Владимир несколько раз ходил в военкомат и просил призвать его в армию. Ему отказывали: доменщиков в армию не брали.
Давно уже не писал Степан, никаких вестей о себе не подавал. О нем тревожились. В сводках часто упоминался город на Днепре, где жил Степан. Немецкие бомбардировщики в первые дни войны пытались его бомбить. Все ближе придвигалась линия фронта к этому важному промышленному центру.
Призвали в армию Сергея Ивановича. Перед отъездом инженер пришел к Клемёновым проститься. Зина со странным чувством удивления и недоверия оглядывала его нелепую фигуру в военном костюме. А Сергею Ивановичу казалось, что он выглядит сильным, мужественным, и пытался говорить с Зиной несколько покровительственно, не замечая ее лукавой усмешки. Простилась Зина с ним сдержанно. Немного места занимал Сергей Иванович в ее жизни, и отношения между ними после того лета, когда Зина ездила в гости к Степану, такими холодными и остались.
Осенью в городе появились эвакуированные из западных районов страны. Каждый день прибывали эшелоны, с женщинами и детьми. Их размещали в квартирах горожан, вначале на семью давали по комнате, потом стали селить по нескольку семей в одной комнате, а они все ехали и ехали…
Как снег на голову обрушилось сообщение, что нашими войсками после многих упорных боев оставлен тот самый город, в котором жил Степан.
И вдруг поздней осенью объявился Степан. Он пришел ночью в летнем пальто, в шляпе и, простудно покашливая, долго оттирал замерзшие лицо и руки. Уши у Степана были теперь совсем, как у отца, — большие и немного оттопыренные, голова начинала лысеть. Лицо его осунулось, скулы заострились.
— Ох, и постарел ты, Степан, — удивился отец.
Степан усмехнулся.
— К тому и идет.
Семен Семенович поставил на стол бутылку водки. Сын выпил, но продолжал сидеть хмурый и молчаливый, только все удивленно посматривал на сестру и брата.
— Выросли вы все, — сказал он. — Не узнаешь вас.
— Что же ты один приехал? — спросил наконец Семен Семенович. — Где жена с детьми?
Степан посмотрел на отца пугающе пустыми глазами и коротко ответил:
— Остались там.
— С немцами? — ужаснулся Семен Семенович.
— С немцами.
— Как же это так? Неужели и уехать нельзя было? Уехал же ты?
— Я на заводе до самой последней минуты находился, ждал приказа о взрыве. Пообещали мне о семье позаботиться, вывезти ее с эшелоном. Дней десять дома не жил, а телефоны уже не работали. Да и как-то не верилось, что оставим мы город, не остановим немцев. Танки их в город вошли, когда мы весь завод на воздух подняли. — Он замолчал и посмотрел на свои большие, как у рабочего, руки, и продолжал рассказ: — Кинулись к мосту… Там уж только саперы оставались и рота прикрытия. Перешли мы последними мост и его взорвали. Стал семью искать, а через месяц и узнал — в суматохе забыли о ней.
— Как это можно — забыть?
— Так вот и забыли… — Он встал и потер голову. — Лягу я. Десять суток от Москвы ехал в товарном вагоне, холод, грязь…
Спал Степан часов шестнадцать. Старик несколько раз заходил посмотреть на спящего, еще не успев привыкнуть, что у него уже такой взрослый сын.
За обедом Семен Семенович осторожно спросил Степана:
— Надолго к нам?
— Боюсь — надолго. Буду у вас завод строить.
— Строить? Война же…
— Вот потому и надо строить. Снарядный завод поручили построить. Через четыре месяца начнем снаряды фронту давать.
Отец с сомнением покачал головой. Какой это завод можно построить за четыре месяца? Дом и то дольше строят. А тут — снарядный завод.
— Где же тебе завод строить? Где у тебя все? Ты вот даже и сам в одной шляпе приехал и в товарном вагоне.
— Трудно, конечно, но построим.
Так уверенно это сказал Степан, что Клемёнов поверил, что будет построен завод. Вот каким стал его сын. Целые заводы строит. Вот в какую трудную минуту такою нужною оказалась его профессия.
— Когда же начнете строить? — спросил он.
— Площадку уже разбивают.
Отец помолчал.
— Большая сила на нас идет, Степан, — тихо сказал он. — Такой силы еще и не было против нас. Помнишь, как говорил товарищ Сталин… Какие силы брошены на нас.
— Сломим, сломим эту силу, — зло ответил Степан и ребром ладони ударил по столу. — У них сила, а у нас еще бо́льшая.
— И я в это верю. Только много горя хлебнем.
— От горя не уйти.
— Вот строили, строили социализм, каждому новому заводу радовались. И верно — построили социализм. О себе скажу. Что я знал, когда жить начал? Работу, да такую, что от нее кости трещали, водку в праздники… Потом отшибло от водки, как с большевиками познакомился. Всем сердцем поверил, что только в борьбе мы добудем право на настоящую жизнь. На смерть ради нее пошел. А знаешь, когда я настоящую жизнь узнал? Читал у Владимира Ильича о субботниках? Услышали мы эти слова и взялись сами без копейки денег домну восстанавливать. С голоду чуть не поумирали, коровенок попродавали, а завод пустили. Вот тогда чугуном мне в лицо и брызнуло.
Он помолчал. Потом лицо его просветлело.
— Без тебя это было, когда мне Серго Орджоникидзе телеграмму прислал. Тогда я всем сердцем понял, что и пришла к нам новая жизнь, о которой мы все думали и мечтали. Меняется все кругом. Ты посмотри на нашу семью — ты стал инженером. Зинушка концерты дает, детишек музыке обучает. Так и во всех семьях. Широкие пути для всех открыты. А ведь это и есть настоящая жизнь — радость людям. А немец эту нашу жизнь хочет разрушить! Да не бывать же этому. Не будет у него победы. Погниют они в нашей земле!
— Правильно, отец. Все мы так думаем.
— Трудно нам — это верно. Но победим мы, Степан… Ведь советский народ наш какой — для общего дела ничего не пожалеет. Вот и сейчас скажут — для отечества надо по двадцать часов работать. Будут!
— Вот так и надо сейчас работать — по двадцать часов.
— Тут приходили ко мне, — задумчиво сказал Семен Семенович, — спрашивали, могу ли я на завод пойти. Как ты скажешь?
— Надо итти, отец. Коли есть хоть немного силы — надо пойти.
Сын ушел в город. Семен Семенович сидел за столом. Он был доволен сыном. Давно уж он так душевно ни с кем не разговаривал, никому не высказывал этих затаенных мыслей.
Все же Клемёнову не верилось, что сын справится со строительством завода в четыре месяца. Какой из него сейчас строитель… Семья осталась у немцев, наверное все мысли о ней. Четыре месяца! Ох, Степан, Степан! Легко месяцы считаются…
В этот день Семен Семенович обещал быть на заводе и посмотреть печи. Одеваясь, он все думал о Степане, и мысли эти были невеселые. Не сумел сохранить семью. Правда, нет его вины. Он свой долг выполнял. Ведь вот в дни молодости, когда сам он останавливал завод, разве он делал выбор между делом и семьей. Он верил, что и это свое общее дело он совершал во имя своей семьи. Так рассуждает и Степан.
На улице шел сырой снег, поддувал резкий ветер. Дым низко стелился над заводом, скрывая крыши цехов. Только каупера домен четко выделялись на фоне темного неба и бегущих облаков, отливая маслянистым блеском. Что-то тревожное слышалось мастеру в гудении домен.
На второй печи Клемёнов застал выпуск чугуна. Весь литейный двор был застлан паром, поднимавшимся от чугуна, который заливали водой. Среди людей, суетившихся у домны в клубах пара, Семен Семенович заметил девушку в таких же тяжелых, как у всех, ботинках на деревянной подошве, в широкополой войлочной шляпе. «Бабы у печи», — изумленно подумал Клемёнов.
С начальником цеха Клемёнов обошел печи.
— Можно бы и прибавить дутья, — сказал мастер.
— Не решаемся, Семен Семенович, — признался начальник цеха, — печь старовата, свою кампанию отбыла, а весь опытный народ у нас на новый завод забрали. Там новую домну к пуску готовят. Видишь, девочки появились.
— А кто такая?
— С юга приехала, эвакуированная, пристала — пустите к печам… Отец у нее доменщиком на новом. Работает старательно, ребятам не уступает.
Семен Семенович помолчал.
— Отпустите Владимира на фронт, — вдруг попросил он.
Начальник цеха удивленно посмотрел на мастера.
— Не могу, никак не могу.
— А если я приду?
— Все равно не могу. Горновые наперечет. Нехватает людей. А Владимир у горна хорошо показал себя.
— Вот так, — после некоторого раздумья сказал Семен Семенович, — усильте дутье, и печь пойдет. Кое-где охлаждение надо добавить. Поработает еще печь, постоит кладка.
Они стояли на краю литейного двора. Многих рабочих Клемёнов не знал. Правду говорит начальник цеха, позабирали у него опытных старых мастеров. Трудно, наверное, очень трудно начальнику цеха. Недаром у него такое измученное лицо. Спит ли он? Семен Семенович догадывался, что начальник ждет, чтобы он заговорил о своем возвращении на завод. Но справится ли он сейчас, не свалится ли в первые же дни?
— Собираемся разливочную машину ставить, — сообщил начальник цеха. — Тогда нам с уборкой чугуна будет полегче.
Он рассказывал Клемёнову о том, что тревожило и волновало его сейчас. Мастеру стало неудобно — чего он тянет с ответом: пойдет или не пойдет к домнам.
— Что же нам по-пустому разговаривать, Василий Яковлевич, — разом решился Семен Семенович, — записывай в свои работники.
— Я так и думал, — не удивился начальник цеха. — Берите, Семен Семенович, домны. Время сейчас у всех трудное, помогите своему заводу.
— Помогу, но и мне помогите. Отпустите сына в армию. Обещал я ему поговорить с вами.
— А вот начнете — сами и решите.
На этом и простились.
Домашним Семен Семенович ничего не сказал о своем решении вернуться на завод. Он хотел сообщить эту новость при Степане. Хотелось показать старшему — вот и он еще на что-то годен.
А Степан где-то задержался. Его долго ждали к ужину. Легли спать. Степана все не было.
Не пришел он и утром.
Появился Степан только на пятый день, в высоких сапогах, облепленных грязью, в ватной телогрейке, надетой под пальто.