Ничего похожего на прошлый рудник!
На обратном пути Фомичев думал, как быстро в наши дни меняется лицо даже вот таких медвежьих углов, как все легче и легче становится труд людей, как резко меняются условия их жизни. «Уж если столько средств теперь могут отпускать на развитие таких рудников, то как же должно быть хорошо жить на больших… — думал Фомичев. — Вот где видна сила нашей страны, сила ее промышленности».
Хорошо укатанная дорога шла с горы на гору. С гребней перевалов открывались просторные живописные виды: вершины таких же перевалов, поросших густым лесом, чешуйчатый блеск озер и речушек; в низинах вплотную обступал смешанный лес, таинственный в своем вечернем покое и тишине. Сизоватый туман выплывал из глубин леса, создавая причудливые картины в свете багровых красок заката.
С вершины одного подъема Фомичев увидел вдали на зеленоватом небе темное неподвижное облако дыма.
— Завод? — спросил он шофера.
— Наш завод, — подтвердил водитель.
Фомичев задумался о заводских делах. Отношения с двумя людьми, полные неопределенности и неясности, мучили его: с Мариной Николаевной и Сазоновым.
«Что же с Мариной? — размышлял Фомичев. — Почему с ней у меня такие неясные и странные отношения? Почему я так нерешителен?» Перед ним впервые с такой силой вставал вопрос о возможности соединения своей жизни с другой. Он испытывал совершенно незнакомое ему волнение при каждой встрече с Мариной. Ему казалось, что она хорошо сможет понять его всего, со всеми его достоинствами и недостатками. С ней ему будет легко и хорошо.
Закрыв глаза, Фомичев вспоминал все встречи с Мариной Николаевной, весь медленный путь их сближения, — те мимолетные встречи, когда он еще был начальником цеха и, видя ее так часто вместе с Гребневым, подозревал о их близких отношениях; более продолжительные, когда он стал главным инженером.
Но особенно ярки и свежи были в памяти все встречи последнего времени, начиная с того дня, когда он поздно вечером зашел к Марине Николаевне в лабораторию и вместе они ходили по заводу. Как холодно и враждебно встретила она его тогда. Но казалось, что с того дня минуло много времени, — так резко изменились их отношения. Вероятно он не обманывался в этом. Каким оживленным становится при встречах ее лицо, сколько в ее голосе оттенков и какое богатство интонаций. И она так чутко понимает его настроение. Ее голос ему теперь так знаком, что когда он слышит его по телефону, то может описать выражение глаз Марины в эту минуту.
Он должен поговорить с ней. Марина Николаевна и в самом деле может уехать с завода. Завтра же он повидает ее. В первый раз они встретятся вне завода, вне Служебных дел.
Твердо решив это, Фомичев испытал облегчение, и его отношения с Сазоновым вдруг тоже стали ясными и определенными.
Сазонов считает себя обойденным на заводе и обиженным. Он потерял почву под ногами. С ним необходимо поговорить, сделать это нужно возможно скорее, не откладывая, сделать это сегодня же.
Сквозь деревья в серых сумерках сверкнула цепочка заводских огней и шофер спросил:
— Вас домой?
— На завод.
Когда они проезжали мимо высокого здания заводоуправления, Фомичев посмотрел на окна лаборатории: они были черные. Фомичев вздохнул: он надеялся, не признаваясь в этом себе, увидеть в них свет.
Фомичев решил пройти по цехам.
В ватержакетном дежурил Годунов. Мастер удивленно посмотрел на главного инженера: он не ждал в такой час увидеть его в цехе. Печи «шли» хорошо. Инженер и мастер постояли возле каждого ватержакета, обмениваясь впечатлениями и замечаниями. Фомичеву хотелось спросить мастера, какие теперь у него отношения с начальником цеха. Но что-то мешало ему задать этот вопрос.
— Надо, Годунов, подумать о помощи и другим сменам, — сказал Фомичев. — Пора весь цех поднимать.
— Уж думал, Владимир Иванович, — подхватил Годунов. — Очень надо. Да один в поле не воин.
Это был упрек и Фомичеву, и главный инженер замолчал.
В отражательном цехе тоже все было спокойно в этот субботний вечер. Фомичев застал там очередной выпуск. Распоряжался у печи мастер Коробкин. У него было красное возбужденное лицо.
Фомичев вместе с ним проверил температуру печи.
— Сомневался ты, Толя, в своих силах. Справляешься отлично, — поощрительно сказал Фомичев. — В первые помощники Петровича выходишь.
— Устаю, Владимир Иванович, — признался Коробкин.
— Понятно — новые обязанности, новые заботы. Привыкнешь — уставать перестанешь. Поднимает Петрович проплав.
— Осторожничает. С печи глаз не сводит. Каждую смену в цех заходит. Скоро, наверное, зайдет.
— Советуйся с ним чаще. Печь он знает хорошо.
В диспетчерской Фомичеву доложили о делах на всех участках: везде работа шла нормально.
Луна стояла высоко в чистом и ясном небе, когда Фомичев вышел из диспетчерской. Заводский двор, залитый ярким светом, был незнаком. Блестели ниточки рельсовых путей, льдисто сверкало железо на крышах и асфальтовые дороги на земле. Вдали лунное сияние отражалось на обнаженных скалах. Черными зубцами вставали Каменные Братья.
В поселке Фомичев свернул на улицу, которая шла параллельно заводу. Лунный свет заливал одну ее сторону, другая лежала в чернильной тени домов. Светлая половина улицы казалась безлюдной; на черной слышались голоса людей и женский смех.
Возле дома Сазонова главный инженер остановился. Уже давно он не бывал здесь и не знал, как встретят его. «Стоит ли входить?» — заколебался Фомичев. Но это колебание продолжалось не больше минуты. Фомичев решительно поднялся на второй этаж и позвонил.
Дверь открыла Люся — жена Сазонова.
— Володя! — оживленно сказала она. — Вот неожиданный гость. Входи!
Она была небольшого роста, хрупкая, но энергичная и резкая. На ней было светлое платье. На кисти тонкой руки Фомичев заметил чернильное пятно. Ему очень нравилась эта маленькая Люся. Он был искренно рад ее видеть. Между ними существовали короткие приятельские отношения.
— Костя ушел в магазин, — говорила Люся, входя с ним в комнаты. — Но надеюсь, ты до него не сбежишь?
— Что ты, Люся, — беспечно, как и в давние времена, сказал Фомичев. — Я тебя так рад видеть. Ведь мы давно не виделись.
— Ты не очень-то рвался к нам.
— Дела, дела, Люся. — Он увидел на столе тетради и учебники и перевел разговор на другую тему. — Как, ты все еще возишься с учебниками?
— Нет, нет… Это я сама занимаюсь. Осенью сдаю экзамен за четвертый курс.
Сазонов женился в тот год, когда Фомичев приехал на завод из армии. Люся, оставив университет, приехала к Сазонову и поступила в школу. Однако университет она не бросила, решив экстерном сдать за все курсы.
— Ты, Люся, молодец, — искренно сказал Фомичев. — Хватает у тебя силы на работу, на занятия.
Люся убрала бумаги со стола, села напротив Фомичева и серьезно и строго глядя ему в глаза, спросила:
— Теперь расскажи, что с Константином? Почему он стал таким нервным, раздражительным? Я так хотела видеть тебя в эти дни. Я ничего не понимаю. У Константина такой вид, как будто он двойку получил.
— Поэтому я и пришел к вам. У него действительно двойка.
— За что?
— За поведение и за успехи.
— Что-нибудь очень плохое? — веселость ее исчезла. Она тревожно смотрела на Фомичева.
— Об этом долго рассказывать.
— Поэтому ты перестал бывать у нас? — продолжала она допрашивать его.
— Видишь ли, — начал нерешительно Фомичев.
Раздался звонок, и Люся пошла открыть дверь.
Фомичев слышал, как она весело и громко сказала: «Костя, а у нас гость. Ты не угадаешь — кто? Володя!» После этого стало тихо. Потом послышался шопот, словно Сазонов в чем-то уговаривал Люсю.
В комнату вошел один Сазонов и спокойно, словно между ними были прежние отношения, протянул руку Фомичеву.
Но в этом спокойствии таилась враждебность. Фомичев понимал, что этот разговор будет иметь большие последствия; очевидно, понимал и Сазонов.
— Давно я у вас не был, — сказал Фомичев, раскуривая трубку и внимательно вглядываясь в полное и как-будто спокойное лицо Сазонова.
— Да, очень давно, — подтвердил Сазонов. — Но не я в этом виноват.
— Не будем искать, кто виноват. Я хотел сегодня закончить некоторые разговоры.
Сазонов иронически улыбнулся.
— Я ошибся. Думал, что ты пришел так, как приходил и раньше — на чашку вечернего чая. Оказывается, пришел не товарищ, а главный инженер, — с вызовом сказал он и встал.
Вошла Люся и, увидев холодные, почти враждебные лица мужчин, нерешительно остановилась у двери.
— Я вам мешаю? — спросила она.
— Мне — нет, — ответил Фомичев.
Сазонов молча подвинул Люсе стул, и она села.
— Так я слушаю, — повернулся он к Фомичеву.
— Напомню наш последний разговор.
— Я его отлично помню.
— Тем лучше…
— А какое это имеет значение, — перебил его Сазонов раздражительно. — Стоит ли выяснять наши отношения? Они ясны. — Глаза его потемнели, и он нервно переложил с места на место книгу на столе. — Отвечу прямо: меня обошли на заводе.
— Завидуешь? — спросил Фомичев.
— Может быть… Тебя устраивает такой ответ?
— Костя, что ты говоришь? — ужаснулась Люся. — Какие нелепости… — Все лицо ее покрылось от волнения пятнами. Она жалкими глазами смотрела то на мужа, то на Фомичева, словно у него просила помощи.
— Тяжелым ты стал человеком, — произнес Фомичев. Он не ожидал такого прямого признания. — И не играй в цинизм. К тебе это не идет.
— Скажи, чего ты ждешь от меня?
— Многого. Хочу, чтобы ты переломил себя и стал таким инженером, который может вести цех.
— Опять эти разговоры, — вскипел Сазонов.
— Последние… Посуди сам, — мягче заговорил Фомичев. Он сломил вспышку гнева, он хотел, если они и разойдутся, сделать это спокойно. — Все на заводе говорят о тебе, как о самом плохом начальнике цеха. Годунов начал отлично работать, другие тянутся за ним. Начальник цеха ведет себя так, как будто это его не касается. Подумай сам обо всем.