Станислав ДуминЗвезда путеводная
В ДОМЕ У СИНЕГО МОСТА
Одета льдом река Нева, белеют каналы, засыпаны снегом широкие проспекты и улицы. А метель метёт, заметает окна, двери. Теперь — хорошо у печи.
В доме на Мойке, у Синего моста, сидят Никита с Савелием-плотником на кухне, чай с вареньем брусничным пьют. Барина, Кондратия Фёдоровича, дожидаются.
Плотник Савелий в Петербург из деревни пришёл. Помещик его отпустил на заработки. Подрядился Савелий с артелью на стройку большого господского дома. Два месяца проработал, и тут случилась с ним беда. Ладили они крышу, да оступился Савелий, упал.
Месяц пролежал у добрых людей. А тем временем артель дом достроила, расчёт получила. Приходит Савелий к подрядчику — а тот и знать ничего не желает: никаких тебе денег не положено. Добрые люди советовали в полицию пойти, в суд на подрядчика подать. Но ни в полиции, ни в суде слушать мужика не стали.
Сел Савелий у судейских дверей, пригорюнился. Ведь большую часть заработанных денег должен он был помещику отдать. Не поверит тот, что плотника обманули, решит, что деньги Савелий утаил. Наказать велит.
И тут подошёл к Савелию молодой незнакомый барин.
— О чём, братец, горюешь? — спрашивает.
Поглядел на него Савелий недоверчиво, насупился было (ишь любопытный какой!). Но видит — и правда хочет ему барин помочь. Рассказал про свою беду. Тот задумался, потом говорит:
— Приходи завтра к вечеру ко мне. Живу я у Синего моста, в доме Российско-Американской компании. Спросишь Кондратия Фёдоровича Рылеева. А я тем временем подумаю, как делу твоему помочь.
На следующий день Савелий, робея, позвонил в дверь двухэтажного дома на Мойке. Старый слуга рылеевский, Никита, сперва встретил его строго. Седые бакенбарды важно разгладил, сказал:
— Не вернулся ещё Кондратий Фёдорович. На кухню ступай, обожди, да ноги вытри получше, наследишь!
Но потом рядом присел, разговорился с Савелием, горю его посочувствовал, житьё-бытьё деревенское вспомнил. Подобрел, самовар поставил. Сидят Никита с Савелием, беседуют неторопливо, степенно.
Отставил Савелий кружку и говорит:
— Хороший у вас, Никита Мартынович, барин. Добрый, простой. А имя у него не господское — крестьянское. Отчего это?
Усмехнулся Никита, чай с блюдечка отхлебнул:
— Имя ему цыганка нагадала.
— Как так? — удивляется Савелий.
— Да вот так, — отвечает Никита. — Слушай.
СОЛДАТСКИЙ КРЕСТНИК
Как женился наш барин покойный, Фёдор Андреевич Рылеев, родился вскоре у них ребёнок, да умер. Потом родился другой — и тоже недолго прожил. Родился третий — опять заболел. Барыня плачет, убивается, барин хмурится — не подойти. Тут Агашка-ключница возьми и позови в дом цыганку. Пришла цыганка, браслетами звенит. Карты раскинула, пошептала что-то, всмотрелась и говорит:
— Чтобы сын ваш в живых остался, нужно первых встречных с большой дороги взять ему в названые родители, чтобы крёстный отец своё имя ему нарёк.
Барин цыганке не больно поверил. Да делать нечего — барыня плачет: сделай, мол, как цыганка сказала. Велел барин: беги, Никитка, на проезжую дорогу, сделай, что сказано!
Побежал я на дорогу. Вижу, показался кто-то. Подошли поближе. Батюшки! — нищенка оборванная с котомкой бредёт. За ней солдат отставной, старик уже, — тогда солдаты тридцать лет служили. Глаз один завязан, левый рукав пустой — инвалид, мундир в заплатах.
Я вскочил — и к ним! А они испугались, обратно повернули.
«Стойте! — кричу. — Погодите, барин мой вас на крестины зовёт!» Не поверили. Думали — насмехаюсь над ними. Но я им про цыганку рассказал и уговорил.
Пришли в дом. Поглядел Фёдор Андреевич на солдата и нищенку, головой покачал. Спросил: «Как зовут тебя, служивый?» «Кондратий Петров, отставной инвалидной команды рядовой».
Тётушки, кумушки, как услышали это — в слёзы.
«Не хотим, — говорят, — такого имени, никогда в роду у нас Кондратиев не было». Но барин ногою топнул: «Цыц! Спасибо скажите, что не Акакий попался!»
Так и назвали Кондратия Фёдоровича — в честь того солдата. Покормили названых родителей, дали по рублю серебром. А солдат на прощанье сказал: «Будь здоров, крестник мой Кондратий, расти большой! Я вот тридцать лет служил — так солдатом и остался, а тебе дай бог генералом стать».
— Да только не стал наш Кондратий Фёдорович генералом! — вздохнул Никита. — Чин у него невелик — подпоручик в отставке.
— А что ваш барин в отставку ушёл? — спросил Савелий. — Или на войну идти не хотел: страшно, поди, на войне-то?
Никита даже с лавки привстал, подбоченился:
— Это кому страшно, Кондратию Фёдоровичу? Да как у тебя язык повернулся такое сказать! Барин мой на войне бывал и с самим французским императором Наполеоном воевал. Когда в 1812 году французы на нас напали и Москву сожгли, Кондратий Фёдорович в кадетском корпусе на офицера учился. Он тогда столько раз на войну просился — да всё не пускали. Рано, говорили, не все ещё военные науки превзошёл. А как произвели его в чин прапорщика, — двух дней не прошло, сел в возок и поскакал войска наши догонять. Наша армия в те поры уже до самой Франции дошла.
Торопился он — и успел-таки с французами повоевать. Всю Германию и Францию прошёл со своей конной батареей. И в столице французской, в Париже, побывал, когда мир заключили. Там и предсказала ему знаменитая гадалка мадам Ленорман судьбу.
— Ты не думай, — Никита поглядел на Савелия строго. — Кондратий Фёдорович гадалкам не верит. Зашёл к ней с товарищами, шутки ради. А та за руку его взяла и говорит:
— Будете вы знамениты, но погибнете смертью ужасной!
— Тут, видно, и ушёл барин из армии? — спросил Савелий. — Смерти на войне испугался?
— Да нет! — рассердился вконец Никита. — Что ты всё толкуешь: «испугался, испугался». Барин мой никого не боится! Не потому он из армии ушёл, дело было иначе. Я это знаю. Как Кондратий Фёдорович из Франции с батареей своей вернулся, он под Воронежем служил. Я к нему у барыни отпросился да всё своими ушами слышал.
ОТСТАВКА
— Приезжаю я к нему в Воронеж, — продолжал свой рассказ Никита. — Гляжу — похудел Кондратий Фёдорович. Да и погрустнел. Другие офицеры в карты играют, вино пьют. А он всё книжки читает, допоздна засиживается, пишет что-то, бормочет. Потом я узнал, что это он стихи сочинял.
В те поры государь император Александр Павлович армией своей шибко недоволен был. С французами солдат храбро воевал, да в боях и походах разучился под барабан маршировать. Вот и пошли в полках смотры, парады. А за любую оплошность наказывали нещадно.
И вот однажды поехали мы в соседний городок. На площадь выходим, вдруг слышим — барабаны рокочут: «Там-тарарам-тарам-та-там!»
А на площади в два ряда солдаты стоят с палками в руках. Вижу — сквозь строй солдат бредёт человек без рубахи, со связанными руками. Идёт с трудом, спина в крови. А солдаты по очереди его палками бьют. Споткнулся он, упал. Офицер, что рядом стоял, белой перчаткой махнул — и двое солдат упавшего подхватили. Подняли, дальше понесли.
Вернулись мы домой. Вечером к Кондратию Фёдоровичу гость заглянул — подпоручик Косовский. Кондратий Фёдорович ему всё рассказал, как было. Оказалось, солдат тот на параде с ноги сбился. Вот генерал и приказал наказать.
Вздохнул Косовский:
— Жаль старика! Всю войну прошёл, а теперь вряд ли в живых останется. А солдатам каково? Жалко ведь товарища, а слабо ударишь — самого сквозь строй пошлют.
А Кондратий Фёдорович помолчал, потом встал и говорит:
— Поглядел я на того офицера на площади, что расправой командовал, и стыдно мне за свой мундир стало. Нынче служить могут одни подлецы. А я палачом солдатам быть не желаю. Я солдатский крестник! Прости, братец, у меня сегодня ещё дело важное есть.
Ушёл Косовский, а Кондратий Фёдорович бумагу достал, перо гусиное в чернильницу обмакнул и начал что-то писать. Быстро пишет, только чернильные брызги летят. А писал он прошение об отставке.
Офицер не солдат, ему со службы уйти просто. Скоро вышел государев приказ: артиллерии прапорщика Рылеева в отставку уволить с чином подпоручика. А тут и радость у нас случилась — женился Кондратий Фёдорович.
А немного погодя Кондратий Фёдорович жену расцеловал, сложили мы в сундучок книги да бумаги и отправились в столицу в Петербург, новую службу искать.
ПЕТЕРБУРГ
— Ты вот, дурень, всё твердишь: «робеет, боится», — разгорячился опять Никита, хоть Савелий слушал молча, даже кивал. — А Кондратий Фёдорович, как в Петербург приехал, с самим генералом Аракчеевым схватиться не побоялся!
— Да быть того не может! — ахнул Савелий. — Генерала Аракчеева, почитай, вся Россия боится. У нас в деревне им бабы детей на ночь пугают: «Спи, спи, не то тебя Аракчеев в солдаты заберёт». Он же первый царский любимец, солдатский мучитель.
— А Кондратий Фёдорович его не испугался, — рубанул ладонью Никита. — Он про Аракчеева стихи написал. Изобразил его как живого. Сказал, что душа у него подлая, злобная, что народ он довёл до нищеты, злодеем его назвал. Написал — да ещё и в журнале напечатал, всем на удивление.
— Да как же разрешили такое? — недоверчиво спросил Савелий.
— Кондратий Фёдорович на хитрость пошёл. Написал в заголовке, будто стихи эти — про какого-то древнего злодея, что жил давным-давно, вот и разрешили их напечатать. А как прочли их — сразу Аракчеева узнали. Мне сказывали, что и сам генерал стихи эти прочёл. И будто, как прочёл он их, — журнал разорвал, клочки ногами топтал…
Мы, как узнали это, очень за Кондратия Фёдоровича струхнули. Думали — того и гляди, пришлют за ним солдат, в возок посадят, увезут, куда Макар телят не гонял, или в крепость запрут. Но день прошёл, другой, третий, неделя прошла. Все о стихах Кондратия Фёдоровича говорят, а Аракчеев из дворца носа не высовывает, больным сказался.