертел ее на пальце, ожидая битых два часа Сашку, пока ее на забрал у меня матерщинник помрежиссера и не отдал молчаливому метису. Месяца через два этот метис упадет, убитый ножом „наемника“, а Сашка деловито спросит меня: „А ты знаешь кто это упал?“ Меня интересовало только одно – поскорее свалить с мороза, и я сумничал: „Брюс Ли небось?“ На что племянник солидно пояснил: „Это Виктор Цой – из „Кино“. Познакомились мы в Алма-Ате в феврале 89-го на гастролях „Кино“. Мы стояли у Дворца спорта и ждали Цоя. Ждали долго. Дурной бородач из алма-атинского рок-клуба часто выскакивал заверить, что вся команда давно уехала в гостиницу и господ поклонников просят разойтись. Ему не верили. Бородач матерился и уходил. Толпа редела. Вдруг к центральному входу подкатил рафик, и первым вышел бородач, который почему-то отнял у кого-то фотоаппарат. Началась ругань, и тут появился Цой. Все замолкли. „Привет, Виктор“, – сказала девочка с косичками. „Привет, толпа, – остановился Цой. – Меня ждете?“ – „Спасибо, что приехал“.