Годунов оглянул гостей.
— А звезду зажжем? — вдруг спросил он одного Точилова, но все его услышали. Кубарев недоуменно посмотрел в его сторону.
— А кто же в этом сомневается? — спросил Кубарев с угрозой, словно в комнате был человек, с которым он собирался сейчас сцепиться. Точилов молча смотрел на Годунова, потом медленно внушительно сказал:
— У нас в цехе так говорят… Мы давали слово — мы его и выполним. По-другому и быть не может. Вот так, Андрей Степанович, говорят у нас. Так и мы все скажем. Правда? — он оглянулся на всех и увидел согласные с ним лица. — А теперь спасибо за угощение. Домой пора, — и он первый поднялся из-за стола, пожилой, большой и грузноватый мастер.
11
После обхода завода у Немчинова с главным инженером был большой разговор о цеховых делах.
— Что происходит в ватержакетном цехе, Владимир Иванович? — спросил Немчинов. — Вы, кажется, запретили останавливать вторую печь. Там только и говорят об этом.
— Запретил, Георгий Георгиевич. Ее можно поправить на ходу. Выдувка печи — это крайняя мера. Можно обойтись без нее.
— Но почему вы не можете договориться с Сазоновым? Он-то и рассказывал мне об этом.
— Только Сазонов и возражает. Серьезных оснований у него нет. Лечить, мол, труднее, чем выдуть. Но Сазонов не хочет считаться с тем, что тогда мы на выплавке меди потеряем и эти потери не возместим.
— Плохо, когда главный инженер не может договориться с начальником цеха.
— Так уж вышло… Я взял на себя всю эту работу. Сейчас там появился Годунов — лучший на всех уральских заводах ватержакетчик. Он взялся помочь вылечить печь — и вылечит.
— Годунов? — недоверчиво переспросил Немчинов. — Разговаривал я и с ним. Вы учитываете: он недавно из госпиталя, отвык от завода. Да ему бы по-настоящему следовало еще отдохнуть.
— Предлагал ему — отказывается. Соскучился, говорит, по работе. Пошлем его в санаторий осенью.
— Плохо, когда мы перестаем верить начальнику цеха, не можем согласованно работать. Вы заметили перемены в Сазонове? Он стал хуже руководить цехом. И болтовня его мне не нравится. Видите ли, план он выполнял, а на него, бедного, гонения устраивают. Тон его разговоров не нравится. А цеховые дела запустил. Столько времени печь не могут поправить. Я не вижу в нем настойчивого желания исправлять положение в цехе.
Немчинов испытующе смотрел на Фомичева.
— Сазонов — инженер с большим стажем и опытом. Он может хорошо работать, — уклончиво сказал Фомичев. — Теперь там и Годунов. Я возлагаю на него большие надежды. Увидите его в работе. Он очень хороший ватержакетчик.
— Сазонов — ваш старый товарищ. Вам это не мешает?
— Совершенно честно — нет.
— Мой опыт говорит, что самая страшная авария — авария с людьми. Все другие аварии можно исправить быстрее. С людьми всегда сложнее. Как бы у нас не случилось такой аварии с Сазоновым. Ватержакетный меня очень тревожит. Советую вам строже относиться к Сазонову, не давать ему поблажек.
— Я особо слежу за этим цехом и за Сазоновым.
— Доверие он мне перестает внушать. Условимся так: если через несколько недель у Сазонова в цехе не будет перемен, мы его отстраняем.
— Может быть, до этого и не дойдет.
— Видите, и у вас нет полной уверенности в нем.
— Мне странно думать, что можно снимать инженера, всегда честно выполнявшего план.
— Разве в плане дело? Даже инженер, выполняющий план, может быть снят с работы. За что мы все ценим Гребнева? Он все время ищет новые формы работы. Вы смотрите: все его рабочие выполняют нормы. Этот цех больше других дает нам рационализаторских предложений. В цехе Гребнев — душа коллектива. Ни одно большое и маленькое дело без него не решается. Инженер-одиночка — это уж, знаете, у нас вчерашняя фигура. Да что я вам говорю. Вы все это и сами отлично понимаете. Наш инженер обязан все время двигать вперед производство, помогать политическому и техническому росту рабочих. А вот Сазонов начинает всю свою роль сводить только к выполнению плана. И, конечно, если у него дальше так пойдет, он нам цех завалит.
— Георгий Георгиевич, вы прошли по заводу, есть какие-нибудь перемены?
— Одна: на заводе сейчас у большинства хорошее чувство тревоги.
Разговор с директором заставил Фомичева вновь задуматься о Сазонове.
От Немчинова Фомичев сразу направился в ватержакетный цех. Отношения с Сазоновым у него становились все хуже. Сазонов словно хотел показать, что усилия главного инженера его не касаются. Фомичев делал вид, что этого не замечает.
Минуя конторку начальника цеха, Фомичев поднялся на колошниковую площадку ватержакетов.
Годунов стоял возле второй печи.
Он был в той самой кожаной спецовке, в которой главный инженер помнил его и до войны. Только правый пустой рукав, который еще вчера мотался при ходьбе, сегодня был вшит в карман и не мешал мастеру. За неделю работы у печей Годунов словно поправился, легкий румянец появился на бледном лице, мягче и спокойнее стали глаза.
Все эти дни Годунов проводил у печей. «Дорвался до цеха, — теперь хлебом не корми», — подумал Фомичев. Вторую печь так и не остановили. Годунов больше всего возился с ней, менял загрузку и распределение шихты, регулировал воздушный режим. Отработав смену, мастер в течение суток несколько раз заглядывал в цех. Борьба за печь только начиналась. Глядя на Годунова, и другие рабочие загорались желанием наладить больную печь.
Фомичев подошел к Годунову и тронул его за плечо.
— Как дела? — громко крикнул он.
— Сегодня больше руды проплавили! — прокричал в ответ Годунов, и лицо его расплылось в улыбке. — На второй плохо… Что делать, Владимир Иванович?
Фомичев взглянул на часы.
— А что если нам попробовать взрывами ее растормошить? — спросил он оживленно. — Помнишь, Годунов как было однажды?
— Правильно, Владимир Иванович! Ведь я забыл, совсем забыл. Было же такое дело, — возбужденно и радостно заговорил Годунов. — Может быть, сегодня и попробуем?
— А чего же откладывать. Готовься! Сазонову я скажу. А если не выйдет, Годунов? Будем останавливать печь?
— Не выйдет в первый раз — снова попробуем.
— Ладно, пробуй.
Условились ночью попробовать взрывами «растормошить» печь. «Мучается Годунов, ищет, болеет, а Сазонову на все наплевать», — с досадой подумал Фомичев.
В веселом настроении, словно уже решив трудную задачу, Фомичев обошел цех, рассчитывая встретить Сазонова. Его нигде не было. Кто-то видел начальника цеха у рудных эстакад. Решив заглянуть еще раз в ватержакетный, Фомичев пошел в отражательный цех.
У Вишневского, как у хорошего хозяина, все было в порядке. Дорожки посыпаны желтым песочком, вокруг печи подметено. Работница из лейки поливала цветочные клумбы.
У печи дежурил пирометрист. Он не пропускал ни одной смены Фирсова, замеряя температуру во всех частях печи, старательно отмечая каждый час работы мастера. Довольный таким вниманием, Фирсов, еще издали заметивший подходившего главного инженера, торопливо спустился к нему.
К ним подошел и Вишневский. Втроем они обошли печь. Фомичев проверил температурный режим, посмотрел записи загрузки печи материалами, анализы шлаков.
— Вперед двинулись, — заметил он. — Немного, совсем немного, но двинулись.
— Не все сразу, — ответил Фирсов, поджимая губы. — Вот и вы ковши обещали…
— Готовят… Свое слово сдержу.
Мастер отошел. Фомичев спросил:
— Тянет, Петрович?
— Тянуть-то он тянет, да за свод боюсь.
— Резонно, — с некоторым раздражением сказал Фомичев. — Удивляешь ты меня: конечно, надо бояться за свод, говорили мы с тобой об этом. Следить нужно за сводом, подумать, как бы его стойкость увеличить.
На обратном пути Фомичев еще раз зашел в ватержакетный цех и встретился с Сазоновым.
С начальником цеха Фомичев опять поднялся на колошник и прошел к больной печи. Вдвоем они осмотрели ее. Да, надо испытать редкий и рискованный способ лечения. Сазонов равнодушно, как будто речь шла о самом обыденном деле, слушал главного инженера.
Фомичев ждал, что Сазонов хоть что-нибудь скажет по поводу предстоящей работы, выразит сомнение, поддержит его. Ничего! Словно речь шла о самом обычном деле. В Фомичеве начинало закипать раздражение.
— Ты как смотришь? — спросил он.
Сазонов пожал плечами:
— Можно попробовать. Но лучше остановить.
— Опять! — воскликнул Фомичев.
— Вот видишь, — буркнул Сазонов.
«Взрывы, так взрывы, — можно попробовать, как будет угодно главному инженеру. Ведь с мнением начальника цеха перестали считаться…» — как будто хотел он сказать всем своим видом.
Инженеры постояли еще некоторое время, поговорили о цеховых делах и, холодно простившись, разошлись до ночи.
— Владимир Иванович!
Фомичев резко обернулся. Марина Николаевна!
За эти дни они встретились всего несколько раз, вот так же, как и сегодня, случайно, на ходу. Однако теперь эти встречи сближали их больше, чем полуторагодовое знакомство.
Он не мог сказать ей, как он рад всякой такой встрече. Сколько раз за эти дни Фомичев порывался снять телефонную трубку, позвонить Марине Николаевне и пригласить ее разделить с ним вечер. Но что-то всякий раз останавливало его. Слишком сложны были их прошлые отношения, чтобы так просто решить настоящие.
Фомичев не мог не заметить, как все больше и решительнее вмешивается центральная лаборатория в дела цехов. Значит тогда, когда он переводил ее из диспетчеров, он в общем принял верное решение. Только эта история с ночной аварией исказила его истинные намерения, выставила все в ложном свете.
Работа Жильцовой была почти незаметна. Ее люди, вооруженные пирометрами, газоанализаторами, секундомерами, счетными линейками, записными книжками, никому не мешая, никого не беспокоя, дежурили возле печей, контрольных приборов, но по всему заводу уже шли разговоры о центральной лаборатории. Аккуратные листочки, на которых были выведены кривые режимов работы и производства, качественные показатели, лежали на столах директора завода, главного инженера, парторга, начальников цехов. Эти листочк