ти: с дипломом, про искусство ловко чирикает, все-то знает. Ну, я к ним в темпе и пристроился — чего мне терять, верно? Мартышка втюривается в меня капитально. В общем, поженились.
Вячеслав. Что ж ты молчишь? Поздравляю!
Юрий. Нет, а что делать, посуди! Я ж для них инопланетянин. Ей меня надо было трахнуть, а мне — их: всё честно, баш-на-баш… И вот сразу, смотрю, все по-другому: мастерская мне, статейки в печати, именитые гости пошли, покупатели.
Вячеслав. Это тесть тебе Париж устраивает?
Юрий. Да нет, теперь-то мне вроде как и нужды в нем нет.
Вячеслав. Да, ты изменился.
Юрий. Думаешь, мои устои метрополия подпилила? Фиг вот, я всегда анархистом был — забыл? Ты пойми: у них же все давно поделено: каждый на двух стульях сидит и толкует тебе о праве, о культуре, о наследии. Все, что можно заболтать, заболтают. Какая-то болезнь, ей-богу. Простой, как черный хлеб, язык, им диким кажется. А я, ты знаешь, не мастер говорить — я чернорабочий этой культуры, мне жить, мне работать надо! Прихожу к ним и спихиваю их со стула: отдай мне один! Большой болт я забил на их условности. Ты, я знаю, заражен этой их культурой, а я, слава Богу, свободен: я же пятым в семье родился, у меня тятька с мамкой вчерную пили, и спал я с братьями на полу впокат, и вырос в интернате — ы знаешь!.. Расскажи лучше, как ты тут.
Вячеслав (машет рукой). Да-а, скребусь по жизни.
Юрий. Работаешь?
Вячеслав. В смысле денег — нет. Какой-то разлад: не могу с людьми.
Юрий. Но пробуешь же?
Вячеслав. Все время. Пошел на лесопилку, думал, буду каждый день среди запаха смолы, опилок. Посмотрел, как эти бревна пилят, строгают, всё — железом, всё визжит, лязгает, люди в грязных одежках, с баграми, накидываются на них, как пауки, кромсают, рвут, а потом, в обед, одуревши напрочь от лязга, бегут за стол, хватают домино, карты, стучат, орут: «Дурак! Козел! Сам дурак! Сам козел!» Мне говорят: не думай ты ни о чем, в дурдом попадешь!.. Бросил к черту, подался на турбазу за городом, в завхозы. Всё, вроде, хорошо, а тут санинспекция приходит; там туристы собачек бездомных прикормили; врачиха дает предписание: собак уничтожить! «За что? — спрашиваю. — В чем провинились»? — «Ну, мало ли что», — отвечает. «А если вас вот так, ни за что, уничтожить»? — спрашиваю. И всё: назавтра уже не работал.
Юрий. Да, трудненько тебе.
Вячеслав. Отец, конечно, вызверился: растяпа, слюнтяй! Мать поддакивает. Двое взрослых родили одного, измываются над ним всю жизнь и называют это воспитанием. Но, чувствую, уж до того им это обрыдло — скорей бы пристроить да сбыть какой-нибудь девице, а взамен получить розового пупса… Ну, тут отец взялся за меня, устроил лаборантом в НИИ: публика приличная, и все такое. А завлаб — дама, причем, точно знаю, отцова бывшая любовница.
Юрий. Да тебе-то какое дело?
Вячеслав. А такое, что эта дама глаз на меня положила — того и гляди, прижмет в углу и изнасилует.
Юрий(насмешливо). Испугался? Это даже забавно!
Вячеслав. Да нет, нисколько. Во-первых, ей за сорок, курит, матерится. У отца плохой вкус. Такая приснится ночью — в холодном поту вскочишь. А во-вторых, игрушкой ничьей быть не хочу: может, она — назло отцу?.. В общем, ушел. Так отец меня чуть не за грудки трясет. Главное, и матушка пилит, а объяснить не могу — у нее и так расстройств хватает.
Юрий снова обнаруживает, что бутылка пуста.
Юрий. Хорошо сидим, а? Может, еще откроем?
Вячеслав. Давай!
Юрий уходит за кулисы, приносит новую бутылку, откупоривает, разливает, садится в кресло. Разговор при этом снова ни на секунду не прерывается.
Юрий. Правильно делаешь, что подальше от них: высасывают силы напрочь. Я стараюсь беречь.
Вячеслав. Нет, у меня по-другому: увижу красивую — всё вверх тормашками, и снова душа в дураках. Какое-то бешенство плоти — как вот его усмирить?
Юрий. А надо, Вяч. Ничего путнего не сделаешь, так тебе тут и торчать.
Вячеслав. Но мне надо, чтобы сердце захлестывало от избытка, не знаю чего: любви, тоски, нежности.
Юрий. Романтик! Такие нынче не живут. Нет, а я с ними — как с дезодорантом: спрыснул — и пошли они… в черную дыру! Им ведь еще и душу отдай. Но — шалишь! — берите все, что ниже (жестом ладони режет себя по поясу), а выше — извините: это моя единственная ценность, я люблю ее и лелею — и отдать ни за понюх? Вот им! (Показывает кукиш в пространство).
Вячеслав. Да-а, ты изменился.
Юрий. Понятно: есть один сорт людей, которые не меняются — тупицы.
Вячеслав. Пью за твои успехи! (Поднимает стакан; они чокаются и выпивают залпом, после чего заметно пьянеют: речь их делается неотчетливой и при этом агрессивной, а, движения — размазанными).
Юрий. И, тем не менее, метрополию я покорил, еду покорять Европу, а ты со своими принципами торчишь здесь.
Вячеслав. А не жалко — бросать?
Юрий. Чего бросать?
Вячеслав. Родину. Россию.
Юрий. А что она, Родина? Страна сплошной полуграмотности и некомпетентности? Страна людей, не стесненных ни моралью, ни чувством собственного достоинства? Проживет и без меня!
Вячеслав. Но она вырастила тебя, образовала, как-никак.
Юрий. Ну, образование у меня, положим, самое хреновое, а вырос я сам, без помощи. Может, даже вопреки.
Вячеслав. Но это же Родина, Деряба! Каждая частица твоего тела собрана по крохам с ее бедных полей! Разве ты не чуешь этой связи? Разве народ — не твои братья в двадцатом, тридцатом колене? Не чувствуешь родства с ними?
Юрий. Знаешь, Вяч, надоели эти сопли про любовь к народу — не люблю я, Вяч, людей. Нет, случается, конечно, осенит — всех люблю! Но редко. А почему я должен любить какого-то сукиного сына, а? Вора, или насильника, чинушу-взяточника? Человек — это такая скотина, Вяч, которая прыгает на двух лапах и чего-то о себе воображает, а на самом деле родился только, чтобы хавать. Мясо хавать, деликатесы, искусства. Похавал, и на бочок, в зубах поковырять.
Вячеслав. Ну, а сам-то не из такой, что ли, породы?
Юрий. Такой, да не такой. Я люблю тех, в ком прометеев огонь горит! Но это уже не люди — это боги.
Вячеслав. Да-а, Деряба! Ну, ты и циник!
Юрий. Ну, циник.
Вячеслав. Честно говоря, когда я встречаю таких, я не подаю руки и в споре с ними у меня довод один: в рожу, — потому что другими доводами не проймешь.
Юрий. И ты, Брут… Ну, ударь! Довод слабый, но повод отличный.
Вячеслав (встает, сжимая кулаки, подходит к сидящему Юрию и останавливается перед ним, покачиваясь). Н-нет, не могу.
Юрий. Потому что характера нет.
Вячеслав. Я знаешь как дрался!
Юрий. Врешь ты. Потому что ты юродивый с душой ребенка и не хочешь взрослеть. А нынче не время юродивых — я предпочитаю злых: только они могут выстоять среди этого дерьма. И ты, ты защищаешь это дерьмо? Ты же только что говорил, как тебя гнобят!
Вячеслав. А пошел ты!
Юрий. Я-то пойду, а куда ты пойдешь? Они тебе покажут! Камни таскать будешь, торговать, делать им дешевку, но быть собой они тебе не дадут!
Вячеслав. И буду таскать! Но сам я дерьмом не буду! Пока! (Идет к двери).
Юрий(встает из-за стола). Вот и иди, таскай, а я спать пошел. Мне в Париж надо.
Вячеслав (держась за ручку двери). Катись в свой Париж, а я останусь в родном дерьме! Но я таких бью по морде, понял? (Уходит, хлопая дверью).
Юрий(берет бутылку, в которой осталось немного вина, трясет ею, смотрит на свет, выпивает остатки прямо из горлышка. Сокрушенно качает головой). Хм-м… А пишет — будь здоров! Умная голова дураку досталась. (Потягивается, смотрит на часы). Утро скоро. Пойти еще вздремнуть, что ли? (Покачиваясь, уходит).
Сцена 12
Вячеслав выходит слева и не спеша идет по авансцене, благодушно беседуя сам с собою, выдавая явную свою нетрезвость.
Вячеслав. Ну, денек! (Глядит на часы). Двадцать часов — без перерыва на сон, обед и ужин. (Усмехается). Ну, Деряба!.. Катись, катись в свой Париж, а я останусь в родном дерьме — оно меня, знаешь, как-то греет.(Смеется).
Справа выходят на авансцену 2 милиционера, сталкиваются с идущим навстречу и беседующим с собою Вячеславом.
1 милиционер (грубо, всматриваясь в Вячеслава). А-а, это ты опять? А ну вали с дороги!
Вячеслав (добродушно). Зачем? Извините, ребята, но я иду себе, не мешаю. Вы здесь, чтобы меня, простого смертного, охранять, между прочим.
1 милиционер (озирается вокруг, затем — напарнику). Серега, делаем его? Надоел.
2 милиционер. Давай.
1 милиционер бьет Вячеслава кулаком в живот.
Вячеслав (сгибается, схватившись руками за живот). Ребята, вы чего?
2 милиционер (бьет Вячеслава по голове). Вот чего!
Вячеслав (падает на колени, пытается встать, хрипит). За что?
1 милиционер. Уважать нас надо! (Пинает Вячеслава в живот).
Вячеслав (падает, но снова пытается встать). За что, подонки?
2 милиционер (пинает его). А это тебе за «подонков»!
Вячеслав (снова пытается встать). Вы за это ответите!
1 милиционер. А-а, ты еще и угрожаешь? Серега, берем его!
2 милиционер. Ага.
1 милиционер снимает с пояса наручники, пытается надеть их на